Качели

      В светлых вечерних сумерках Лиам вышел из замка, с опаской посматривая назад. Он тайно сбежал с праздника Первого Дня Весны, в честь какого королевская семья устроила званый ужин.       Юноше казалось, на том торжестве он был лишним. Маргарет и Винс выпивали со знатью, а Лиаму… все это было так чуждо, так претило ему все то, что с таким упоением обсуждали вельможи. Разве это праздник Весны, когда на нем говорят о чужой стране? Разве возвышенное торжество должно отягощаться рассказами о затхлости Альтергроу, в каком вместо кислорода люди дышат выхлопными газами, а облака там из тяжелого непроглядно смога? Как хорошо в Долине, и как плохо по ту сторону Риверсоул — вот, что обсуждали за столом, притом хвалясь каждый пуще другого своими собственными заслугами. Разве приход весны они отмечали? Да нет, конечно… Для них праздник — лишь повод лишний раз напомнить о себе самом, возвысить себя как в глазах королевой семьи, так и в своих собственных.       И Лиаму это было до боли противно. И обидно. Ведь праздник Весны он любил. Юноша помнил, как в детстве с нетерпением ждал капели, первого, пробившегося из-под подмягшего снега зелёного росточка. Как молодой человек — тогда ещё мальчишка — искренне ждал солнца и тепла.       Ведь тепла ему в жизни правда было мало.       Участием, принятием, сердечной привязанностью юный принц был обделён. Родители не волновались о нем, не тревожились. Всего лишь сын. Тайно нелюбимый.       Не будь у Лиама милой сердечной подруги, свои горести он бы переживал в одиночестве. Лишь в её объятиях он находил утешение, лишь ее улыбка отгоняла с небесных глаз тучи печали. Она одна была тем солнцем, тем весенним светом, какой озарял самый пасмурный день.       Но все изменилось, когда Лиам вырос. Манеры и этикет, никому в самом деле не нужные, воздвиглись неприступной стеной между ним и его наставницей, к какой он был привязан всем сердцем.       Потому, в светлый праздник Весны Лиам, сбежав с официального торжества, направился в самый укромный уголок королевского сада. Запах свежей травы, хрустальной студёной капели, лёгкий ветерок, подхвативший мягкий, еле уловимый аромат духов, какой шлейфом тянулся лишь за одной женщиной в Долине.       Одна сидела на качелях, привязанных к толстой ветке самого дальнего дерева в саду, и смотрела куда-то вдаль, пока не почувствовала спиной взгляд пришедшего юноши. Поднявшись, Жозефина повернулась и присела в скромном поклоне, с почтением произнеся: «Ваше Высочество».       Лиаму стало неловко. Не должна она ему кланяться, не должна вставать при его появлении. Но этикет обязывал. Неловко кивнув, принц сделал пару шагов ей навстречу. — Вы ушли с праздника? — спросила женщина, перехватывая книгу, какую до того держала на коленях, поудобнее пальцами за ветхий переплет.       Невольно Лиам залюбовался ее изяществом. Тонкие пальцы, плавные жесты. Вся она была точно изо льда, хрустального, медленно тающего, сверкающего своей природной, неподдельной красотой. — Я там больше не нужен, — пожал юноша плечами, обходя качель и вставая напротив женщины, но не так уж близко, чтобы как-то смутить ее. — А вы?       Не любил Лиам эту грань между ними, эту бесконечную пропасть. Он — принц, она — служанка. Знать снисходит до простолюдинов, прислуга кланяется правителям — так заведено. И величественный праздник дозволено отмечать лишь приближенным. Пусть весна и для всех, а вино только для знати.       Но Жозефина, кажется, совсем не была этим опечалена. Она опустилась на дощечку, привязанную к двум веревкам, похлопала ладонью рядом с собой, приглашая юношу присесть подле. И он не мог противиться. Пусть он и принц, а подчинялся Жозефине беспрекословно. — Если вы не нужны на празднике, то что уж говорить обо мне? — она улыбнулась, склонив голову набок.       