***
По его ощущениям проходит ещё пара дней, измывавшиеся над ним уроды так и не появляются. Очевидно специально, ждут когда он волком выть будет в этих заплесневелых стенах, и будет рад даже их компании. Внезапно скрипит раскрытая дверь. Гудит, включенная через секунду, тусклая лампа. Как бы не хотелось посмотреть кто вошел, Экко закрывает глаза, притворяясь спящим или без сознания. Незаметно посматривает на вошедшего и уже увидев не скрываясь раскрывает глаза. — Ты? — на корточки перед ним присаживается Джинкс. — Что ты тут делаешь? — получается, это тогда был и не сон вовсе. От осознания этого почему-то горят кончики ушей. Что же он ей тогда наговорил? Подтверждая его подозрения, девушка тянет губы в ухмылке: — А пару дней назад ты был рад меня видеть, Коротышка. Он бы встал и показал ей, кто сейчас коротышка на самом деле, поэтому неосознанно вытягивается, но его движение обрывает лязг железных кандалов за спиной. Прищурившись, парень наблюдает за нежданной гостьей, пытается судорожно сообразить, что же она задумала. Учитывая весь её арсенал, если развязать его язык Силко поручил именно ей, то предыдущие трое мужчин покажутся ему божьей милостью. Он глупо моргает, когда из всего возможного оружия она достает из поясной сумки крупное красное яблоко. Садится перед ним на пол и надкусывает поблёскивающий бок. Экко сужает глаза. Серьезно? Она пришла вот так глупо дразниться? У самого же внутренности в комок сжимаются от голода. Но он как может игнорирует этот факт. — Что тебе нужно? — Мне что нельзя старого друга навестить? — она подтягивается вперёд, наклоняется к нему. Экко инстинктивно дергает закованными за спиной руками, но ноги то у него свободны, он может ими если что… Всё над чем он только что судорожно размышлял уходит на второй план, пропадает, когда она кладёт небольшую ладонь выше его колена, а другую, с яблоком, тянет к его рту. — Что? — Джинкс закусывает нижнюю губу с невинным интересом наблюдая за его реакцией. Ребенок, пытающийся прикормить дикую зверушку. Хочется позорно и быстро откусить также сильно, как и хочется гордо отвернуться. Так и не решив, что ему сделать, Экко просто замирает. — Ну же, я ведь могу обидеться и больше не прийти, — она прикладывает фрукт к его нижней губе, приоткрывая свой рот, разве что: «скажи а-а-а-а» не тянет, как капризному ребёнку, оказывающемуся есть. Экко кусает неспешно. Почему-то слова, что она больше не придёт пугают. Как и откровенно не радует перспектива снова остаться здесь совсем одному. Яблочный сок тонкой струйкой стекает по подбородку, и его рука все так же по привычке дёргается, будто может его стереть. По какой-то причине не хочется перед ней сидеть вот так. Забавно, можно подумать в остальном его внешний вид сейчас хоть сколь нибудь опрятен. Джинкс, лишь ухмыльнувшись, тыльной стороной ладони стирает его сама. Экко чудом не давится от этого прикосновения. Ладонь на его ноге через ткань обжигает кожу приятным теплом, но она её убирает. Садится близко и кусает яблоко, там, где укусил он, затем снова тянет плод к его рту и так, пока оно не заканчивается. Царит неуютное молчание – шаткий мир. Но девчонка, кажется, наслаждается этой неловкостью. Невозможно представить их сидящих вот так где-то на свободе. Но может быть в этом и дело? Здесь, в отрыве от всех, им просто не перед кем отыгрывать свои роли. Девушка облизывает губы и кончики пальцев. Кошка играет с мышкой прежде чем сожрать, ничего другого на ум Экко сейчас не идёт. Когда та встаёт, чтобы уйти, наконец, спрашивает: — Зачем ты это делаешь? Она отвечает со смехом: — Ты же вроде как у меня в гостях. Не скучай! Тонкая фигура скрывается в дверях так же быстро как и появилась.***
