72 часа до смерти

Боль… Тупая и саднящая боль неизменно охватывала все в порезах, кровоподтеках и ранах, измученное тело Кэйи каждый раз, когда он приходил в сознание. Прикованный цепями к холодной, грязной стене мрачного подземелья, он практически не мог пошевелиться; в очередной раз проваливаясь в беспамятство от жестоких ударов палача и удушливого смрада сырости, витающего в воздухе, он не падал на земь, а лишь бессильно повисал на стальных кандалах, глубоко врезающихся в кожу его запястий. Боль бурною рекой уносила Кэйю в мир забвения, мир, служивший ему сейчас единственной отдушиной в его страданиях, а боль же заставляла возвращаться обратно в холодный полумрак пыточной камеры — страшную, невыносимую реальность… Камера эта представляла собой освещаемую укрепленными на стенах факелами небольшую прямоугольную комнату без окон, полную всевозможных орудий пыток. В центре ее стоял резервуар с водой, куда головой окунали жертву, подвешенную к блочному механизму, что позволял без особых усилий, с помощью особого рычага, поднимать и опускать связанного, висящего вниз головой человека… В углу стоял большой стол, напоминающий стол хирурга… Собственно, и действия палача в чем-то были схожи с действиями врача, орудующего ножом, но намерения первого, естественно, были направлены совсем не на излечение «пациента»… На столе лежали различные крюки, ножи и плети — некоторые со следами засохшей крови, которая виднелась повсюду — и на каменном полу, и на стенах. Страшно было даже подумать, какое применение находилось для этих вызывающих глубокий ужас одним своим видом, острейших, что когти диких зверей, орудий. Несложно было представить безысходность обреченных жертв, попавших сюда, в обитель боли и страха — того самого животного страха, когда, столкнувшись лицом к лицу с Костлявой, осознаешь внезапно, что время твоей жизни на исходе, и выплыть из этого чудовищного водоворота смерти уже не получится… Кэйя пришёл в себя. Это было подобно пробуждению от летаргического сна, когда беспросветная, глубокая тьма, поглощающая все мысли и чувства, сознание и все человеческое естество, начинает рассеиваться, улетучиваться, глаза постепенно обретают способность видеть, уши — слышать; человек приходит в себя, но память и разум его еще не способны работать в полную силу — он не может понять, где находится, и сколько времени прошло с последнего момента, что успела схватить память, прежде чем погрузиться в беспросветный мрак забвения… Так же и Кэйя какое-то время пытался понять, как он оказался в столь жутком месте, прикованный к стене и совершенно нагой. Затем воспоминания словно огненной стрелой пронзили его сознание — он, как наяву, увидел перед собой холодные глаза допрашивавших его инквизиторов, услышал звучавшие в их устах обвинительные речи, почувствовал удары плети палача… Чувства окончательно вернулись к нему. Во рту его пересохло — парня мучила жестокая жажда; ледяная стена, к которой он был прикован, вместе с сырым воздухом подземелья заставляли его дрожать от холода, а по всему телу его густыми волнами разливалась боль от ран, нанесенных палачом. С момента начала пытки прошло уже пятнадцать часов; очнувшись сейчас, Кэйя понял, что находится в помещении один — видимо, палач, уставший сечь его, ушел ненадолго, передохнуть и подкрепиться, чтобы с новыми силами приняться за любимое дело. Парень собрала все свои силы и попыталась хоть немного извернуться в кандалах, сковавших его — все было тщетно. Было очевидно, что нет и малейшей надежды вырваться из этого ада — лишь чудо могло спасти его, но, как принято считать, чудес не бывает… Одиночество Кэйи длилось недолго — единственная в камере дверь, железная, с изображением креста, отворилась, и в нее вошел… В тот день — обычный, ничем не примечательный летний день — время уже близилось к закату, и торговцы городского рынка начинали расходиться — то тут, то там, собрав свои товары с прилавка и погрузив их на тележку, очередной продавец покидал торговые ряды. Собирался уже уходить и Кэйя — молодой парень, который коротал своё свободное время в любимой таверне, выпивая Полуденную смерть. Кэйя попрощался с барменом и, поправив рубашку с глубоким вырезом, направился к дому, в котором в то время ночевал. Жил Кэйя в одном доме с девушкой по имени Исабель — невероятной красоты молодая девчушка, что была так добра к нему и приютила на время. Она была замужем, но явно не очень счастлива этим. Кэйя любил навещать ее, когда она одинока и почти каждый раз заставал ее в печали, плачущей или, того хуже, со следами побоев — скряга-ростовщик, приходя к ней в подвыпившем состоянии, частенько поднимал руку на жену, наказывая ее за любую совершенную, по его мнению, провинность. Кэйя всей душою ненавидел обрюзглого, пахнущего потом и ромом, с постоянной злорадной ухмылкой на лице, вечно пьяного Густава, любившего называть его и Исабель