Это – всё, что останется...

В щеку тычутся узкие губы, изогнутые в мягкой улыбке. Ещё и ещё. Сначала Борис старательно делает вид, что ничего не происходит, но уже через несколько минут сдается: со смехом обнимает стоящего рядом Юру, целует в ответ, с улыбкой позволяет гладить свои кудри длинным, музыкальным пальцам Шевчука. — Ты колючий — Немцов смеется, чувствуя как Юрий трётся носом и щекой о его лицо. – Ой, кто бы говорил – Шевчук чуть-чуть отстраняется, гладя Немцова по щеке с совсем короткой, почти незаметной седой щетиной. Борис улыбается, запрокинув голову. Утыкается в футболку Юры носом, обнимая крепкую мужскую спину обеими руками. – Всё работаешь? – музыкант кивает на бумаги, лежащие на внушительном Немцовском столе. Политик кивает, поправляет очки, сползающие на кончик носа. – Да, порядочно накопилось бумажной работы. Ты же знаешь, не хочется пускать ничего на самотёк.. – Борис откидывается в кресле, глядя на кучу документов. Шевчук тихо дышит где-то сзади и сбоку, оперевшись руками на стол. – А ты что думаешь делать? – Немцов привлекает к себе музыканта, обнимая его одной рукой. Юрий поправляет очки. – Помнишь, я тебе стихи свои читал? Думаю сходить в студию, попробуем записать с ребятами. – А, те самые? Будет интересно послушать, что вы с ними сделаете, хотя они и так прекрасны, под одну твою гитару.. – улыбается Борис. Он не льстит: вся лирика Шевчука кажется ему невероятной, зажигающей, энергичной. Немцов вообще восхищался ДДТ. Он был не намного моложе Юры и жалел, что не прошел весь тернистый путь коллектива бок о бок с ними, не жил этой музыкой постоянно, а лишь последние лет.. лет десять? Пятнадцать? Всё равно слишком мало. Борис, к слову, приглянулся Шевчуку далеко не сразу. Он относился к молодому и горячему оппозиционеру с некоторой долей скепсиса, подозревал даже то, что он – всего лишь марионетка Кремля. А потом столкнулся с Борисом на митинге... Казалось, Немцов оглушил музыканта. Существовал только он, его голос, его горящий взгляд, его щегольские кудри и горделивый профиль – и ничего больше. Юрий был обескуражен, поражен, до того убитый горем от смерти Эльмиры вдруг воскрес, словно Феникс и полетел куда-то в небо, к солнцу... Принятие – штука сложная. Принятие себя постсоветским человеком нетрадиционной ориентации в России – тем более. Но Шевчуку улыбнулась удача, Борис как-то неожиданно стал сам искать с ним встречи, и когда их взгляды встречались.. Юрий не понимал, что видит в этих невероятных глазах отсвет собственных чувств. Пока однажды они не выпили слишком много, чтобы дойти до потрясающих в своей глубине откровений. – Хороший ты человек, Борька – язык заплетался, плечо Немцова оказалось вполне приятной заменой подушке – А я вот нет, как оказалось. На старости лет с ума сошел, представляешь? – Чего так? – Немцов крутил в руках стакан, мучительно соображая. Сказать или нет? Ведь Юра, без сомнений "нормальный", пошлёт или нос сломает. И ведь прав будет, наверное.. Но Борис уже не может терпеть огонь чувств, убивающий его изнутри, он не привык изнывать от страсти слишком долго, он хочет всё и сразу.. он хочет, чёрт возьми, Шевчука – ему уже даже и не противно, как раньше. – Да вот, представляешь, извращенцем стал – Шевчуку тоже надоело терпеть. Выговорится, а дальше пусть думает Боря. Эгоистично, но пьяный рассудок считает это единственным выходом – Смотрю на тебя, и.. короче, гомик я, похоже. Ему показалось, или Немцов протрезвел? Он поставил бокал, чуть не