Черная душа. Белые крылья.

Красный Рыцарь клокотал от злобы. Уже давно и смерть не изменила ничего, пожалуй, стало только хуже. Его затягивала в себя вырвиглазно-черная воронка кипящей, брызжущей во все стороны жгучим огнем ярости, все дальше, все глубже, все невозвратимее к навечно упущенному, отчего на душе было ужасней всего. Кошмарное ощущение! Врагу не пожелаешь. Точней, врагу-то он бы как раз такого и пожелал, и желал, не счесть сколько раз, и что в итоге? Даже подумать тошно. Говоря же о желаниях, на самом деле измученному ненавистью Красному Рыцарю хотелось прямо противоположного. Любви. Наверное… Вовсе не Снежного Ангела. На кой дьявол ему сдалась эта лупоглазая пухлощекая дурища?! Еще больше хотелось бы узнать, что такого в этой глупой игрушке для соседских девчонок нашел Джек. Но она ему чем-то понравилась. Она, а не он! Потому оставалось лишь одно – отобрать Ангела себе. Демонстративно красоваться с ней на глазах всей кукольной братии, упиваясь тем, как ей плохо с ним, а Джеку без нее. Вместо того, что хотелось. Гулять вот так же, в лунном свете, под ручку, но с Джеком из коробки. Слушая его задорный звонкий смех и веселые шутки – адресованными ему и никому другому! Это адски бесило, это было чудовищно несправедливо, он ведь Красный Рыцарь, он прекрасен! Во всем абсолютно! Лучше всех! Так почему же она, а не он?! Прибить за такое мало. И то не получилось. А уж позорно пасть в своем последнем, величайшем бою от руки индейской соплячки… Ладно бы хоть, неким готичным образом поэтично-возвышенно, от руки Джека, прикончить которого ему не удалось совсем чуть-чуть, всего-то самую малость! Если бы не эта краснокожая дрянь, без малейших понятий о правилах рыцарского поединка (что Вырывашка, не интересуясь посторонним мнением на этот счет, буквально по уши накачал его своей древней, темной колдовской силой, не считается). Проклятая краснокожая! От белоснежной ангельской ручки землячки из достопочтенного, старинного европейского города, и то, кажется, сдохнуть было бы не так обидно. Но больнее всего стало то, как сокрушался над ее мертвым тельцем Джек, по головке гладил, мерзавец, тогда как к тому, что осталось от него, не то, что не подошел, вообще не взглянул в его сторону. Так как же так, как Джек мог к кому угодно относиться с любовью, кроме него?! Готов был неоднократно умереть, чтобы спасти даже этого подлого предателя, наигравшись, отправившего его Подкроватье, точно в Чистилище перед Чердачным Адом, Томаса этого, гнусное человеческое отродье. Как бесстрашно Джек сражался за его душу и жизнь, так, словно это он был благородным рыцарем (а не шутом гороховым), до последнего вздоха защищающим своего короля, будучи верным присяге, которую Джек из коробки не давал и действовал повинуясь исключительно воле своего собственного сердца. Себе самому, иначе говоря. А о нем, несчастном влюбленном, он подумал?! Воронка засасывала Красного Рыцаря до бесконечного дна, уже начав попутно переваривать свою добычу. Или это он сам жрал себя самого и визжал, как резаный, что было недалеко от правды, и стенал, ломая руки, от жалости к себе и лютой ненависти ко всем остальным, имевшим с их точки зрения несчастье быть с ним знакомыми при жизни, всем этим жалким ничтожествам, призревшим его величие. Так и никак иначе Красному Рыцарю предстояло провести всю оставшуюся вечность. Глодая себя заживо и считая, что это он ядовито кусает других. Особенно Джека из коробки. С которым он хотел гулять по спальне Томаса при свете звезд за зашторенным не до конца окном, пока тупой мальчишка спит и не черта не видит. *** У рыжего котика Тонто так же были свои такие простые, бесхитростные желания. Тонто хотелось всегда спать рядышком со старенькой Мабель. Хотелось весело путаться у нее в ногах, особенно когда та была чем-то занята и старалась шагать побыстрее, насколько ей это позволял возраст и, увы, далеко не так, как в молодости слушающиеся ноги, впрочем, все еще могущие ее вознести на дерево, где прятался в секретном домике от своих детских горестей малыш Томас. Мабель так смешно ругалась на него, когда Тонто прямо на ходу ласково покусывал ее за пятки, а потом так нежно звала его по имени и чесала за ушком, стремясь поскорее загладить невольно вырывавшиеся у нее словечки. Которых леди следовало не знать вовсе, а уж старым леди произносить вслух да во весь голос, тем более. Тонто хотелось получать из рук Мабель свое самое любимое лакомство, а из ее рук все всегда было вкуснее всего. Хотелось ее защищать. Всю его жизнь удавалось только от мышей. Несколько раз от назойливых птичек и разок от змеи, когда Мабель возопила особенно громко, и было не очень похоже, что от радости. Тонто не мог с уверенностью этого сказать, если бы даже умел. А потом, когда однажды настал вдруг тот час, о котором он, глупый, так мечтал, когда его защита оказалась для нее действительно жизненно необходимой, Тонто сумел лишь погибнуть в бою, как дурак, в первом же оборонительно прыжке навстречу заявившимся к ним в спальню душегубам. Еще не оторвавшись задними лапками от пола, рыжий кот уже знал, что погибнет. Чтобы это ни было, а Тонто за всю жизнь не сталкивался ни с чем хотя бы отдаленно похожим, бог миловал, это было как бестелесное понятие Зла, неожиданно обретшее физическую форму. Не ему по силам было этого одолеть. Он мог лишь дать Мабель время проснуться и убежать. Сам не на долю секунды не подумав о побеге. Сперва было больно, потом темно и холодно, и его тащило куда-то, как если бы он свалился в речку, но без берегов и вообще безо всего. В какой-то момент Тонто натолкнулся на что-то типа бревна, завывающего на зависть банши о том, что он под ручку только погулять и хотел, он что, хотел так многого?! Не задумываясь, Тонто врезал этому когтями по морде и поплыл дальше, закрыв зачем-то перепуганные глазки со ставшими совсем узкими зрачками. Зачем, все равно ничего вокруг не видно. Ничего не было видно до тех пор, пока его не подхватили из черной ледяной не-воды родные, любимые, теплые руки, которые он тотчас же узнал и растрещался сверчком, прижался башечкой к плечу, потерся об него счастливо улыбающейся мордочкой. Кто сказал, что умеют улыбаться лишь люди? Не верьте им. Черная женщина с белыми крыльями прижала рыжего кота к вновь застучавшему сердцу, и засмеялась молодым смехом, и заплакала, и зацеловала бы его до смерти, если бы они оба не были уже мертвы. Мертвы? Они? Шутите? Они пошли дальше. Женщина легкой, свободной, едва ли не приплясывающей походкой. Рыжему котику стало еще веселей якобы незаметно нападать на ее ноги. Возле которых уверенно семенила вперед кукла в индейском платье и с разноцветными перьями в черных, блестящих волосах. Вскоре Маленькая Птица запела. Не хуже чем Снежный Ангел, которой в тот же самый момент, в совершенно другом месте, захотелось спеть для Джека из коробки, его любимую песню.