Через пару дней приходят они с побоями и вопросами, и Экко поблагодарил бы их искренне от души, если бы они просто его убили. В один момент боли становится так много, что он перестаёт её чувствовать вообще, как и перестаёт чувствовать хоть что-то. Может быть это и есть смерть? Вздох сожаления вырывается из его груди, когда он всё-таки приходит в себя. Кажется, эта пытка будет длиться вечность. Опять он совсем один, снова лежит лицом в пол и не чувствует никаких сил, чтобы просто перевернуться на бок. Глаза закрываются, и он молится всем богам, чтобы больше не прийти в себя.***
— Ну же, Коротышка! Уфф, ну ты и тяжё… — бормочет и пыхтит кто-то совсем близко, усаживая его, поваливая спиной к стене. В таком положении наконец получается хрипло и глубоко вдохнуть. Экко не ясно видит синюю и чуть лохматую макушку, а дальше длинные косы спускаются по облакам на полуобнаженной спине, бедрам и по полу, испачканному его кровью. — Экко? — она берет его лицо в ладони, и на неё смотрят и явно не видят карие глаза. Всё лицо разбухло, будто искусанное целым роем пчёл. Ему требуется ещё минута, чтобы окончательно определить кто перед ним: — Пау, это ты? — и наконец абсолютно плевать, что звучит жалко, он всё равно по ощущениям сейчас умрёт. — Ага, и она, и я. — Девушка поджимает пухлые губы, и Экко смотрит на них, не таясь, так, как всегда хотел, подумаешь, что она это замечает. Сил на притворяться просто больше нет. — Ты совсем плох, приятель, они перестарались, — говорит она, а в голосе сквозят досадливые нотки. Непослушное тело сползает вбок, но он позорно не может с этим ничего поделать. Девичьи ладони цепляют его плечи, подтягивают снова, не давая завалиться. Это должно быть приятно: то, как она близко, то, как касается его, ведь на нем сейчас нет даже той изодранной майки, что была в прошлый раз. Но прикосновения приносят только боль. Когда она вновь придерживает его у стены, он подаётся вперед и утыкается носом в теплую кожу её плеча. И чуть головой жалко не ведёт, как побитая дворняжка, отчаянно нуждающаяся хоть в капле хозяйской ласки. Девушка замирает, позволяя. С кем-то спорит, огрызаясь в пустоту за спиной, но Экко не разберёт. Джинкс рвано выдыхает, кажется, наконец договорившись сама с собой, отступает. А он готов зубами вцепиться в её топ, лишь бы та не ушла. Не пропало тепло её тела в этой сырой холодной темноте. Внимание привлекает небольшой шприц с яркой фиолетовой жидкостью в её руках. Наваждение мигом спадает, Экко весь напрягается. Вот оно! Как он мог забыть, кто перед ним? — Что? Нет! Ты этого не сделаешь… Джинкс отбрасывает колпачок с тонкой иглы, грубо ладонью хватает за подбородок, прижимая к обшарпанной стене затылком и вгоняет содержимое шприца ему в бедро, прямо сквозь ткань брюк. Отпускает и отходит на пару шагов. Чека сорвана. Тик-так. Экко сдавленно рычит, чувствуя, как яд, смешиваясь с кровью, захватывает всё тело. Его трясёт. Ощущения, что в кипящее масло окунули целиком. Кажется, от кожи идёт белёсый пар, настолько ему сейчас горячо. Пара секунд и боль проходит также внезапно, как и появилась, вообще вся. Теперь он ощущает такой прилив сил, что стремительно бросается вперед, чуть ли не выворачивая плечи. Джинкс испуганно отшатывается, ударяясь спиной об решетку. Часто дышит, смотрит с интересом, как фиолетовый отблеск искрится, постепенно растворяясь в практически чёрных глазах. Как в нём, наконец, пробуждается, уже не сдерживаемое, живое, злое и настоящее. За широкой спиной лязгают напряженные звенья цепи. Детский восторг плещется в распахнутых глазах, будто она видит его впервые. Экко всё также пытается дотянуться. Зачем ему к ней он так и не знает, разве что это не самое понятное на свете и неясное одновременно: — Что ты натворила? — спрашивает хрипло и низко. — Что хочешь со мной сделать, Экко? — она звонко смеётся, машет ладошкой перед его лицом, дразнится: бездомная кошка и прикованный цепью к дому пёс. — Зачем тянешься? Экко часто моргает, отгоняя фиолетовую дымку перед глазами. Взгляд наконец понемногу проясняется. Он затравлено дышит, оседая на пол. Кожа зудит. По ощущениям зашивают по живому. Раны затягиваются. Тело