Нечаев только закипает. Петров держит дистанцию. Пытается.
Сцена, яркие софиты, шум роботов.
Как же смело ожидает Виктор, без своего типичного истерического смеха, без едкой, мерзкой улыбки победителя! Стоит, лохматый весь, словно зверь, лишь сла́бо улыбаясь. Но при этом смотря так, что сердце рвётся на куски — как невинный ребёнок. Он знает, понимает же, к чему готов Сергей, чего он хочет. А Виктор давит на жалость, как только может. Но выглядит это уж слишком вымученно. Выполнение миссии для Серого является лишь командой, за которую эту огромную псину погладят, а может, даже кость дадут! Но это зависит от того, принесёт ли собака живую белку, или же уже умершую и провонявшую. Какую же радость испытает Нечаев, когда доставит Петрова прямо в руки Сеченову. Ну, может и доставит, только неизвестно ещё как. Виктор вовсе и не против того варианта, чтобы его, не дай боже, Серёжа отнёс на руках прямо в лапы смерти. Ну, конечно, может после встречи с Сеченовым, у Виктора останется цела шея или не порезанное в мясо лицо, которое могло получиться только благодаря телохранительницам учёного. Ну, вернее их острым когтищам, которые они так сильно скрывают. Длинные ногти, злой взгляд и громкое тявканье, прям целый набор из трёх групп людей. Да все тут шакалы, как ни посмотри! — У тебя же нет плана, верно? Ну какой же ты идиот тогда, пёс! Ха-ха! — заливается чистым смехом не очень-то и весёлый инженер, больше похожий на побитое животное с безумием на лице. Боже, что-что, а Нечаев никак не изменится! То в их подростковом возрасте Серёга творил какую-то полную дичь, то и сейчас. Ещё тогда, давно, пока-еще-не-майор был готов побить каждого, кто обижал младших, а потом и вовсе покрывал всех трёхэтажным матом, если кто-то снова начинал возмущаться. И, заметьте, это происходило тогда, когда им даже 15 не было! Он та-а-ак грозился тем, что станет самым лучшим, самым сильным, что Петрову было смешно до боли в животе. Он не отрицал слов Серого, конечно, просто лицо юного пионера Нечаева было уж слишком каким-то не таким в подобные моменты. То тут улыбка кривая, то взгляд расслаблен, без вот этой типичной бешеной искры, а голос дрожит несмотря на всю эту напыщенность. Актёр прям, а не какой-нибудь там военный. А Витя лишь наблюдает, молча, пока его наполняет счастье от дружбы с таким подобием злобного алабая. Но стоит уточнить, что Нечаев такими громкими возгласами выступал перед Катькой, красавицей-пионеркой. Да она в принципе умницей была, то в школе, то в театре. Только вот изначально у этой пары ничего не сложилось — пионерка потом надолго уехала делать свою карьеру балерины. — А к чему мне, блядь, план? Ты мне сейчас как миленький сдашься. Будешь примером предателя Союза, который мирно дался в руки правосудию! Петров был знаком с будущей Нечаевой ещё давным-давно, в театральном вместе учились. Хорошие были времена, мирные. С балеринами общаться, без иронии, очень интересно, особенно когда ты знаешь, что перед тобой будущая жена твоего друга. Главное — быть осторожным, а то зарядит тебе своей мощной ногой по лицу, если скажешь что-то лишнее. А про Серого мало что можно было сказать, на самом деле. Петров его всегда еблоидом называл, в шутку, конечно, когда они были наедине. Но только Нечаев воспринимал это близко к сердцу, ну, скорее делал вид. Поступки Серёжи очень много и красноречиво говорили о его личности и характере в принципе. Пионер, который матерится словно сапожник, активно выбивающий дурь из «не-патриотов». Что может быть абсурднее? Но Катьке он и с такими приколами нравился.Да и Петрову тоже.