ведьмами… Вечером накануне того злосчастного дня, Кэйя пришёл к дому девушки, намереваясь зайти к ней в гости; подходя к входной двери, он услышал душераздирающие вопли Исабель, доносившиеся из глубины дома. Распахнув настежь незапертую дверь, Кэйя вбежал в переднюю, увидев перед собой ужасную картину: пьяный ростовщик бил кулаками плачущую жену. — Не смей ее трогать, урод! — всё, будто во сне, прошло слишком быстро, чтобы это понять. Не имея более терпения, он использовал свои крио способности и откинул мужчину куда подальше от Исабель. — Стой, Кэйя! Сейчас тебе лучше уйти, не бойся за меня, все будет хорошо, — почти шёпотом послышалось из угла комнаты. И, будто опомнившись от дурного сна, Кэйя послушался, пообещав зайти к ней на следующий день. …Он уже подходил к любимому и одновременно ненавистному дому, как внезапно остановился. В разорванном, со следами запекшейся крови платье, связанная, с кровоподтеками на прекрасном лице, осыпаемая проклятиями толпы, в телеге лежала Исабель. Словно тысячи молний поразили Кэйю в тот миг, когда он узнал девушку; все мысли смешались в его голове, и рассудок его помутился. Бросив на землю корзину с фруктами, он кинулся вперед, преграждая собой путь процессии, крича: — Стойте! Исабель не ведьма! — кричал он. — Взять его! — послышался знакомый голос и Кэйя даже обрадовался, пока не осознал смысл тех слов. Джин, почему?.. Немедленно к Кэйи подскочили двое служителей в черном; схватив его, тотчас же связали ему руки за спиной пеньковой веревкой. Толпа словно сошла с ума, от их криков звенело в ушах; казалось, будто сотни адских бесов собрались в одно место, восхваляя своего повелителя Сатану громоподобными возгласами. Его бросили в телегу, на грязное сено, рядом с Исабель, обвиненной в предательстве и измене, а его — в насилии над гражданскими, нападения на безоружных и изнасиловании. И затем, словно кошмарный сон, вереница событий понеслась перед глазами Кэйи. Допрос его проводился инквизиторами во главе с Джин; вопрос, как и всегда, был один — правда ли то, в чем его осуждают; он, естественно, отрицал свою причастность. Все это продолжалось достаточно долгое время; ему задавали и в отношении той девушки. Кэйя отрицал и ее вину. Парню казалось, что целая вечность прошла с начала допроса и до мгновения, когда он очнулся в камере пыток. Он видел перед собой безжалостные глаза инквизиторов, их бледные лица, губы, произносившие обвинительные речи — но почти не слышал их, все было как в тумане… В конце концов, Кэйя потерял сознание; очнулся он уже в мрачном подземелье, прикованный к стене и раздетый догола, в обществе палача, неторопливо готовившего свои жуткие орудия к рандеву с телом Кэйи. …Единственная в камере дверь, железная, с изображением креста, отворилась, и в нее вошел… Нет, это был не палач. Это была Лиза, та самая Лиза, с которой они знакомы почти с пелёнок. Сейчас же единственная цель ее была в том, чтобы заставить Кэйю признать свою причастность к обвинениям, используя для этого любые методы и средства. — Обвиняемый, сознаешься ли ты в том, что являешься преступником? — вопрошала она, подойдя к изможденному парню. Кэйя же, подняв голову, взглянул в холодные глаза Лизы — в его взгляде читались отвращение и безразличие. Собрав последние силы, он плюнул, целясь ей в лицо. — Что ж, — вымолвила она. — Придется использовать последнее средство. Я не хотела этого, Кэйя, — затем она крикнула: — Чарли! Дверь отворилась, и в камеру вошел огромного роста человек, голый по пояс, в кожаных рукавицах и красном колпаке, скрывающем его лицо; в прорезях для глаз, проделанных в колпаке, как будто мерцали два зловещих огня. Мощное тело его блестело от пота в свете факелов. Это был палач, истязавший Кэйю на протяжении прошедших пятнадцати часов. На плече он нес нагую девушку; тело ее покрывали многочисленные синяки и порезы. Подойдя к центру комнаты, палач бросил наземь свою ношу, словно мешок картошки. Кэйя с ужасом узнал в лежащей на полу свою подругу, Исабель. Затем Чарли поднял несчастную с земли и, прислонив ее к стене прямо напротив парня, заковал в настенные кандалы. Теперь Исабель была в таком же положении, что и он; она была измождена еще больше, чем Кэйя, и бессильно висела на цепях, и только лишь слабые движения головы ее говорили о том, что она находится в сознании. — Что ж, Кэйя, — промолвила Лиза, потирая руки. — Видимо, нам придется забить до смерти твою подружку, раз ты не желаешь сознаваться. Палач, ждавший команды, со зловещей улыбкой подошел к столу и взял с него плеть, представляющую собой рукоять, соединенную с пятью прочными нитями, на конце которых были небольшие стальные шары, густо утыканные шипами, словно ежи. Чарли был настоящим садистом, и страдания истязаемых людей доставляли ему истинное удовольствие. Подойдя к Исабеле, он, обернувшись на мгновение, со смехом посмотрел в полные немого ужаса