приобретает прежний вид. Джинкс подходит неспешно, покачивая бедрами, на свой страх и риск – так ведь всегда интереснее. Почему-то уверенна, что он тянулся не чтобы навредить. А зачем тогда? Любопытная. И Экко кажется, что синие глаза напротив отдают фиолетовым, что она точно сведёт его с ума раньше, чем он тут сдохнет. Экко прикрывает веки, прислушивается к себе. Что он должен чувствовать? Он никогда не пробовал подобного: ничего не нюхал, не пил и не колол – он с этим боролся. Сейчас он по другую сторону, и всё ощущается острее, чувства кажется обострились до предела, но это не приносит удовольствие, как должно было в теории. Скорее только зудящий дискомфорт. — Что это за дрянь ты мне вколола? — Ты не слишком-то благодарный, правда? Джинкс ухмыляется, скользит подушечками пальцев по зажившей темной скуле, усмехается, когда парень прикрывает глаза, наслаждаясь скудной лаской. — Лекарство, на Шиммере замешано, но помогло, как видишь. Старик не обманул. Слабое прикосновение ощущается слишком ярко, отдаёт уже приятным жаром, а не опаляющим огнём, собираясь внизу живота. В голове здравый смысл из последних сил пищит о том, что следует одернуть голову, отвернуться. Но тело поступает иначе, и он голодно тянется за её ладонью, не желая прерывать этот шаткий контакт. — Хоть я и не думала, что оно подействует на тебя вот так. Цепи за спиной постепенно натягиваются, звено за звеном. Когда он больше не может подползти ближе, когда напрягаются удерживаемые металлом плечи, когда он полностью под её контролем, только тогда она уверенно седлает его колени, лицом к лицу. Ведёт руками по напряженным предплечьям, чувствуя как мышцы перекатываются под тёмной кожей, отзываясь. Экко тянется к её губам, но она смеясь, откидывает голову назад, не позволяет, издевательски тянет: — В чем дело, малыш Экко, договорился наконец со своей совестью? Только затем длинными цветными ногтями вцепившись в темные щеки – целует. Экко рычит в поцелуй, когда та слишком медленно зубами оттягивает его нижнюю губу. — Отпусти меня! Она затыкает его поцелуем, сплетает их языки. — Помолчи. — грубо дергает за волосы на затылке, — Меня всё устраивает, и даже если бы вдруг захотелось тебя отпустить - у меня нет ключей, — припадает губами к основанию его шеи, ведет влажным языком от впадинки между ключицами вверх до челюсти. Покачивается, трется пахом о его ногу, жмуря от удовольствия глаза, шумно дышит, кусая и зализывая тонкую темную кожу. Экко вовлекает её в долгий поцелуй, девичьи ладони нагло скользят по торсу вниз. Он дёргается, когда, оттянув резинку брюк, она ладонью обхватывает его член. Ведет рукой по длине, размазывая, выступившую на головке, жидкость, пока Экко глотает горячий воздух у её губ, задыхаясь от ощущений. Ласку жестоко прерывают, она его отпускает, и парень от досады до боли сводит зубы, делая шипящий вдох. Но замирает, когда девушка расстегивает пуговицу своих бридж, опускает молнию и ещё влажную от его смазки ладонь заводит под ткань белья, проводит пальцами между ног, едва дрожа от удовольствия. Уперевшись лбом в его плечо ведёт ладонь вверх и вниз, бёдрами двигаясь ей навстречу. Экко слизывает хриплые стоны с её губ, пока она взмокнув насаждается на свои пальцы у него на коленях. Как ребёнок перед целой лавкой сладостей без единой монетки в кармане, он может только смотреть. — Позволь мне. — Заткнись, — девушка зло шипит, больно, до крови, кусая его за губу, — Ты под дурью, будешь жалеть. Она дышит всё громче, дрожит, предвкушая финал. Царапает мужское плечо длинными ногтями, а он шепчет ей на ухо что-то приторно-сладкое. До красноты сжимает зубами нежную мочку уха, очерчивает челюсть поцелуями и укусами, когда та наконец вскрикивает, расслабляясь. Оседает, утыкаясь носом в его грудь, часто дышит, пытаясь восстановить дыхание. Экко буквально слышит витающий в воздухе аромат её удовольствия. Девушка не спеша сползает с его коленей и