С добрым утром, дорогая супруга!

Этим утром небо над Пемберли было удивительно ясным, солнечный свет щедро лился с него в огромные окна спальни, и даже плотно сомкнутые портьеры не послужили ему достаточной помехой. Сияющие лучи почти полностью прогнали утренний полумрак, коснулись ресниц спящей женщины, и новая хозяйка Пемберли с легким вздохом открыла глаза. Быстрый взгляд подсказал ей, что супруг ее успел уже покинуть супружеское ложе. Вероятно, Фицуильяму Дарси более привычны были ранние подъемы, или же он просто не хотел смущать молодую жену своим присутствием. Элизабет оценила его деликатность: все же перемены в жизни пусть и являлись для нее приятными и желанными, но буквально вчера ее называли мисс Беннет, и она не успела еще привыкнуть к своему новому положению. Присутствие мужчины – ее мужа, подумать только! – в постели повергло бы ее сейчас в немалое смущение, отчасти потому, что все, происходившее в этой самой постели ночью, вспоминалось предельно ясно, заставляя Элизабет безудержно краснеть. Кто бы мог подумать, что мистер Дарси – сдержанный, воспитанный, неизменно соблюдающий правила приличия – окажется настолько пылким влюбленным? Как он целовал ее – впервые по-настоящему, как только и допустимо между супругами за закрытыми дверями спальни, и это было так не похоже на целомудренное касание губ, дозволенное новобрачным у алтаря. Как распускал завязки на ее сорочке, как тяжелые ладони его скользили по ее груди, а потом он вдруг легко сжал пальцами вершинки – и Элизабет ахнула и невольно стиснула бедра, потому что между ними стало почему-то жарко и – Господи, помилуй! – еще и влажно. А супруг ее улыбнулся и развел ей колени, бережно, но непреклонно, и пальцы его оказались прямо там, где было жаркое и влажное. И от этого словно что-то случилось с ней такое, что мир вокруг стал ощущаться отчетливей и ярче: и прохладная гладкость шелка под ней, и чуть шершавая твердость мужских пальцев, и тепло дыхания, ласкающее обнаженную кожу. И сама эта нагота вдруг стала такой явной, и не только ее собственная – но и его тоже, и Элизабет зажмурилась невольно, узрев совершенно очевидное свидетельство мужского желания. Но любознательность всегда была в ней сильнее застенчивости, и – вновь распахнув глаза и обмирая от собственного бесстыдства – она спросила шепотом: а можно… дотронуться? – Тебе все можно, – шепнул в ответ ее супруг, поймал ее ладонь и сам приложил к… ох, как там маменька говорила перед свадьбой: молодой жене в брачной постели следует с достоинством принять мужа? Что ж: Фицуильям Дарси достоинством одарен, это несомненно. Даже страшно немного: неужели ее тело и впрямь способно впустить в себя… его? Но муж не оставил ей места для страхов: так умелы и нежны были его ласки, что ненужный испуг этот уступил сладкой истоме, а потом вдруг словно вспыхнуло что-то внутри, и в голове Элизабет стало легко и звонко. И уже совсем не страшно было, когда он склонился над ней, когда прижал ее к постели и овладел ее телом, как и положено супругу. Чуть больно, может быть, но незначительная боль эта быстро забылась, стертая долгожданной радостью: вот теперь они на самом деле – муж и жена, на всю жизнь, которую они обязательно проведут вместе… …Слуги в Пемберли вышколены превосходно, и на лице расторопной юной горничной не заметно и тени любопытства при виде алеющих щек молодой госпожи поместья. Зато и портьеры уже раздвинуты, и вода для умывания готова, и утреннее платье подобрано так ловко, что и возражать незачем. Умелые руки уложили волосы Элизабет аккуратно и быстро, и зеркало отразило ее уже готовую к выходу: все еще смущенную, счастливую – и красивую, конечно же, какой новобрачной не хочется выглядеть красиво для мужа? Спустившись к малой трапезной, Элизабет остановилась в дверях, невольно залюбовавшись супругом. Сидя во главе стола, Фицуильям Дарси читал газету, и в благородных чертах его не было и следа высокомерия – только расслабленное и спокойное довольство жизнью. Вероятно, он все же услышал ее шаги – и вскинул голову, и немедленно отложил газету. Улыбнулся, поднимаясь ей навстречу: – С добрым утром, дорогая супруга!