Встретившись с женщиной взглядом, Лиам невольно зарделся, а после смутился от того уже, что так неожиданно вспыхнул при ней. Ему стало неловко, ведь сокровенные чувства тут же дали о себе знать, распустившись розовыми пятнами на скулах.       Поспешно отведя взгляд, юноша вперил его в свои колени. Положив ладонь на сиденье качели, Лиам прикусил губу. — Не говорите так, — сказал он тихо, несмело подвинув ладонь ближе. Пальцы дрожали.       Жозефина ему не ответила. Отвернувшись, она тоже положила ладонь на сиденье качели. Смущение окрасило лицо, когда женщина почувствовала холодные пальцы юноши, вдруг коснувшиеся ее собственных. Робкое прикосновение, волнение, сковашее обоих.       У Лиама перехватывало дыхание. В тот день он увидел в Жозефине весну, само ее воплощение, чистый и женственный облик. На ее белых ладонях с тыльной стороны текли ручейки вен, прорезавшиеся из-под таящего снега. Чистая, светлая, она, как и ранняя весна, начала теплеть. Лиам не мог сказать, что именно чувствует к ней. Влюбллен ли он в Жозефину как в земную женщину, или млеет, видя ее, как перед ликом святой с иконы? Юноша знал ее, казалось, всю жизнь, и не было у него человека роднее и любимее. Лиам любил в ней все: и внешнюю красоту, и душевные достоинства. То была любовь абсолютная, безусловная. Какой была достойна лишь она одна.       Жозефина молчала, поджав губы и сцепив пальцы свободной руки на переплете книги. Сердце забилось чаще, когда мизинец юноши сплелся крючком с ее собственным. Так волнительно вдруг ей стало, словно женщина обернулась совсем юной девушкой, какую в первый раз позвали на свидание. На свидание в первый день весны. В чистый и незапятнанный, в тот, что не омрачен ни склоками двух стран, ни пыльными тучами из труб паромобилей. Лишь она и милый светловолосый мальчик на качелях, неловко тянутся друг к другу, боясь сделать шаг смелее.       Хотела бы Жозефина побывать на таком свидании. Пусть ей уже и не пристало думать о любви, она смеет.       Им не нужны были слова. В вечерней тишине, в какую лилась птичьей трелью весенняя песня, Лиам придвинулся к женщине ближе.       Сомкнулись плечи в сиреневой мгле, неяркое уходящее солнце осветило два силуэта. Лиам косился на нее украдкой, желая коснуться, обнять. По волосам Весны того дня текли тонкими струйками лучи пурпурного заката. Она смотрела вдаль, точеное лицо ласкали неяркими мазками тени.       Мог бы себе позволить Лиам, восхищался бы ей, не боясь.       Могла бы себе позволить Жозефина, призналась бы, как трепещет ее сердце от его робких касаний.       Но приличия обвязывают их.       Не здесь. Не там, где виновница торжества — весна в человеческом обличии — не приглашена на свой же праздник. Не там, где драяды устроили лицемерный пир, позабыв обо всем настоящем и чудесном, что несёт в себе смена времени года.       Потому две руки одновременно отрываются друг от друга, но лишь затем, чтобы сплестись крепче. Чтобы прижаться друг к другу безмолвно. Весна стала теплее — Жозефина доверилась. Положила голову на плечо юноше. закрыла глаза.       Лиам чувствовал себя в объятиях того величественного торжества, с какого он сбежал, боязливо озираясь. Истинный праздник был здесь, между ними двумя. Молчаливый, сокровенный. Весна и ее преданный воздыхатель.       Мир покачнулся, когда юноша оттолкнулся носком, заставляя качель оттянуться назад.       Тем вечером случился маленький праздник посреди большого. Настоящий подле фальшивого, увенчанный пением сиреневого вечера.