Мир грез

Это было похоже на наваждение. Но не то, которое легким ветерком проходит по твоим волосам и исчезает за горизонтом, оставляя лишь небольшой тремор и легкую улыбку, а то, что не минует даже после принятия ледяной ванны, такое обволакивающе приятное, жаркое, заставляющее сердце сильнее биться, а дыхание сбиваться. Влечение чередовалось со стыдом, чувством вины и ощущением легкого испуга из-за строгого воспитания и запретов. Призрачное ощущение прикосновений теплой, нежной и аккуратной руки, которая легко и дразняще касалась волос, проходилась по скулам, что слегка были поддернуты румянцем, мощной челюсти, опускалась ниже к шее, ноготком цепляя постоянно находящийся в движении кадык, из-за усиленного смачивания рта и горла слюной, к открытым ключицам, все больше и больше расстегивая пуговицы тщательно отутюженной рубашки, но как назло не заходила дальше. А запах будоражащий рецепторы носа, давал сигнал улыбаться и закатывать глаза от приятной неги. Сердце отчаянно шептало о надежде хотя бы постоять рядом, чтобы ощутить все феромоны, исходящие от той, кто вызывает у него горестное желание хотеть взаимности, любви, нежности, отдачи и страсти. Но разум приказывал молчать и прятать то, что так хочется открыть, показывая картинки неудачи, разочарования и незаинтересованности. Если второй компонент Альберта успешно справлялся днем, заставляя забыть об этом, занимаясь важными делами, работой, встречами и семьей, то ночью все эти маски благородного и воспитанного аристократа трескались и с каждым утром все сложнее было склеивать их заново. Это хотелось отвергать и сжигать в камине, отчаянно смотря на то, как его репутация горит в огне, а рядом сидит она, нагая и такая колючая, смеется и специально задевает пальчиками бледной ноги его голень, поднимаясь выше, к бедру, и его тело словно им неконтролируемое требовало больше интимного. Как же невыносимо неловко, несмотря на статус взрослого мужчины, что не обделен женским вниманием, но такие мысли и сигналы полностью обезоруживают и рациональность теряется или уносится подальше до полного насыщения, отметка которого с каждым днем поднимается все выше и достичь предела будет все сложнее и сложнее. Невероятно интересно, ощущает ли она тоже самое? Или наоборот кроме холода или почтительного уважения ничего не проявляет по отношению к нему? Тогда почему он пылает, хотя если выбирать из них двоих именно это девушка более склонна к горячности и будоражащим чувствам. Почему она с ним такая спокойная и в какой-то степени держится на расстоянии? Так не терпится написать ей письмо, отправить цветы, означающие на своем языке попытку узнать получше, поговорить, обсудить их взаимоотношения и наконец успокоить, хоть немного, его отчаяние и даже злость. Всегда смотрит в зеркало перед тем как выйти в люди. Красив, статен, широкоплеч, опрятен, обходителен, а пленяющая зелень глаз, даже стойких «камней» пробивает и толкает довериться и успокоиться, но она словно этого не замечает. Или же он как говорит сейчас молодежь «не в ее вкусе» и девушка предпочитает более дерзких, эксцентричных, взбалмошных и громких, что своим видом сносят все спокойствие и хорошее отношение к ним? До чего же глупые для его возраста и ума приходят мысли в голову посреди ночи, после тяжелого трудового дня, причем практически ежедневно. Хочется наконец впасть в негу и забыться, уйти от реальности, отдохнув. Глаза, налитые свинцом, хотят расслабления и снов. Спустя довольно большое количество звуков настенных часов, он чувствует, что проваливается во что-то легкое и невесомое, а думы временно оставляют его. Зеленые глаза видят привычный кабинет: тот же дорогой дубовый стол, поддернутый тенью с небольшим творческим бумажным беспорядком, несколько горящих свечей, освежающих ему «путь» к работе, удобное кресло, такое мягкое и сделанное специально для его роста и строгой, выправленной военной осанки, а в темноте виден шкаф с множеством книг и даже шторы закрыты — это выдает глубокую ночь и даже шум ветра не мешает ему. Альберт наконец может размякнуть и отогнать дурное, но вдруг еле слышный стук привел его в замешательство: кто мог посреди ночи захотеть его увидеть, Уильям или же удивительно рано засыпающий Льюис? Вдогонку открывающейся двери, он проговорил привычное «Войдите» и обомлел, увидев ночного гостя. Это был плод его воспаленной фантазии и красочного возбуждения. Она стояла такая сонная, со слегка растрепанной копной черных волос, что обычно были убраны в косу, их визуальная мягкость всегда притягивала его и возгорала желание прикоснуться к ним и вдохнуть тот самый аромат диких ягод. Она подошла к нему ближе и вот ее чуть приоткрытые глаза были видны его взору, как и легкая улыбка на губах. Он старался держать взор на ее лице, но все его тело было против и мужчина все же взглянул на ее — еле прикрытое. Ее вид будоражил, кровь кипела, а она была уже на расстоянии вытянутой руки и будто показывала себя: открытые ноги, что так бесстыдно призывали его к действиям, от середины бедер шла полупрозрачная белая рубашка, которая была слегка помятой, открывающая плечико, хорошо очерченную ключицу и небольшой участок кожи груди, не спрятанную за нижним бельем, тонкие руки поправляли волосы, а