Кофе с круассаном

      Томас вообще много что умел делать.       К примеру, забивать на учебу, шикарно петь в душе и восхитительно готовить кофе.       Именно поэтому к своим двадцати годам сладкой и беззаботной жизни он работает бариста в небольшой, но любимой многими студентами кофейне, которая находилась недалеко от университета, где он по факту числился.       Томас стоял около стойки и уставший после очередной обеденной запары протирал чашки, когда в уютное здание зашел он.       Невысокий, черноволосый юноша, на чьем лице даже не было и намека на щетину. Он был одет в красивую белую рубашку, достаточно большую, чтобы не обтягивать и без того миниатюрное тельце. На нем штаны с очаровательно смешными подтяжками. Ну серьезно, кто из молодежи сейчас носит их? Или же портупея является отдельным видом? Господи, как томасу хотелось в тот момент выбросить к черту это керамическое создание дьявола и подойти ближе, вжать это тело в свое и держать, держать, держать, пока полностью не сольется с ним.       Однако, мысли нематериальны. Пока мужчина не мог оторвать взгляда от очаровательной фигурки нового посетителя, тот нашел себе место около окна, поставил туда большую сумку, видимо, с ноутбуком, и подошел к стойке.       Сердце бешено забилось, казалось, звон в ушах бариста слышала вся кофейня.       Томас взглянул на клиента с немой мольбой, надеясь, что глаза скажут все за него. Он тоже поднял свои огромные, шикарные голубые глаза. В какой-то момент им овладела невероятная агония, захотелось взять это очаровательное личико в свои огромные ладони, огладить пальце глазные блоки, вдавить их глубже, чтобы те запали внутрь этого тела. Чтобы руки пропитались кровью этого невинного создания... Чтобы он не мог такими прекрасными глазами смотреть ни на кого. Они этого определенно недостойны.       - Американо. Большой. И, возможно, фисташковый круассан. – заметив ступор бариста, юноша чуть ли не пальцем тыкнул в желаемую вкусняшку.       С глаз Томаса упала пелена. Вот, перед ним уже стоит абсолютно обычный клиент и делает заказ, малопримечательный, если смотреть и на другие заказы тоже.       - Д-да, конечно. Могу я узнать ваше имя? – да, Томас пиздецки сильно хотел узнать имя того человека, мысли о котором будут заставлять его мычать и стонать в подушку перед сном и последствия которых будут стерты бумажкой салфеткой.       Над ними повисло неловкое молчание. Парень потянул некоторое время, задумчиво покусав, о божечки, пухлые губки. После едва слышно, практически неуверенно сказал.       - Александр. Моё имя Александр. Только зачем оно вам? Оплата будет по карте.       - Я напишу его на стаканчике. Прикладывайте карту.       Александр приложил своими красивыми, на удивление тонкими пальцами телефон к терминалу. Они так крепко обхватывали металлический корпус безделушки. Томасу хотелось бы почувствовать крепкость его пальцах на запястьях. Чтобы он отсоединял пальцы один за другим, а потом, возможно, если бы у него было на это соответствующее настроение, сломал бы их и наслаждался этим хрустом еще долгое время.       Чашку он получил керамическую, без своего имени на нем.       Александр продолжал приходить в эту кофейню.       Он брал свою сумку, ноутбук и садился за угловой столик.       Томас сам ему посоветовал это место.       Была весна в самом расцвете – солнце прекраснейшим образом падало на темные волосы.       Александр всегда брал одно и то же – американо и фисташковый круассан. Томас, наблюдая за ним, решил проникнуться, стать хотя бы немного ближе к подобного рода сокровищу. Попробовал тоже. Кофе казалось ему слишком горьким, а круассан до того приторно химозным, что было тяжело не наведываться в уборную каждые десять минут. Во второй день Томас откровенно залип на движения Лекса челюстью. Он смотрел как между этими губами исчезали куски еды, чуть ли не ренгеновски видел, как она проходит по его горлу, что видно по дергающемуся кадыку и спускается в желудок.       Он ловит себя на мысли, что губы Александра на вкус как кофе с круассаном.       На второй день они разговаривают чуть больше.       