***
Бездна, целиком и полностью состоящая из сплетений самых различных мыслей, лишь продолжает нарастать, поглощая собой все вокруг, и требуется немало времени, чтобы наконец восстановить светлость разума, через силу заставив себя разомкнуть глаза. Расфокусированный взгляд, направленный вниз, невольно цепляется за поблескивающие в тусклом свете соленые капли, ранее скатившиеся по щекам и разбившиеся о деревянную поверхность. Лицо, мокрое от слез, приподнимается выше, и парень вновь заглядывает в глаза напротив. Зрительный контакт уже не вызывает столь бурных эмоций, как несколькими минутами ранее, но Камиширо по прежнему чувствует, как теплится в его груди маленький огонек накопившейся ненависти и злобы; подлей немного бензина — и вспыхнет, спровоцировав этим самый настоящий пожар. Взгляд совсем недолго задерживается на золотистых глазах, со временем потерявших былой озорной блеск, и наконец скользит ниже. К сухим губам, судорожно хватающим воздух, которого внезапно оказалось в недостатке; к шее, с которой так беспомощно свисает едва затянутый форменный галстук, надетый поверх розоватой рубашки; и наконец к рукам, с до локтей закатанными рукавами однотонного серого кардигана, открывающими вид на тонкие предплечья, поперек изувеченные бледными шрамами. Суровое напоминание о средней школе, горьким опытом отпечатавшееся в памяти еще не до конца окрепшего сознания Руи. Столь тяжелый жизненный опыт не мог не оставить после себя никаких последствий, и оттого Камиширо, по прежнему не имея возможности кому-либо довериться или хотя-бы просто выговориться, прибегнул к крайним мерам, вымещая моральную боль физическими порезами. К большому сожалению, за них парня в свое время также пристыдили, поскольку изобретательская привычка закатывать рукава одежды сыграла злую шутку, продемонстрировав всему миру что-то настолько сокровенное. Было сложно учиться хоть как-то принимать себя вне зависимости от мнения окружающих, пускавших глупые и даже оскорбительные слухи о парне, но со временем, конечно, юный механик все же свыкся с мыслью о том, что он — изгой, лишенный возможности завести хоть одного друга. Молчание и безучастность по отношению к происходящему вокруг помогли абстрагироваться, и Руи стали попросту игнорировать, чему он был в какой-то степени даже рад. Шли годы такого отношения к самому себе, и Камиширо сам не заметил, как собственными руками избавился от некогда теплившихся в груди чувств, придававших красок серой жизни. Средняя школа подходила к концу, и оставалось лишь до последнего строить из себя беспечного парня, и совсем неважно, что после этого приходить домой и срывать эту маску, крепкими корнями въевшуюся в кожу, было невыносимо.***
Шаг, за ним второй. Одна за другой, крупные солёные капли шустро стекают с покрасневших щек, собираясь где-то на подбородке и падая вниз, едва заметными кляксами расползаясь по дощатому полу. Парень локтем упирается в дверной косяк, громко всхлипывая и судорожно зажимая свободной рукой рот. Камиширо изо всех сил старается подавить чувства, что так невовремя вспыхнули в его сердце, но, увы, всё оказывается тщетно. Сколько бы он ни старался игнорировать свое существование, это проклятое отражение настигало его вновь и вновь. Его собственное отражение, лишь подчеркивающее все недостатки и слабости худощавого и измученного до предела тела, одним своим видом крича о том, насколько жалок его владелец. Уйти. Просто уйти подальше от него. Спрятаться. Убежать. Исчезнуть. Противный ком подступает к горлу, разом обостряя все чувства и стирая все те незримые границы, что сами собой рисовались в голове Камиширо долгие годы, и он готов прямо сейчас стать на колени и молиться всем богам, лишь бы не дать волю эмоциям. Пускай его никто не увидит, ведь это его квартира, в которой он, к счастью — или всё-же к сожалению? — один, и пускай никто никогда не расскажет об этом его маленьком секрете — даже мысли о том, что он может быть засмеян за простые слезы, не вызывают столь сильного отвращения, как осознание собственной слабости. «Почему? Почему раньше это удавалось так легко, а сейчас я не могу остановиться?.. Пожалуйста, хватит… Я больше