после, смирившись, убрали верхние пряди, висевшей ранее на хрупком запястье резинкой, придавая ей еще более интимный образ. «Зазывные изгибы» — именно так обычно говорил Себастьян, описывая фигуры представительниц противоположного пола, с этим Альберт не мог не согласиться смотря на его женщину, по крайней мере во снах. Аккуратная шея желала прикосновений, поцелуев и укусов, только его, и хотелось тут же встать и сократить расстояние до миллиметров, но она сделала это быстрее. Положив свои руки на его предплечья, которые, словно привязанные, лежали на подлокотниках, девушка, согнув ногу в колене и подняв ее, уместила на место между его ногой и креслом, подтянув на противоположную сторону другую, оказавшись сидящей на его бедрах так, что мужские ноги оказались между завораживающими женскими. Столько чувств сразу он никогда не ощущал, они нахлынули его волной и не хотели отпускать. Ее ровное дыхание на его шее, такое знойное, пускало по его коже мурашки, волосы дотрагивались лица, щекоча и нисколько не приводя в чувства, бедра, которые призывали его ладони сжать их и наконец приступить к действиям, а руки обхватили шею мужчины, словно этим она хотела сказать ему, что не отпустит и будет рядом — от всего этого его щеки пылали алым, а давление и тепло опускалась ниже, между ног. Наконец, он услышал ее тягучий и хрипловатый голос, который окончательно сорвал все его устои и железобетонное терпение, выработанное за годы службы и нахождения в кругах высшего общества: «Это твой сон, а значит ты можешь делать со мной все, что заблагорассудится». Тот самый словесный толчок дал отправную точку в том, что его дыхание стало рваным, более прерывистым, а руки наконец прикоснулись к ее талии, что была спрятана в ткани, слегка охлаждая его кожу ладоней, а затем опустились на бедра и стиснули мягкую и страстную кожу, за что он был награжден еле слышной усмешкой и укусом мочки. Это было похоже на танец, который они исполняют совершенно одни, но на этот раз ведет не Мориарти. Все было как в его неумолимых фантазиях: ее руки, губы, тело, что обескураженно двигалось на нем, изгибалось, искрило, выводило на эмоции и тихие мычания, теплые и мокрые губы, проводили дорожки по щекам, подбородку, специально обходя его сухие, от дыхания ртом, губы, которые он был не в состоянии увлажнить, желая именно ее влаги, но она смеялась и издевалась, невыполняя его немые просьбы, направлялась к шее, груди, и единственное, что он мог сделать это держать ее тело и периодически проводить по ее бокам пальцами, царапая короткими ногтями. И даже та мнимая свобода после ее слов, не давала ему осуществить то, что хочет уже давно, словно кто-то мешает ему, но девушка не останавливается, она рядом и явно желает его участия, но, кажется, и не против того, что он обездвижен. Продолжает игру, берет его стиснутые на ней руки и ими приспускает свою рубашку, на что та беззастенчиво поддается и падает замертво, открывая вид на красиво очерченную грудь, что своей податливостью и выраженностью заставляла его не отрывать взор и, наконец, провести по губам еле плетущимся от желания языком, который хотел чувствовать совершенно не это своими рецепторами. Она все еще не опускает его ладони, проводит ими по ложбинке своей груди, захватывая окончательно его в свой плен, из которого он не желает вырываться, отводит по обеим сторонам и зажимает между пальцами соски, которые набухают от прикосновений, дышит очень часто, и продолжает пытать его чувства и тело, которое дрожит от каждого ее шага, так горячо и приятно в нем, ее движения бедрами, про которые она не забывает, словно отрепетированные с той же скоростью проносятся по его, задевает самое сокровенное и от этого хочется стонать в голос, но его опять останавливают те мирские и земные чувства, хотя ситуация не располагает к сдерживанию, ведь то, что делает эта женщина с ним и его сердцем неоспоримо доказывает ее власть над ним, будто хочет сказать, что он ее раб, который будет терпеть силу, ее положение над ним, хотя он Лорд Преступности, которого никто не может остановить от той справедливости и равенства, что заслуживают люди Англии, но сейчас он не против быть под своей «хозяйкой». Но он мог бы долго быть рядом с ней и слушать ее трепет и легкие стоны, которые только больше разжигали в нем огонь, если бы она резко не остановилась, наказывая и отпуская мужские ослабевшие руки и не вставая с его ног. Стало холодно и тоскливо раздражающе. Девушка, что так неожиданно ворвалась к нему и сделала с ним что-то невероятно бесстыжее и такое вожделенное, не дойдя до окончательной разрядки током, на гнетущих ногах, внимательно глядя в его глаза, в которых зрачок полностью перекрывает весь цвет, идет к двери спиной, в темноту комнаты и что-то шепчет, но это едва доходит до его слуха, лишь обрывки предложения, но одно единственное слово он слышит четко, оно врывается в его барабанные перепонки и с каждым повтором становится все громче: «Просыпайся». Принять смысл этого он не хочет, желает быть здесь и сейчас, вместе с ней, придти в себя, ласкать ее, дотрагиваться до самого сокровенного и раскрывать ее душу, которая теперь принадлежит только ему. Но, он просыпается и оказывается вновь заложником чувств своего благородного разума.