расплескав остатки виски, развернулся к Юре корпусом и, взяв лицо ничего не понимающего музыканта в свои ладони, произнес, почти не запинаясь: – Это лучшее, что я слышал в своей жизни. Он полез было целоваться на радостях, но усталость, шок и выпитое сделали своё дело: Юра плавно завалился на спину; сверху, чуть поцарапавшись об очки рокера, осел Борис. Этот день стал отправной точкой их отношений, хотя казалось: они вместе всегда были, есть и будут. Они смотрели друг другу в глаза,и понимали все без слов, они с каждым днём становились все ближе и влюблялись друг в друга раз за разом, как впервые. Их отношения держались на близости не столько физической, сколько духовной, на почве уважения, любви и свободы. Это был их рай. *** Только один раз за все годы этот союз чуть было не дал трещину. Всё же Немцов оказался бисексуалом, и хотел успевать везде и сразу. Женский пол давно привлекал его к себе, и спустя несколько лет отношений позвал вновь. Борис, как человек открытый, объяснил ситуацию Юре. Отпустить Бориса к женщинам? Это решение далось Шевчуку не просто. Он панически боялся, что Немцов уйдет к какой-нибудь молодой, красивой девочке. С ней проще, легче, правильнее – Юра это ощущал и оттого страх разрастался ещё больше. Борис не настаивал, Борис уверял, что любит музыканта больше всех, но... Вот это "но" сидело костью в глотке Шевчука. Пока однажды, возвращаясь из студии под утро в пустом метро, Юрий вдруг подумал: он боится той пустоты, боится потерять свою Любовь снова, как когда-то потерял Эльмиру. Но если он так любит Бориса, неужели он лишит его счастья? Лишит той свободы, о которой он поёт и говорит? Немцов может отказаться от связей с женщинами ради него, только нужна ли Юре такая жертва? И как-то сразу стало легче. Нет, Шевчук отпустит его – и будет надеяться, что Борис не оступится, что вернётся к нему сам, без ударов кнутом. Дверь в квартиру отпер Немцов: в расстёгнутой рубашке и деловых брюках, но босиком. Уставший, но бодрый. – Привет – он мягко обнял Юру, закрывая за ним дверь– Ты на студии был? – Да, пришла одна мысль в голову, надо было оформить. А ты чего, ещё не ложился? – Шевчук был удивлён – Там уже светает.. – Заработался. Вечно нам, очкарикам неймётся – он хохотнул, потершись носом о нос Юры и случайно задев его дужкой своих очков. Музыкант тоже усмехнулся, прислонил к стене чехол от гитары – Да и.. решил тебя дождаться. Шевчук замер. Он был тронут до глубины души этой заботой между строк, этим ласковым взглядом. Он обнял политика, устроив свою голову на его плече. – Извини, что заставил волноваться – пробормотал он. Борис не ответил, только улыбнулся - Юрий ощущал эту улыбку - и обнял в ответ. Уже по дороге в спальню Шевчук решил вернуться к теме полиамории, из-за которой их отношения чуть было не пошли под откос. – Кстати, Боря. Если тебе хочется девочек, то знаешь – он подмигнул Немцову – Главное – использовать презерватив. Ну, и не забудь поинтересоваться, есть ли среди них фанатки ДДТ, ладно? Может, там и меня познакомишь.. – лицо Бориса прояснилось, он обескуражено улыбнулся, глядя, как хитро щурится Шевчук. Потом с улыбкой подхватил его под колени и понёс в спальню на руках. – Да ладно? Серьезно, даже не будешь ревновать? – Ну, если ты не станешь водить их к нам домой, хотя.. лишние рабочие руки явно не помешают – глядя, как смеется Борис, осторожно опуская Юру на кровать, как садится сам, страх окончательно сдавался, терял позиции. – Знаешь, это сейчас прозвучит