не смогу…» Знакомая, но довольно приглушенная мелодия нарушает «тишину», прерывая нескончаемый поток мрачных мыслей, а вместе с ними и частые всхлипы, издаваемые механиком. Дыхание на мгновение замирает, пока разум сквозь пелену эмоций старается разобраться в источнике звука, и Руи, пытаясь преодолеть стоявший в ушах шум, не сразу осознает, что внезапной мелодией оказывается телефонный звонок. Телефон… Где же он? Рука несколько раз хлопает по карманам брюк в поисках пропажи, но те оказываются абсолютно пустыми — даже ни одной монетки в них не завалялось. Секунда, другая… Ах, ну конечно. Школьная сумка со всеми вещами, так нещадно брошенная парнем еще на входе в квартиру. На еле гнущихся ногах Руи как можно скорее старается вернуться обратно в коридор, попутно утирая слезы запястьями рук и глубоко дыша в попытках нормализовать свое состояние. Все-таки сбрасывать звонок было бы не очень вежливо с его стороны, да и получится не очень красиво, если он ответит, а голос предательски сломается где-нибудь на середине фразы. Молния сумки звонко расходится, и подрагивающие пальцы уже стремительно лезут вглубь, стараясь подцепить не перестававшее гудеть устройство. Выудив наконец телефон, Камиширо, едва хмуря брови, вчитывается в имя звонящего ему контакта. Тенма Цукаса. Крупная волна мурашек пробегает по телу, заставляя то заметно содрогнуться, и Руи еще несколько мучительно долгих секунд тупо пялится в экран, разглядывая фотографию своего друга. Ну конечно, он же совсем забыл… Еще на прошлой неделе механик обещал, что сегодня труппа займется репетицией и подготовкой реквизита к предстоящему благотворительному шоу, и, как на зло, не удосужился даже записать это где-нибудь, чтобы не забыть. Неловкость ситуации пробирает до мозга костей, и Камиширо, кажется, уже и сам забывает о том, что всего пару минут назад он судорожно сдерживал подступающие к глазам слезы. К сожалению, об этом напоминают сбитое дыхание и подрагивающие пальцы, уже тянущиеся к зеленой кнопке принятия вызова, смахивая ее вверх. Мелодия звонка наконец обрывается, а на замену ей приходит знакомый голос. — Руи? — поначалу слегка неуверенный голос начинает разговор, но, заслышав на другом конце телефона шумный выдох, продолжает уже чуть более жизнерадостно. — Привет, ты ведь сейчас дома? — А-а… Да, Цукаса-кун! — наигранная игривая нотка противно фальшивит на последнем слоге, и Камиширо спешит поскорее откашляться, переключив внимание с неудачного трюка. — Не переживай, я не забыл о своем обещании. Я скоро подойду, у меня здесь… — взгляд уходит в сторону от воображаемого собеседника, и механик, запинаясь, весь горит от испытываемого стыда, вызванного откровенной ложью. — Небольшие непредвиденные обстоятельства. Ничего серьезного, правда. — Ах, нет-нет! Я не переживаю! — тараторит Тенма, и Руи прямо-таки может представить, как на другом конце провода тот в привычной для себя манере чрезмерно эмоционально жестикулирует, отмахиваясь. — Просто я сейчас недалеко от твоего дома, и мог бы подождать тебя, чтобы мы смогли дойти до Чудо-Сцены вместе… — Не стоит! — практически сразу выпаливает Камиширо, заметно встрепенувшись. — Я имею ввиду… Не нужно меня ждать, Цукаса-кун, я… Смогу дойти сам. Шумно выдыхая в динамик телефона, Камиширо кое-как завершает свою фразу. Минутная тишина зависает в воздухе, пока ни один из парней не решается ни продолжить диалог, ни подойти к его завершению. Механик уже приоткрывает рот, намереваясь взять инициативу на себя и попрощаться с блондином перед тем, как бросить трубку, как его в ту же секунду прерывают. — Руи… — практически шепотом Тенма зовет своего собеседника, чем заставляет того резко вздернуться и вновь зажать рот рукой. — У тебя голос дрожит… Ты уверен, что все точно в порядке? — Пра-авда? — старается среагировать Камиширо, но голос вновь предательски ломается не середине слова, и парень уже не может сдержать нового потока слез, наворачивающихся на глаза. — Все правда отлично! Говорю же, тебе не о чем беспо- — Подожди немного, я сейчас подойду. — Нет, постой…! Последние два слова так и не доходят до адресата, и Руи томно мычит, звонко ударяя себя ладонью по