Пока Томас готовит кофе и старается провести максимальное впечатление, наливая его, Александр рассказывает о том, что только-только поступил в местный университет на журналиста. Что его любимый цвет зеленый. Что из-за каких-то выскочек в стенах университета он не может спокойно работать во внутренней кофейне, и он срочно ищет место, где может это сделать.       Джефферсон же думает о том, какой у Александра красивый голос, когда тот жалуется и какие прекрасные глаза, когда он улыбается. Делает для себя пометку – помочь этому юноше в карьере журналиста. Быть старшекурсником в университете иногда полезно – если знаешь с кем пить, в конце концов наткнешься на главу студсовета с нужными ему связями. Как же хорошо, что тусовался он часто.       На следующий день он снова видит Александра в кофейне.       Тот был так взволнован, так взволнован. Он восхищенно махал руками, даже чересчур эмоционально жестикулировал, рассказывая о том, как с ним связался сам Аарон Берр и предложил неплохую такую работу в университетской газете. Джефферсон искренне любовался этим мальчишкой. Ему хотелось погладить его по голове, прижать к себе крепко-крепко и заломить его руки настолько сильно, чтобы услышать его тихий скулёж.       Он предлагает Александру что-то более сладкое – капучино с клубничным пирожным, но Александр гордо отмахнувшись и сказав, что сладкое это для девчонок, продублировал свой прошлый заказ.       Томас перемещает свой взгляд на мужскую шею. Он хочет задушить Александра. Через день его постоянный (как казалось почему-то только Томасу) и наилюбимейший клиент приходит немногим раньше обычного – под конец обеда. Весь в синяках, на губе распухла ссадина, и весь его вид напоминал маленького мокрого и бесполезного, жалкого котенка.       Со слезами на глазах он попросил помощи – просто некую медицинскую, потому что ему казалось, что до больницы с такими кровоподтеками он не дойдет.       Джефферсон впервые хочет убить человека настолько серьезно.       Он не думает о последствиях, когда уходит с рабочего места в запару. Он тащит парня в помещение для официантов кафешки и чуть ли не кидает его на небольшой диванчик в углу комнаты.       Не просит разрешения на посмотреть – не видит в этом смысла.       Жадно припадает ладонями к одежде, сначала терпеливо расстёгивает каждую пуговичку на рубашке, потом оглаживает появившуюся кожу ладонями, царапает ее ногтями и снова проводит кончиками пальцев по покрасневшим отрезкам.       О, как прекрасна его грудь была. Совсем немного темная, почти не покрытая грубыми волосиками, она манила к себе. Под ладонями Томаса билось сердце. Именно в эту секунду жизни он понял – он живет только для того, чтобы достать, заполучить себе именно это сердце.       Джефферсон нетерпеливо стянул рубашку полностью. На талии была крупная, чуть ли не порванная рана. Запах крови манил, он был слишком сильным и густым, чтобы не удержать от соблазна. Он коснулся раны пальцем, аккуратно обводя ее подушечкой по периметру, нежными круговыми движениями ввел палец внутрь и чуть согнул фалангу.       - Черт… тут так горячо – Томас сел на краешек дивана, пошире расставив бедра. Он ввел палец чуть глубже и охнул от того, как горячие стенки тела сжали его палец. Это ощущалось… волшебно. Будто ты трахаешь ахуенно узкую девственную пизду, вот как эта штука ощущалась. Он расстегнул свободной рукой ширинку джинс, достал из трусов уже готовый на рукоблудие член.       Он гладил себя и трахал пальцами Александра. Это был лучший день в его жизни. Иногда ему казалось, что он слышит стоны парнишки в ответ – это возбуждало еще сильнее, заставляло поджимать пальцы на ногах и кусать губы до крови. По пальцам текла кровь, то ли еще хрен поймешь какая жидкость.       Это несомненно заводило.       Почувствовав, что он уже у пика, Джефферсон прижался головкой члена к этой ране и провел рукой еще несколько раз по нему, позволяя себе с несдержанным стоном кончить.       Во имя Бога, Дьявола, да кого угодно – это было восхитительно.       Пока он приводит тело Александра в порядок, вытирает все самое грязное вонючее и липкое, он наконец замечает, что Александр все это время находился без сознания. Вызывает скорую помощь – пока та едет, переодевает в свою запасную, чистую одежду. Выносит парня на руках, в какой-то момент ему казалось, что парень подавал признаки находящегося в сознании человека.       