дерьмово, но как же я благодарен! Юрка, ты самый лучший. И не только из-за этого, я ради тебя могу отказаться от них.. от них всех, хочешь? Если тебе так будет спокойнее.. Шевчук положил свою голову на колени Борису и смотрел на него снизу вверх, пока тот стаскивал с себя рубашку. Легко покачал головой. – Нет, Боря. Я всегда был за свободу. Конечно, непростое решение, и окончательно успокоился Юра не сразу. Но это странное чувство – ощущение того, что ты не держишь человека, что вы вдвоем одно целое без всяких условий.. оно того стоило. Шевчук на первых порах интересовался девушками Бориса, но они были слишком пустые, одинаковые и такие неважные, приходящие в жизнь Немцова на ночь или две. А вскоре Борис и сам неожиданно разорвал с прекрасным полом свою беспорядочную связь, лишь иногда возвращаясь к ней – Юрий не возражал. Юрий чувствовал, как незримая нить доверия между ним и его любимым вопреки всему только крепнет. – Скажи, Борь, кто я для тебя? – однажды спросил Шевчук в одну из долгих и ярких ночей, когда иссякли все силы и закончились темы для разговоров. Борис долго смотрел на него, потом бросил взгляд в огромное небо за окнами. Юрий чуть-чуть внутренне напрягся: в конце-концов, Немцов полиамор, мало ли что.. – Я не люблю пафосные речи.. – начал мужчина издалека, приглаживая свои поседевшие волосы – Поэтому если я скажу, что ты для меня воздух, которым я дышу, и земля, мой самый верный друг, самый любимый и важный человек, часть меня самого и мира вокруг.. Это будет не слишком пафосно? – Это будет очень красиво. И очень мне понравится – Юра поднялся на руках, нависая над лежащим Борисом, любуясь мазками света и тени на волевом лице. – Пожалуй, это самое главное – Немцов прикрывает глаза, кладет руки Шевчуку на загривок, мягко притягивает к себе, к горячему телу. *** – Будешь снова петь про наше безнадежное дело, значит.. – потягивается Борис. Шевчук грустно усмехается– Знаешь, что-то хочется голову проветрить, но отчёты.. чёрт бы их побрал. Прогуляться бы.. слушай, может вечером прогуляемся? На улице уже почти весна – мечтательно глядя за окно, Борис утыкается глазами в документы, и лицо его моментально преображается – Но сначала работа. Путин сам себя не свергнет, надо бы ему помочь.. А то последний куплет твоей "Ночной пьесы" уже слишком долго остаётся актуальным. – Как и один мой стих.. сам устал от их актуальности. – "Я не знаю, сколько будет править Путин?" – Оно самое. Так во сколько ты примерно освободишься? Борис пробежал глазами по ежедневнику. – Чёрт, чуть не забыл. У меня ещё вечером интервью "Эху Москвы", вряд-ли мы освободимся раньше девяти-десяти. – Зайти за тобой? – Шевчук разминал усталые плечи Немцова, гладя их сквозь светлую ткань и ощущая под пальцами сильные мышцы. Борис всегда следил за своей формой, мог пропадать в спортзале, профессионально занимался виндсерфингом – и статная фигура отличалась приятным, каким-то естественным рельефом. – Эх, было бы славно.. – чуть расслабившись, Немцов в наслаждении повел плечами. – А это не будет выглядеть странным? Ну, мужчина.. забирает с работы мужчину.. – И они идут пить водку – Борис усмехнулся– Всё будет в шоколаде, не волнуйся. Они неспешно шли по мосту, Немцов всё никак не мог угомониться, в нём всё кричало, рвалось в бой за свободу, равенство и братство, а Юра просто шёл рядом, был со всем согласен, и тоже хотел этой битвы, где несомненно победит он с Борисом. Оппозиционер чуть замедлил шаг, обернулся с прищуром на