Виктор, конечно, мог бы сразу рассказать при первой же возможности Нечаеву о том, что они с ним знакомы с детства. Но ему было слишком интересно смотреть за тем, как майор сам обо всём узнает. Пойдёт ли он по верной дорожке, или же прыгнет в пучину неизвестности, ненависти и агрессии? Самое забавное было то, как Нечаев не берёт во внимание ни одного намёка от этой дурацкой штуки-перчатки, как он открыто ведётся на провокации своего псевдо-спасителя-отца Сеченова, и как он готов сломя голову выполнять всё, что скажет хозяин. Иди туда, возьми то, убей того. И правда, псина. — Ты слишком груб, майор! — проходя через роботов, срывая голос кричал и смеялся Петров, всё время смотря в глубокие глаза Нечаева, — Ты не хочешь узнавать правду, это видно, если ты всё время ссылаешься на информацию только от одного человека! Ты глуп, «Тореадор», слишком глуп! А главное, тебе многие пытались открыть глаза, а ты не понимаешь… — А ты дохуя умный? Ты убил людей своими ебнутыми помыслами, сука! — Твой Сеченов убил бы ещё больше. И ещё, ещё, и не только с помощью роботов, но и он убивал бы невинных твоими руками. Твоими же, потому что ты послушная глупая псинка! Мне надо было сделать то, что я сделал. — Ты не можешь этого знать! — говорит, словно рычит, все больше скалясь. Даже ХРАЗ понимает, что в таком состоянии к нему не лезть, но а Виктор… — Ещё как могу. Ты забываешь, нет, уже забыл, с кем говоришь. Я инженер, программист, но уж точно не убийца, — грустно хмыкает, проводя рукой по боку одного из роботов, проезжающего рядом. Хотел ли Виктор вернуть те времена, когда Серёжа смотрел на него своим, на удивление, тёплым взглядом? Не этим, который сейчас. Острый, холодный, словно сталь. Он задумывался об этом всего лишь один раз с того момента, как ни Катя, ни Серый, не вернулись после спецоперации в Болгарии, но так и не смог дать ответ. Что с ними, где они, было неясно. Лишь тогда Петров понял, что с ним никого не осталось. Но был театр, который так и манил к себе. Образы, оперы, пение и гениальная актёрская игра. Долгая, муторная работа композиторов, страдалицы-балерины, вдохновляющие своим стремлением. Безумцы, играющие спокойных персонажей, а добряки — мерзких антагонистов, которые так и симпатизировали Виктору своей харизмой. Костюмы, парики, да и грим. Всё было фальшью, но такой настоящей, искренней. Более искренней, чем обычная, настоящая серая жизнь. В хороших персонажах нет искры, так заведено. Они добры, лояльны ко всему живому без исключений, бегают по каждому поручению, не прося чего-то взамен. Напоминало Нечаева, но только лишь издалека. Совсем чуть-чуть. Вообще, когда смотришь на двухметрового амбала, побитого жизнью, состоящего практически из металла, подумаешь в первую очередь о том, что надо начать бежать, а не о том, что он какой-то дружелюбный. Вернее, когда-то был таким давным-давно. Но Петров видит-то его не в первый раз, не в третий и не в десятый. Ему не страшно, он просто хочет быть ближе, чем сейчас. Он не считал их встречи, думал, что это лишь приближает к разлуке. Он любил, а его нет. Он знает.Нечаев подходит слишком близко. Петров теряет бдительность. Провал театрала.
Софиты ослепляют лежачего, кровь пачкает пол, костяшки сбиты.
Неожиданным моментом для задумчивого Петрова стал летящий ему в челюсть кулак, а после в нос, несколько раз. Довольно неприятно, когда тебе по лицу проезжаются кожаной перчаткой, так ещё и пытаются запугать злобным рыком. Зря. Не получится, они уже это проходили кучу раз. А Нечаев никак не научится. За всю жизнь не научился. Петров его не боится, даже несмотря на крепкую хватку на плечах. — Тру-у-ус… Нападаешь на безоружных. Такса ты, а не алабай, товарищ майор, — плюётся кровью, улыбаясь и закрывая глаза от наслаждения моментом. Прям трагическая сцена. — А ты урод, блядь! Не дави на жалость, сука, у тебя ничего не выйдет. Так объясняться перед Сеченовым будешь, и то от тебя пустое место останется! — О-о, хорошо, уважаемый, конечно, — смеётся, смотря в злые серые глаза напротив, — только в том случае, если ты вновь меня не упустишь. Я-то свой позор сумею искупить, Сереж. А ты? Майор закипает, что аж багровеет на глазах. Прям как флаг. Повесь Нечаева рядом с ним — так вообще разницы не будет. Или он теперь похож на пионерский галстук? Интересную тему для рассуждений подобрал Петров у себя в голове, наблюдая за действиями Сергея. А Виктор лишь хочет взять его за руки, чтобы снова почувствовать то же, что и лет двадцать назад. Тепло, трепет от лучшего друга? Но если он сейчас вытворит подобное, ему сломают пальцы родными для него руками. А ему всё равно, даже сильнее захотел так сделать. Нечаев всегда был сильнее, выше, лучше, чем тот же Петров со слабыми руками, которые способны только за компьютером на клавиатуре печатать и мусор со сцены убирать. Майор как каменная стена, за которой Виктор то хотел, то не хотел стоять. Он лишь не хотел казаться дополнением. Но а сейчас эта стена обрушилась прямо на голову инженеру, который только и ожидал её слома. Нечаев резко встряхивает потерянного Петрова, пытаясь вытолкнуть его на основную сцену. А тот лишь