Врачи забирают у него Александра – Томас же думает, что не хотел бы его никогда отпускать от себя. Они благодарят Джефферсона за «своевременное оказание помощи и поддержания пациента в сознании все то время, пока тот был в отключке». Он чувствует себя героем.       Отправив юношу в больницу, Томас не идет отмываться от крови, совсем нет. Он тихо предупреждает Пегги – молоденькую стажерку, что бойко выпросила для себя местечко под солнцем здесь несколькими днями ранее, что уходит.       Он достает из своего шкафчика в офисе биту, тяжелую, куда тяжелее, чем которая используется в бейсболе, какая-то фабричная ошибка, надевает кожаные перчатки и кожаную черную куртку. Он едет вершить правосудие.       Найти тех, кто обидел его дорогого мальчика было несложно – чуть ли не весь университет знал терки Александра с групкой богатеньких уёбков – Лоуренса, Монро и Адамса. Эти уроды давно устраивали слежку за молодым студентом, сначала стали травить его самостоятельно, а когда не было нужного эффекта – дали возможность поиздеваться и другим группам над ним. Джефферсон был в шоке, когда читал информацию об этом – как парня подвешивали за хвостик в коридоре, пытались стянуть штаны (вот почему у него они были они на таких забавных подтяжках – промелькнула мысль) прямо у всех на глазах в коридоре. Его статьи сразу срывались, а ламинированная фотография на доске успешных студентов была безнадежно испорчена с помощью зажигалки.       Последним ударом для этих конченных ублюдков стала помощь Аарона – а ее было ох как нелегко заслужить – тот помог Александру за несколько недель сделать то, что многие не могли получить годами обучаясь в университете. Адамс был посредственным писателем с очень завышенным о себе мнением. Он и стал причиной нападения на Александра.       Еще он узнал, что этот грязный выблядок, Лоуренс, пытался взять его очарование силой, опорочить его тело своей паршивой спермой.       Еще он узнал фамилию объекта своего обожания – Гамильтон.       Джефферсон хотел убивать за него. Он ехал на место встречи – приятно быть знакомым с быдло, для которых нет особых проблем доставить в грубой форме трех милой наружности мальчиков за спасибо. Томас позволил им обращаться с ними так, как те посчитают нужным.       Он натянул балаклаву на лицо и накинул капюшон на голову. Кроме дикой ненависти в сторону этих подонков в голове ничего не было. Время совершать самосуд. Говорят, тело Джона Лоуренса, прекрасного художника, милой мордашки университета, гордости, потому что кому-то, да и надо светить своим ебалом, нашли захлебнувшимся в собственной крови где-то на помойке.       Обезображенные тела Адамса и Конвея – этим ублюдкам повезло, остались в живых – нашли тоже где-то рядом, сваленными в кучу. На удивление, никакого дела возбуждать не стали. Возможно, тому виной было легальное ношение оружия в штате, возможно скандальная репутация в некоторых кругах. Говорят, эти семейки находятся на коротком поводке у очень невинного, но жестокого человека.       Александр появляется в кофейне внезапно. Еле ходящий, слегка с неровной спиной, но он приходит к Томасу. Счастливо улыбаясь, протягивает ему презент – благодарность за помощь и неоставления в трудную минуту.       Томас заглядывает в пакет и еле давит в себе сморщенное лицо – фисташковый торт и бутылка пива? Что за студенческая романтика?       Он поднимает глаза обратно на Александра и растворяется в их глубине. Ладно, ради него он потерпит фисташки, которые, между прочим, он терпеть не может.       Они общаются с каждым днем все больше и больше.       Однажды Александр зовет Томаса погулять – тот был особенно взволнован подобного рода событием. Настолько сильно, что несколько раз подрочил перед встречей с ним, сходил пару раз в душ и побрился везде, серьезно, везде.       После появления в его жизни этого голубоглазого чуда он стал щепетильнее относиться к собственной внешности. Томаса не отпускала мысль что он слишком страшненький, что он недостоин находиться рядом с таким совершенством. На их первую общую прогулку Джефферсон впервые использует косметику и подкрашивает глаза.       Всю прогулку он держит Алекса за руку – сначала – потому что тот пару раз чуть не перебегал дорогу прямо перед несущимися машинами, а Томас слишком помнит те моменты, когда тот был на грани жизни и смерти. Даже если, возможно, и не осознавал этого. Потом он делает это от ревности, от жгущей и противной ревности.       