глаза Кэйи; затем резко развернулся и взмахнул плетью… Мир превратился для Кэйи в один большой сгусток боли и отчаяния. Он не видел ничего, кроме мелькающей плети; кровоточащих ран, появляющихся на белом теле лучшей подруги с каждым новым ударом палача; капелек крови, брызжущих из этих ран на стену, пол… Он не мог выносить всего этого… Он слышал лишь свист плети, рассекающей воздух, и еще другой звук — звук, от которого просто разрывалось сердце — сдавленный, тихий стон Исабель. Подземелье прорезал крик: — Я сознаюсь! Да, я виноват! — он рыдал, всхлипывая. — Я во всем сознаюсь, только не бейте её. Был уже глубокий вечер; главная площадь города освещалась огнями сотен факелов в руках стражников и простолюдинов — несметное количество людей пришло поглазеть на казнь двух предателей. Посреди площади был вбит довольно толстый столб высотою примерно в пятнадцать футов. Целой стог сухого сена и хвороста была свален у этого столба — делались все необходимые приготовления для аутодафе. Чуть поодаль стоял деревянный помост. Толпа шумела, гоготала и кричала… Казалось, что сама ночь, глухая, безлунная ночь злорадствовала и улюлюкала вместе с толпой, предвкушая феерическое зрелище… Наконец, раздались крики: — Везут! Толпа взорвалась радостными возгласами, увидев долгожданную картину. Палач огромного роста, с красным колпаком на голове, вел под уздцы лошадь, тянувшую за собой телегу, в которой сидели двоя, приговоренные к смертной казни через сожжение, предателя. Они не были связаны, однако ноги их были закованы в кандалы, словно инквизиторы боялись, что осужденные могут сбежать. Девушка и парень в телеге были облачены в серые, грубого сукна, саваны. Что-то очень схожее было в их обликах — те же густые синие волосы, глаза, губы… Они были похожи, словно брат и сестра. В душе Кэйи была пустота — огромная беспросветная черная пустота, бездна, полностью поглотившая его. Он видел лица толпы, их глаза, взирающие на него с ненавистью, злостью, отвращением, слышал их громкие крики, чувствовал, как различные предметы, пущенные руками толпы — от гнилых овощей до камней — попадали в его тело, лицо. Все это уже не имело значение для Кэйи. Он знал, что ожидает его и Исабель в конце этой дороги. Смерть уже не казалась ему чем-то ужасным — все чувства, в том числе и чувство страха, покинули его. Парень безразлично глядела на людей, осыпающих его проклятиями, на их лица, и вдруг… Кэйю словно окатило ледяной водой — в толпе он узнал Дилюка. Слезы непрерывно струились по лицу мужчины, а глаза неотрывно смотрели на Кэйю. Взгляд этих глаз вывел парня из оцепенения; все мысли и чувства вернулись к нему. Телега остановилась — мрачная процессия достигла конечного пункта назначения. На деревянный помост взошли трое инквизиторов; один из них начал зачитывать перед толпой обвинительные вердикты, осуждающие двух предателей. Телега, в которой сидели парень и девушка, остановилась вплотную к телеге торговца, привезшего на лобное место сено для костра, но, кроме сена, в ней были навалены грудой мешки; один из них, прямо напротив Кэйи, имел прореху, из которой сыпался пепельного цвета порошок… — Порох! — догадался он. Внезапная, безумная идея осенила его. Толпа в тот момент слушала инквизиторов, и никто не обращал внимания на них в телеге. Протянув руку, Кэйя зачерпнул пригоршню пороха и начал есть и глотать его, давясь, задыхаясь от острого запаха и отвратительного вкуса. Затем еще пригоршню… И еще… Осужденных привязали к столбу. Внезапно, после долгого монолога, послышался голос Джин: — Привести приговор в исполнение! Несколько служителей с факелами, подойдя к сену, наваленному вокруг столба, подожгли его. Толпа возликовала, увидев, как вспыхнуло сухое сено. Сияние огромного костра ярко осветило ночную мглу. Джин, сойдя с помоста, подошла почти вплотную к кострищу, желая видеть мучения на лицах предателей. Кэйя же, крепко сжав в своей ладони руку Исабель, что-то шептал ей; их густые синие волосы уже начинали загораться, языки костра лизали их тела. Густой черный дым скрыл их из виду. Взвившись к темному небу, просторы ночи прорезал крик, в котором уже не было ничего человеческого: — Будьте прокляты! В то же мгновение окрестности сотряс сильный взрыв; все заволокло пеленою серого цвета. Старый ростовщик Густав, кричавший и улюлюкавший в толпе не меньше остальных, застыл на месте, оглушенный силой взрыва. Стоя в оцепенении, он почувствовал, как что-то, стукнув его в грудь, опало на руки. Опустив глаза, он понял, что это было… Лицо Густава приняло оттенок земельного цвета, выражение неподдельного ужаса застыло на нем. Уронив на землю жуткий предмет, он захрипел и, схватившись за грудь, упал замертво — сердце его разорвалось от страха. На земле, струя кровь, лежала голова Кэйи Альберих — капитана Ордо Фавониус и холодные глаза его глядели все тем же леденящим душу, но уже застывшим взглядом…