Кремль. – Мда, пока что нам с тобой не светит концерт на развалинах Кремля, который так взбесил Шевченко.. а жаль. – Будем надеяться на лучшее, Борь. Когда-нибудь точно это будет – философски заметил Юрий, незаметно для редких прохожих держа ладонь мужчины в своей руке – Будут и развалины, и концерт. И ты в первом ряду.. или на сцене, а ? – Конечно – Немцов потянулся было за поцелуем, но вовремя остановил себя. Вдохнул, распрямляя плечи – Скоро весна.. а я жду весны, как какого-то чуда. Наивно, наверное... Но! – он поднял вверх свободную руку – Кремль пусть пока постоит, а вот в Думе спеть было бы неплохо. А что? – Борис улыбался, говоря с каким-то невероятным воодушевлением – Только представь! Дума, а в ней – мы с тобой, твои ребята. И мы поём твою "Песню о свободе" Шевчук улыбался, улыбался и Борис. А через секунду мир взорвался звуками выстрелов, Юра не успел ничего сказать, ничего сделать, даже испугаться, когда Немцов вдруг замолчал, стал оседать и завалился прямо в руки музыканту. Вся эта великолепная масса из сухожилий, нервов, мышц, костей и серого вещества в миг стала хрупкой и беззащитной, когда Борис зашелся тихим хрипом, пытаясь сквозь подступающий мрак найти, зацепиться за Юру. – Всё будет, Борь, все сейчас.. – не осталось времени ужасаться окровавленным рукам. Шевчук судорожно пытался как-то остановить кровотечение, но ран было четыре, и кровь утекала из Бориса вместе с жизнью– Ты только живи, ты только.. – он дрожащими пальцами набирал номер скорой, размазыаая по экрану багряные полосы. Немцов с трудом приоткрыл глаза, он уже бледнел и с трудом цеплялся за мгновения, что ему ещё оставались. – Юра. Ты.. я.. – Борис слабеющими пальцами цеплялся за родную руку и хрипел без слов, путаясь в обрывках своих мыслей – Свобода.. слишком дорога. Но ты доживи, ты.. люблю – Его голова, пробитая бездушным куском железа, замерла на коленях Шевчука. Сердце остановилось, застыло само время, и только Юрий был жив посреди этого царства мёртвой зимы, и он проклинал эту жизнь, и он просто не понимал, что делать. Эти пули убили не только его любимого, они и самого Шевчука прострелили. – Боря, Боря, Боря.. – Юра шепчет это имя, присев на корточки, а после на колени и, опустив голову, обнимая бездыханное, ещё тёплое тело, гладит эти седые, чуть небрежные кудри: сотню раз они бывали у него под пальцами, но сейчас эти волосы словно лишились чего-то важного и стали совсем чужими. У Шевчука сдавило горло, но крика нет, нет и слез, хотя глаза болят, глаза упорно ищут на лице – еще хранившем след того Немцова, живого Немцова. Но остановившиеся взгляд, замершая плоть... Шевчук не хочет верить, но он знает – Боря, его Боря мёртв. Мертв окончательно и бесповоротно, кажется, он даже уже начинает бледнеть.. Юрий отчаянно сипит, бьет кулаком по ледяному асфальту, держа мертвое тело на коленях. Вокруг истошно визжат люди, а может, сирены, но Шевчуку нет до них дела, он бормочет, словно в трансе – Борис, Борис... – в его голове это имя заполняет все пространство.