лбу, когда из динамика раздается короткий гудок, оповещающий о завершении вызова. Телефон летит в сторону сумки, крайне удачно приземляясь именно на нее, а не на твердый пол, и Камиширо, спиной упираясь в стену позади себя, по ней же сползает вниз, сжимаясь в комочек и головой зарываясь в собственные колени. Руки судорожно цепляются за растрепанные волосы, оттягивая до весьма ощутимой боли, и механик крупно дрожит при каждом всхлипе, бормоча себе под нос что-то невнятное. Ну и что теперь? Он так старался спрятаться, уйти в себя и отстраниться ото всех, не прося помощи, но чертова судьба сыграла злую шутку, нагло и бесцеремонно сорвав с лица треснувшую от износа маску, заставив Камиширо посмотреть в глаза собственному страху. «Цукаса сейчас подойдет? Почему? Зачем? Ради какой цели он делает что-то ради меня? Ему правда было не все равно? Он волнуется за меня?.. Нет. Нет, нет, нет и еще раз нет. Он просто не может. Ему наверняка было просто неудобно меня слушать, и он бросил первое, что пришло на ум, чтобы закончить разговор. Точно. Так и есть, ведь…» Мелодичный звон откуда-то сзади звучит в столь непривычной в данный момент манере, что механик снова вылетает из реальности, куда его тут же возвращает пара стуков в дверь, последовавших сразу после звонка. — Руи! — вновь несколько настойчивых стуков, явно говорящих о нежелании гостя отступаться от начатого. — Руи, ты же еще дома? Открой наконец! — Цу… каса?.. — одними губами шепчет Камиширо, приподнимая голову и переводя взгляд на дверь, будто бы названный прямо сейчас стоял прямо перед ней, а вовсе не за ее пределами. Один за другим, стуки по прежнему продолжают разноситься по квартире, пока недоверчивый взгляд сквозь пелену застывших в уголках глаз слез сверлит поверхность двери. Механик мечется меж двух огней, один из которых гласит о том, что будет лучше открыть, не заставляя гостя ждать, а другой же — о том, что все происходящее сейчас — лишь выдумка больного сознания, отчаянно желавшего тепла. В конце концов, удары чужих рук о поверхность двери звучали вполне реально, и Руи решает довериться той части сознания, желавшей поскорее увидеть гостя. Поднимаясь на ноги, парень, совладав с подрагивающими мышцами, не особо крепко стоит на месте, протягивая руку к замку. «Он ведь не уйдет, пока я не открою, верно? Наверное, так будет лучше…» — одновременно с этими мыслями раздаются несколько звонких оборотов, и Камиширо сквозь небольшую щелку выглядывает наружу, тут же встречаясь с парой блестящих янтарных глаз. — Руи, я… ты… — явно запыхавшийся, Тенма мямлит, стараясь сформулировать ускользающую мысль, не зная толком с чего начать. — Впусти меня, пожалуйста. Нам правда нужно поговорить. Секунда, вторая… Короткий кивок, и Руи тупит взгляд, роняя на пол пару слезинок, но все же открывает дверь шире, впуская блондина внутрь. Мгновение — и Цукаса резво переступает порог квартиры, тут же хватая прохладные руки механика в свои, складывая вместе и прижимая к себе. — Пожалуйста, Руи, что у тебя произошло? Ты можешь рассказать мне? Явно обеспокоенный тон застает Камиширо врасплох, и тот по-глупому пялится сначала на свои руки, с непривычной нежностью зажатые в чужих, а только потом робко переводит взгляд на лицо напротив, тут же поджимая губы и шумно всхлипывая. Парень резко мотает головой из стороны в сторону, жмуря глаза, и вырывает свои руки из крепкой хватки, делая несколько шагов в сторону коридора, отворачиваясь и зажимая рот ладонью, на удивление сохранившей тепло чужих рук. — Руи… — с нежностью и некой тоской зовёт парень. Пускай зов и прозвучал неожиданно слишком тихо, чем того ожидал Тенма, этого было вполне достаточно для того, чтобы Камиширо едва дрогнул, услышав собственное имя. Вновь утирая нескончаемый поток слез и без того насквозь промокшим рукавом рубашки, парень глотает всхлипы, опасаясь, что Тенма, с его-то идеальным слухом, услышит эти до ужаса позорные звуки, посчитав Камиширо самым настоящим слабаком. Конечно же, Цукаса не настолько глуп, чтобы не понять очевидного, но, по всей видимости, войдя в положение, он просто не хотел доставлять излишний дискомфорт парню, задавая и без того очевидный