падает, неловко садясь в центр. Не смеётся, просто поднимает голову и внимательно смотрит, слизывая капли крови с зубов. Ждёт, что будет дальше. С таким звериным интересом, с глазами как у Бэмби, с приоткрытым ртом и слабой улыбкой. Для него всё это — спектакль, не больше. Он сам писал сценарий к этому моменту, ещё давным-давно, как Петров узнал, что майор вообще жив. Это было ожидаемо. Тут его и настигнет финальный акт. — Говори. — Говорить что, товарищ майор? — подпирая подбородок рукой, невинно спрашивает Виктор. — Что за хуйня у тебя в голове сейчас происходит?! Чего ты резко так стих то? Чё, опомнился от своей ебатни в башке? — Вы, майор. Вы и происходите. Всё время там вы. Всю жизнь. — Блядь, Петров! Я сейчас не буду ничего выяснять и просто поведу тебя к… — Не поведёшь же. Это у тебя всю жизнь такая привычка — угрожать и в итоге ничего не делать. Тебя чуть звания пионера из-за твоей подобной привычки не лишили, боялись, что ты что-то и правда сделаешь. Все чересчур серьёзно воспринимали твои слова, словно за чистую монету, а я нет! Меня ты обмануть не можешь, Сереж, — вытирая кровь рукавом комбинезона, произносит тихо он, — И Катьку обмануть не мог. Мы с ней тебя постоянно на этом ловили. Смеялись долго, пока мы были в театре, а ты — дулся у себя дома. А мы под вечер приходили только, а ты нам на стол, с обиженной миной, ставил тарелки с ароматным щи. Представляешь, ты и готовка? Я всегда был так удивлён, но не менее восхищен. О, а Катя так вообще… Петров говорит и говорит, всё медленнее, пытаясь вспоминать какие-то детали. Нечаева он не слышит, погруженный в беззаботность их детских дней. Он остался там, во времена их посвящения в пионеры, в те моменты, когда они своей маленькой компанией ходили в лес жарить картошку на углях, нарезали, вернее пытались, острыми палками помидоры, случайно рассыпали соль и жадно жевали вкуснейший домашний хлеб с чуть подтаявшим маслом. Как Нечаев приходил смотреть на выступлении Кати, стоя рядом за кулисами с Петровым, обнимаясь и улыбаясь. Но он просыпается от своих раздумий после того, как майор, прям в точности как было в детстве, похлопал Виктора по плечу. С той же лёгкостью, что и тогда. С таким же взглядом, не обвиняющим. Понимающим. А Петров вовсе и не против того, что его только что перебили. Он всё понял, когда у него заболело сердце. Нечаев вспомнил лишь малую часть их жизни. Но вспомнил же… — Сереж. — Вить, — майор протягивает руку, смотря на чуть побитое лицо театрала, и лишь хмурится, жуя губы, — я не знаю что с тобой, блин, делать. — Ты что, спрашиваешь у меня совета? — улыбается, снова поднимая взгляд на заскулившего пса, медленно кладя свою руку в чужую, но такую родную ладонь, — Можешь дать мне сбежать, и мы потом ещё, и ещё, а потом ещё будем устраивать догонялки. Как собака за котом, в таком же темпе, как сегодня. Живым я тебе не дамся, к Сеченову сам не пойду, сатана там правит бал! Так что же нам остаётся? А он надеется, что Серёжа его отпустит. Хочет верить, что разбил его шаблоны одним рассказом, одной сценкой. Глупой, но такой незабываемой. Думает, что золотой ошейник на шее Нечаева сломается, рассыпется, словно прах. Никто не будет ему давать команды, кидать кость и просить её принести. Может, он даже перестанет на всех скалиться и кидаться. Слова ещё мало кому помогали, ну а вдруг тут всё будет по-другому? А у Нечаева лишь болит голова от этой всей напущенной драмы, которую тут перед ним разводят. Но ему, что удивительно, даже подобное стало интересно. Видимо, и его крыша уже потекла. — Не пойдёшь? Значит, поведу. Буду тебя в камере навещать, дружочек. Не сломаешься же? — улыбается майор, словно пуская яд, так сладко проговаривая каждый слог. — Именно этого ответа я и ждал, — горько хмыкает и отворачивается, пытаясь скрыть искру печали в глазах. — Я знаю, — заставляя подняться Виктора, произносит тихо он, лишь хмурясь. Стоят, смотрят друг на друга. Как в последний раз, словно именно это и есть конец. Появляется ощущение, что вот-вот должен потухнуть свет софит, и зазвучат громкие аплодисменты. Полетят цветы, ошеломительные возгласы с похвалой за актёрскую игру. Была бы возможность, они убили бы друг друга, даже будь тут заполненный зал гостей великого театра, но ни у одного рука не поднимется. Не из-за того, что кто-то слишком дорог. Просто у каждого были свои планы. А рука, испачканная в чужой крови, тянется к шее, хватаясь за неё, словно за спасательный круг. Грубые пальцы залезают за воротник водолазки, нежно поглаживая кожу. А окровавленные, разбитые губы, тянутся к чужим, оставляя мелкие следы. Целует, практически невесомо, боясь, что всё это растворится. Что всё это лишь сон, давно забытая мечта. А сердце так и болит, горит от любви, которой оно больше не испытает. Это их последний день.«Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! — Так любите: за мой ночной покой, За редкость встреч закатными часами, За наши не-гулянья под луной, За солнце, не у нас над головами, — За то, что вы больны — увы — не мной, За то, что я больна — увы — не вами.»
Марина Цветаева — Мне нравится, что вы больны не мной.