У себя под подушкой он держит одежду. Ту самую. В которой был Александр, когда у них впервые была интимная связь. Возможно, да, тот сто процентов не помнит об этом, но только помнить об этом Томасу было достаточно.       Он медленно чувствует как сходит с ума – люди оборачиваются, когда Гамильтон что-то громко спрашивает, сам же отвечает и сам же с этого смеется – Томас уже видит как собственноручно отрубает им всем головы, вытаскивает глаза, собирает в отдельный мешочек и закапывает в землю чтобы только черви и кроты могли поедать их глазные яблоки.       В кофейне на них тоже стали обращать внимание – появились шутки от постоянников насчет них. Какие-то девушки стали проявлять к Алексу недюжинное внимание, а одна даже посмела приобнять его, когда тот стал качаться из-за все еще непрошедших ран.       В один день Томас снова провожал Гамильтона домой – не просто сталкерил, а получил разрешение на официальную помощь по проводу домой. Только вот план был не альтруистическим.       Убедившись, что за ними никто не смотрит, Томас прихлопнул потерявшего бдительность друга о стену дома так, что тот вырубился. На руках Джефферсон донес его до собственной квартиры, благо темные кварталы позволяли совершить такой акт кражи без особых на то последствий.       Он привязал Александра к кровати. Все уже было готово к переезду Гамильтона сюда – он даже переделал из небольшой гардеробной комнату чисто для Александра. В его гардеробной куча платьев – но ни одно не будет сидеть на манекене так, как могло бы сидеть на принадлежавшем тебе без остатка человеке.       Когда Александр проснулся – он первым делом закричал, начал умолять невидимого хозяина дома о помощи. Это разбудило Томаса. Тогда он в первый раз сломал Александру челюсть.       После его сокровище отказалось есть – он стал запихивать еду ложкой в рот, широко держа открытой и так уже сломанную челюсть. Еды шла обратно и испачкала Томасу ботинок – тогда Лекси впервые сломали кость заботливо подготовленным молотком. Спустя несколько дней, вывихнутых пальцев, сломанных костей и ребер, очаровашка уже не выплёвывал еду, особо не разговаривал, не пытался сбежать. Это не могло не радовать хозяина квартиры.       Нет, Томас совершенно не был жестоким к предмету своего обожания. Он покрасил стены комнаты его любимца в зеленый, его любимый цвет – тогда пленник сильно надышался краски и Джефферсону снова пришлось доставать его с того света. Только без участия врачей, разумеется. Он каждый день покупал фисташки и приносил с работы фисташковый круассан. Дома варил кофе и каждый день кормил своего любимца ими.       Он рассказывал новости из внешнего мира. Оказывается, у его мальчика было день рождения – как только Томас об этом узнал, он сразу же купил красивые изумрудные сережки. Этим же вечером питомец давился фисташковым тортом – ровно тем же, который некоторое время назад дарил Томасу, а потом Джефферсон иголкой проткнул ему уши и вставил подарочные сережки.       От болевого шока его любимчик снова потерял сознание и не смог поблагодарить Томаса за столб милый и прекрасный подарок. Той ночью он лишился нескольких ребер.       Томас возвращался домой с работы, как обычно. Около его дома открыли новый цветочный – он посчитал это хорошим знаком купить своему малышу цветы. Выбор пал на красивый красный букет ликорисов.       Зайдя в квартиру, он помыл руки, убрал верхнюю одежду, сварил кофе в турке, поставил на поднос кофе и круассан – теперь же натюрморт дополнял букет огненных цветов – обычный ужин его прелести и зашел в комнату, приветствуя.       В комнате странно пахло. Александр был неестественно бледен. По крайней мере, неестественно бледнее, чем был до этого. Джефферсон подбежал к нему и похолодел – его очарование с пронзительно прекрасными голубыми глазами вскрыло себе вены острым краем железного крепления на кровати.       Это было все.       По крайней мере, Александр Гамильтон принадлежит только ему одному и навечно.       Он сообщил близким Александра о смерти, но его похоронами занимался сам.       Говорят, на кладбище он не проронил ни единой слезинки.       Говорят, труп был захоронен без глаз и сердца.