Оно еще не превратилось в боевое "Борись", в брошенный вызов, в пламенный призыв... В тот вечер это просто был беззвучный крик. Юрий бился в истерике: неподвижно, полусидя на коленях, с плотно сжатыми губами. Хлестал по лицу ветер, жег ладони холод, а Шевчук вспоминал все эти бесконечные митинги.. тогда был мороз ещё сильнее, но было не холодно. Рядом был Боря, а Боря горел сам и зажигал души других. Боря... – Твари – неожиданно шепчет одними губами Юрий – Какие же вы твари.. Он не знает, кому адресует проклятие. Он хочет только, чтобы в этот миг пуля сжалилась – и достигла бы и его сердца. Сначала Эльмира, теперь Боря... Юрию плохо, на какой-то миг перед глазами расплываются круги и он падает лицом вниз, ощущая под щекой чёрное пальто Немцова и чуть заметный, почти улетучившийся запах: его запах, непревзойдённая смесь из одеколона и геля для душа, такой родной, такой знакомый. По щеке как раз ползёт слеза, когда его вежливо, но крепко берут за плечи и поднимают. Перед Юрой – человек в форме и его вопросы кажутся музыканту такими лишними, такими фальшивыми, что хочется кричать, рвать глотку, только бы перестать слушать в ушах тихий Борин голос, перестать постоянно видеть его – живого и мертвого одновременно. – Вы были близко знакомы с погибшим? Юрий тихо, истерично смеётся. Следователь на всякий случай делает шаг назад и спрашивает: – Всё в порядке? Шевчук идёт прочь, но через несколько секунд останавливается, садится прямо возле грязной кучи снега и начинает курить. Сигарету за сигаретой, бесцельно и бессмысленно. Тело увозят – Юрий не хочет знать, куда. Но всё равно узнает, всё равно... ""Господи, почему он, а не я? Почему, ну почему, ну почему??" Шевчук находит себя в квартире: пьяного, с солеными губами и орущего это "почему". Он на коленях, ноги его держат плохо. Квартира пугает своей тишиной и пустотой, здесь слишком много места для одного.. Здесь слишком много памяти о Боре, она не даёт ни глотка сделать, и Юра упивается ей, убивая себя этой памятью, Юра часами смотрит на фотографию, каждый гребанный час этой жизни он – с его именем. Эта дикая, совершенно беспощадная весна – весна без Бори. Весна, в которой было больше сигарет, чем за предыдущие лет десять, потому что рядом с Немцовым курить хотелось мало: вредно для здоровья, в конце концов. Весна, когда огромная толпа несла плакаты, герои не умирали, а Юрий шел в толпе и хотел этому верить. Весна, разорвавшая его сердце, весна, сломавшая всё... Потом были такие же. У него, Юры, и он совсем их не ценил. А у Немцова весны больше не было, он навеки в этом феврале, на этом проклятом мосту... Дни ползли убийственно медленно. Чужие дни– Шевчук отдал бы их все без остатка Борису, сам бы шагнул в пучину смерти, только бы Немцов остался жить. В каждом слове, в любом уголке земли Юра встречал отголоски любимого, все стихи – о нем, все письма ему. Писал ему и жег, снова писал и снова жёг: слова не передавали всю боль, всю любовь, всё отчаяние..Юра пытался нарисовать Бориса, но предал огню и эти свои работы. Не похоже. Не Боря, а лишь его бледная тень, скованная бумагой. Но клочки всё равно оставались, заполняя квартиру штрихами, мазками и родным образом с опаленными краями. Иногда казалось, что именно он, Юрий, виноват в этой смерти. Что мог бы защитить, закрыть собой... И Шевчук орал от боли, бился об стены и резал руки,только бы задавить в себе эту тяжёлую, ядовитую вину. Юра сползал по стене и курил, смакуя металлический привкус во рту, упиваясь болью, пока однажды не взглянул случайно в квадрат распахнутого окна. Небо было непривычно чистым – и звёзды вдруг сложились в такие любимые глаза, сияющие с темного небосклона так близко, так знакомо, что Юрий вновь рыдал, закрывшись окровавленными руками, Юрий шептал тихо: – Боря... Господи, Боря, я не вывезу.. забери меня, а? Борь.. Борь, мы же все просрали, я всё просрал.. боже, как тебя здесь не хватает.. Прости меня.. Прости, Боря, что нихера не