вопрос. Игнорируя всхлипы, которых, казалось, со временем стало только больше, блондин, так и не получив ответной реакции, повторяет вновь: — Руи! На этот раз голос звезды звучит гораздо привычнее: уверенно и звонко он произносит эти три заветные буквы, сливающиеся в единый слог, что звучал так лаконично и приятно, что Цукаса, хоть и был знаком со своим режиссёром далеко не первый день, и оттого не раз имел возможность произносить его имя, за многие годы ставшее каким-то спасательным кругом в бесконечном океане мыслей Тенмы, не мог не замечать за собой того, с какой нежностью порой он обращался к механику. — Пожалуйста, Руи. Посмотри на меня. Казалось, ещё немного — и Тенма сам поддастся чувствам, захлестнувшим теперь и его тоже. Но нужно отдать должное — блондин, несмотря на свою природную эмоциональность, поразительно умело держал себя в руках сейчас. Непривычно мягкий и в какой-то степени даже ласковый тембр голоса, на удивление, успокаивал внезапно взбушевавшегося механика, и тот, в очередной раз приглушенно всхлипнув, осторожно поворачивается лицом к Цукасе, тут же широко распахивая глаза от увиденного. Парень, раскинув руки в стороны, по-доброму улыбается, изо всех сил стараясь игнорировать застывшую в глазах влагу, и одобрительно кивает на немой вопрос, читавшийся в золотистых глазах. Камиширо, немного медля, делает робкий шаг навстречу, в глубине души по прежнему побаиваясь того, что все происходящее окажется лишь розыгрышем, но время идет, а Тенма не уходит. Не делает ничего, что могло бы навредить, и как только Руи подходит достаточно близко, блондин самостоятельно сокращает оставшееся между ними расстояние до минимума, резво прижимая подрагивающее тело ближе к себе, обнимая. Сердце замирает, болезненно сжимаясь, и механик чувствует вновь подступающие к глазам слезы, тут же впитывающиеся в ткань чужой одежды, не успевая даже появиться на свет. Все еще поджатые губы искривляются под действием новой внезапно нахлынувшей волны эмоций, и Руи руками упирается в грудь Тенмы, прижимаясь ближе и ощущая тепло чужого тела.***
Какое-то время они стоят вот так прямо посреди коридора, медлительно покачиваясь из стороны в сторону по инициативе блондина, желающего как можно скорее успокоить Камиширо. Всхлипы со временем утихают, и на сердце Цукасы постепенно становится спокойнее, отчего тот и решается наконец прервать наступившую тишину. — Знаешь, Руи, я… — даже по тону голоса становится понятно, что Тенма тушуется, явно стыдясь произносить нечто подобное. — Люблю тебя, наверное… Не как друга или что-то еще! Просто- — Я тоже, Цукаса. Неловкая пауза повисает в воздухе, и Камиширо чувствует, как щеки покалывает внезапно выступивший румянец. Парень жмется ближе к чужому телу, стараясь спрятать зардевшееся лицо, и на мгновение уже начинает жалеть о необдуманно брошенной фразе, пока неуверенный голос сверху наконец не реагирует на «признание». — Хорошо… — поначалу мямлит Цукаса, будто обдумывая, не показалось ли ему. — Это хорошо! — Руи не видит, но может отчетливо слышать, как Тенма, произнося эти слова, улыбается. И от этого мнимого, почти призрачного ощущения улыбки, на душе становится теплее, чем в самый знойный и безветренный летний день. Рядом с Тенмой все кажется абсолютно другим. Сам он ощущается по другому, когда двое «чудаков из старшей школы» отбрасывают в сторону все маски, являясь друг перед другом самыми что ни на есть настоящими. Живыми, чувствующими, понимающими… и Любящими. Блондин неохотно отстраняется, заглядывая в румяное лицо напротив, и по прежнему теплые… нет, уже самые что ни на есть горячие ладони осторожно ложатся на все еще влажные от слез щеки механика, с нежностью поглаживая те большими пальцами. Впервые за долгие годы Камиширо что-то чувствует. Что-то, что неустанно бьется в груди, разгоняя кровь по венам и добавляя в жизнь давно позабытые краски. Чувствует себя наконец в безопасности, прикрывая изрядно уставшие за этот день глаза, уже полностью доверяясь Тенме. Парень расслабляется, обмякая в чужих руках, и не сразу реагирует на то, как его губ коротко и достаточно резко касаются чужие, имитируя тем самым неловкий первый поцелуй.