он дергается следом, не желая отпускать. Экко всматривается в расслабленные после оргазма черты лица, непривычно видеть её такой. Хочется непременно увидеть ещё. Кажется, он просит её остаться, на что она лишь вынимает ладонь из брюк. Пальцы влажно поблескивают в тусклом свете, и Экко сглатывает. Другой рукой тянется к стоящей поодаль ржавой кружке с водой, окунает в неё два пальца, белозубо скалится, помешивая, ставит перед ним, разворачивается и молча выходит, слегка покачиваясь и на ходу застегивая одежду. Дверь за ней со скрипом закрывается, и это, наконец, отрезвляет. Он зло дергает ногой, собираясь перевернуть эту посудину, но в последний момент передумывает. Снова и снова стукается затылком об холодную стену, вправляя себе мозги: — Сука!***
Минуты бесконечно тянутся. Неизвестность за стенами его личной тюрьмы раздражает, заставляет нервничать до ощутимого тремора. Порой кажется, что в этой темноте нет ничего и даже воздуха, чтобы вдохнуть. Что пространство вокруг становится всё меньше, стремясь к размеру его гроба. Будто этого недостаточно для отчаяния, Экко добивает себя вопросами. Кто придет в следующий раз? Кто-то из головорезов? Как далеко они зайдут, пересекут ли ту тонкую черту, к которой он был так близко? Придет ли к нему ещё хоть раз она? Или, может, Джинкс уже наигралась и потеряла к нему всякий интерес? Так нехитро и проходят его дни. Экко был бы уверен, что о нем окончательно забыли, если бы не тощий мужик, заглянувший к нему пару раз, принося то, что на свободе Экко никогда не додумался бы назвать едой.***
С лязгом опускается на пол перед парнем фляжка с водой. И пленник неосознанно облизывает сухие губы: — Сколько? Сколько прошло дней? — Дня четыре, не больше. Экко усмехается. Он-то был уверен, что не меньше недели. Боги, как же он рад её видеть. От тусклого света лампы по зеленоватым от мха стенам разбегаются тени, будто она пришла не одна. Совершенной неожиданностью становится, то, что недавно вошедшая Джинкс достает из заднего кармана небольшой ржавый ключ. Подходит близко и тянется к замку за его спиной. И его поглощает полностью, он абсолютно точно тонет в таком неестественном для этого места аромате душистого мыла. Замечает, что голубые косы пушистее, чем обычно, лицо без красок. Она принимала ванну совсем недавно? Такая чистая среди такого грязного. От этого почему-то перехватывает дух. Интересно же действует на него одиночество. — Нужно выбираться, Коротышка. Завтра здесь будет Силко. Тогда никакой Шиммер не поможет собрать тебя по частям. Брякают металлические звенья, стукаясь об пол. Он наконец вытягивает руки перед собой, разминает. Давно же он их не видел так. Оба запястья по кругу обхватывает рыхлый белёсый след. Было ли ей не всё равно на его судьбу по той же причине, почему и ему никогда не было на неё плевать – неясно. Интересно, сможет ли он когда-нибудь это выяснить? — Что с тобой будет, когда он узнает? — М-м, может целое ничего. Он мой отец вообще-то, — Джинкс хмурится, сдвигая к переносице брови, кажется, этот вопрос её задел. — Прости. — первое для чего пригождаются свободные пальцы, чтобы пропустить сквозь них лазурно-синие волосы у лица, пачкая, — И спасибо, Пау. — на белоснежной коже щеки остаются серые пятна. В Зауне ничего не остаётся чистым слишком долго. Она цокает. Кончик носа и щёки мило алеют. Забавно, что после всего смутить её смогло такое простое действие. — Просто постарайся не попадаться, я больше не собираюсь вытаскивать твою задницу, — намеренно безразлично закатывает глаза. Он даже и не мечтал выбраться отсюда, а теперь непонятно почему тянет минуты в этой темнице, воруя их у своей свободы. — Я всё-таки планирую иногда сдаваться в плен. — Понятно, совсем сошёл с ума. — она хмыкает, — И зачем же? — хитро щурит глаза, играя в эту безобидную игру. Почему бы и нет? Им ведь так нравилось играть вдвоём, пусть это и было давно. — Чтобы съесть яблоко из твоих рук.