вышло, прости... Сколько топтать Юрию эту землю, столько он будет ощущать себя виноватым и просить у Бориса прощения. За что? Он и сам не знает точно. За то, что не сказал всего или напротив, наговорил лишнего. За то, что сдались, за забытую свободу... За то, что он жив, а Боря нет. Шевчук уснул вскоре, упав на старый ковёр, и ему в первый и последний раз приснился Немцов: живой, с упрямой искоркой в глазах, и Юра проснулся с теплом его ладони на щеке, и впервые за мучительное безвременье он улыбался, а в ушах стоял ласковый голос: Юра, тебе не в чем каяться.. ты только не сдавайся, Юра.. Юрий смотрит на себя в зеркало ванной, разбитое на несколько крупных осколков. Вздыхает: он отощал и одновременно с этим обрюзг, длинные отросшие волосы давно никто не стриг, зато щеки были недавно, хоть и неосторожно выбриты. Шевчук провёл чуть дрожащей рукой по тонким царапинкам от бритвы. Задерживается пальцами на левой щеке, прикусывает губу. Конечно, та маленькая царапинка от очков, едва ли меньше сантиметра зажила давно, в прошлой жизни; и белая полоска шрама тоже затерялась уже на его лице, но память живёт и горит огнём, не даёт забыть – и делает только больнее. Тогда их отношения с Борисом только начинались и Немцов, жадный до мужского тела и губ, нечаянно поцарапал его своими очками. Шевчук тогда рассмеялся, осторожно стянул их с носа Бори и продолжил целоваться, держа в руках две оправы. Они потом их ещё путали всё время... Юрий опустился на корточки, закрыв лицо руками. – Борь, прости меня, дурака... Он впервые переступает порог студии звукозаписи трезвый, хоть и подавленный. Юрий взял гитару с какими-то иррациональным страхом, зажал струны, чувствуя – без практики навык растерялся, хотя руки помнили всё. Побренчав с четверть часа, Шевчук невольно начал вспоминать обрывки стихов, которые писал Боре, куплеты песен своих и чужих, которые все были про него и только ему, которые заставляли перед глазами дрожать его образу и вспоминать, какими неземными казались эти темные глаза с хитринкой на бездонной глубине. Сама собой возникла строчка, за ней другая, и он, как мантру, шептал под слабо зажатые аккорды что-то о любви, о прощении – неизвестно за что, о памяти... Шевчук не посвятил песню конкретно Борису, нигде не указал его имя. Но строчка "Куда забрали их?.. погибших за свободу" раз за разом жгла сознание, заставляя голос чуть заметно дрожать. Теперь всё его творчество так или иначе было связано с Немцовым, касалось его, жило отблеском его невероятной жизненной силы. Даже "Пропавший без вести", "Дом над озером" или "Любовь не пропала", только им и дышат. Образ Бориса высветлялся в памяти, обрастал сеткой ложных ощущений, и иногда Шевчук уже и сам не мог сказать точно – а было это или нет? Был ли вообще этот человек, Борис Немцов, или Юра придумал его себе, чтобы не сойти с ума? Но потом, глядя на фото на стене, говорил – был. Это мир сошел с ума, мир забыл.. а Шевчук помнит. Говорить со сцены о Борисе Юрий не любил. Не знал, что и как сказать, терялся в словах, смыслах и замолкал. Он не представлял, что хотел бы услышать сам Немцов о себе на концертах, где так хотел побывать? Что бы Борис сказал этим людям? Что бы подумали сами люди? Шевчук возвращался домой поздно, разбитый и одухотворённый одновременно, словно уставший падший ангел. Но сон не шел, вспоминался Борис: и Юрий вдруг почувствовал, как ему становится чуточку легче, его больше не душит эта тупая тоска пополам с виной. Грустно, больно и горько – но нет паники, нет липкого пота и видений, нет этой жуткой, уничтожающей все вокруг ненависти, есть только щемящая жалость и такая грусть, что хоть на стенку лезь. Побродив по пустой, темной квартире Шевчук механически принялся разбирать вещи на своём теперь столе – чего не делал последние лет пять или шесть. Но убирались лишь его руки, мыслями он был где-то далеко. Пока пальцы не задрожали, лихорадочно сжимая тот самый телефон, который Юрий не смог отмыть от крови, почистить память и использовать дальше. Он вообще не смог прикоснуться к вещам Бориса – помогли ребята из группы, которым поневоле открылся Шевчук. Вещи разобрали, словно это что-то меняло, уговорили Юру купить новый телефон. Выбросить старый не поднялась рука, чистить: переписки, редкие фото, журнал звонков – тоже. Шевчук просто спрятал узкий прямоугольник с разбитым экраном, забыл, чтобы никогда не вспоминать. А теперь, когда столько лет прошло, вдруг отыскал, словно улику из далёкой, другой жизни. Впрочем, именно так оно и было. Почти против воли Юрий вставил штекер зарядного в порядочно разбитое гнездо. Телефон издал вибрирующий звук, экран приветственно загорелся. Юру чуть трясло, взяв девайс в руки, Шевчук прислонился к стене, бездумно блуждая по экрану пальцами и взглядом. Телефон. Журнал звонков. Записи. Он не мог сказать, зачем это сделал. Полуночную пустоту прорезал веселый, живой голос. Сквозь время, сквозь помехи, музыкант услышал: – Да, и представь, что я придумал! Дума, новый созыв – и мы с тобой, вместе, поём твою песню о свободе! А? как по мне, прекрасное безумство! – Юрий сползал по стене, закрыв глаза рукой. Телефон выпал из рук, через пару секунд он отключится, а пока... – Безумие однозначное! – Юрий, тоже далекий, совсем другой Юрий. Молодой, счастливый, любимый и любящий. Живой – И оно мне нравится! Боря, ты гений... – А то! Хотя это ты гений из нас двоих. Тосно не хочешь в президенты? – Не-ет, Борь – кажется, тот Шевчук умел улыбаться – Это ты у нас будешь хорошим президентом. А я буду давать концерты, как простой честный рокер. – Ну, убедил – смеётся и Немцов – Хотя и не совсем. Ладно, я.. Предупреждающий писк. Уродливая вибрация – и пустота. Шевчук тихо плачет, обняв свои колени и сняв очки, пытается закурить. Жадно затягивается, выпуская дым. – Боря.. если ты слышишь.. я не сдамся, Боря! Черта с два я теперь буду отступать! Да, Кремль стоит, и Дума мне, мать её, не светит. Но твоя любимая "Свобода".. наша с тобой "Свобода".. это будет грандиозно. Юрий затушил сигарету пальцами – боль отрезвляла. Поднялся и глянул в окно, на созвездие Бориса, как он называл его. Нетвердо кивнул небу, высунувшись в окно и подставив ветру лицо и плечи, позволяя ночному холоду обнимать себя. Он кивнул – не то небесному Немцову, не то самому себе, влезая обратно, в уютную духоту комнаты. Многое предстояло сделать: подстричься, обнаружить мазоли на пальцах, порвать связки с непривычки. Научится, наконец, жить со своим прошлым, а не в нем. Отпустить Бориса, как когда-то – и позволить ему остаться в своей душе, раствориться в музыке, в песнях. "Маленькая смерть" изначально посвящалась именно Боре. А потом Эльмире. А потом ещё Ане Политковской, доктору Лизе и многим другим; смерть стала смутно напоминать девушку, мост превратился в пустырь... Но осталось чуть заметное дыхание Немцова, а может, Шевчуку это только казалось. Боря ушёл и одновременно с этим – остался. Остался для Юры, а значит, когда-нибудь вернётся для остальных.