Чудо под Новый Год.

      Предновогодняя пора с детства была любимой у Петрова. Она всегда отдавала приятной ностальгией, когда со всех ног бежишь домой с прогулки, зная, что отец уже купил ёлку, которую нужно нарядить, что твоего возвращения ждёт мама, которая уже наверняка поставила греться воду, дабы отпоить сына горячим чаем с мятой и выданными на работе сладостями.       Даже когда он стал старше и был вынужден уехать в другой город, праздник не перестал быть менее желанным. Новые друзья и компании, знакомство с Серёжей и Катей, что так круто изменили его мир буквально за пару месяцев! В этот праздник он никогда не оставался один. Вот только жизнь может так же круто изменится не единожды и не всегда в лучшую сторону. Иногда может и не повести.       Он помнил как прощался с Серёжей, который уже пятнадцать минут обещал ему, что с ними все будет хорошо, что и он и Катя, вернутся уже через пару-тройку месяцев живыми и здоровыми, мол, он и не заметит как время пролетит. Клялся, что будет по возможности отписываться и ему обязательно сообщат, если что-то пойдет не так. Виктор помнил, как долго они обнимались, потому что страшно было отпустить, потому что в груди так отвратительно тянуло, будто бы предупреждая о чем-то.       И к сожалению, чуйка не подвела.       Следующий новый год, молодой человек отмечал один, в пустой квартире. Никто так и не вернулся.       По началу друзья, действительно писали, раз в неделю или даже чаще, иногда Сережа, иногда Катя, но они рассказывали о чем-то своем, спрашивали, как идёт работа у него, иногда прикладывая какие-то фотографии, глядя на которые Петрову хотелось улыбаться.       А потом все резко оборвалось.       В один прекрасный момент просто наступило затишье. Никто ничего не говорил, Сеченов банально отказался посвящать его в подробности операции, ссылаясь на строгую секретность миссии и прочую херь.       Но Петров ждал. И очень надеялся на то, что в один момент, наконец увидит сообщение, хоть в пару строчек, о том, что они живы, что они скоро вернутся и просто в ходе работы забывали писать.       Так прошел месяц, второй и третий, и вот уже первое января, а никто так и не вернулся.       С каждым днём в неведении становилось все хуже, собственные мысли становились все настойчивее, роя́сь в голове, словно пчёлы, а окружающие все больше раздражали, как белый шум от статичного телевизора.       Хотелось кричать, закрыться от всех, забиться в угол и закрыть уши, лишь бы никого, даже самого себя, не слышать и не видеть, просто растворится в бытие, словно и не было его никогда.       Работа спасала. Она хоть как-то помогла заглушить больной разум, поэтому и стала приоритетом. Он практически не ел, предпочитая приемам пищи отчеты. Петров приходил ранним утром и уходил лишь за полночь, не желая возвращаться в дом наполненный воспоминаниями, что так болезненно давят грудь, разрывая в клочья израненное сердце.       Но как бы больно ни было, он улыбался. Улыбался когда приходил на работу, смеялся над шутками, что отпускали менее дальновидные коллеги, улыбался блядскому Сеченову, в тайне от всех желая размазать его напыщенную рожу по стенке. Он лишил его самого важного, что было в его жизни, лишил его друзей, самого любимого человека, который так об этом и не узнал.

***

      Декабрь в этом году вышел щедрый: снегом замело улицы, да так, что роботы только и успевали очищать трассу. Все деревья и здания, были покрыты белой пеленой, так сказочно мерцающий в лунном свете.       Мужчина шел по ночным улицам, чувствуя как мороз пощипывает щеки и шею, непокрытую шарфом. Сунув руку в карман пальто, он нащупал небольшую картонную коробку и зажигалку.       Сам он бы, пожалуй, никогда не пристрастился к сигаретам, но тут уж стоило сказать спасибо одному из коллег, что по доброте душевной однажды предложил закурить, перед особенно нервной презентацией нового проекта. А кто он такой, чтобы отказываться?       Петров затянулся, останавливаясь около своего подъезда. Горло обдало едким, горьким дымом, что тут же вырвался наружу тяжёлым облачком. Это был последний рабочий день перед праздниками, дальше «Вавилов» закрывался вплоть до девятого января, распуская работников на заслуженный отдых.       Острый взгляд серо-зеленых глаз невольно зацепился за ночное небо, на котором раскинулись яркие звёзды. На ум пришло как они, однажды, вот так же с Нечаевым разглядывали звёзды с балкона, как друг рассказывал о созвездиях, приобнимая инженера за плечи, согревая, чтобы тот не околел и не подцепил в итоге ангину. Губы ученого тронула грустная полуулыбка, чтобы ровно через секунду тот болезненно шикнул и выронил тлеющую сигарету, огонек которой дошёл до пальцев, обжигая их.       Мужчина раздраженно вздохнул, и затушив окурок, выкинул его в рядом стоящую урну.       Квартира встретила привычной темнотой и холодом, что воцарился здесь с отъездом друзей в Болгарию, будто бы туда захватили и частичку его души. Отчасти, это было правдой.       Щёлкнул выключатель и в коридоре зажёгся свет, что разумеется, не сделало атмосферу приятнее. Быстро скинув верхнюю одежду и обувь, Петров двинулся в ванную.       Холодная вода, к сожалению, не сильно отрезвляла уставшее сознание, лишь стекала с волос, каплями разбиваясь о раковину. Он уставился на себя в зеркало, с отвращением разглядывая собственное отражение. С той стороны, на него смотрела лишь тень когда-то жизнерадостного молодого мужчины.       Мелкие морщинки под глазами стали заметней, как и темные синяки от вечного недосыпа, что особенно выделялись на практически молочной коже. Когда-то горевшие жизнью глаза, за какие-то два года потускнели и в них читалась лишь вселенская усталость, смешанная с презрением к самому себе, к Сеченову, к Нечаеву, ко всем из-за кого сейчас он выглядел словно разбитая фарфоровая кукла со стеклянным взглядом! Он покрепче сжал челюсть, чувствуя как разгораются внутри не озвученные чувства. Не успев подумать, что делает, как в мгновение костяшки врезаются в собственное отражение и стекло рассыпается осколками, что со звоном бьются о пол и раковину, а мелкие его кусочки впиваются в плоть.       Ему хочется выть от горечи, но он не чувствует боли, лишь смотрит, как стекает кровь по стене и остаткам зеркала, оставляя за собой красные разводы.       Сердце бешено колотиться в груди, грозясь сломать ребра и ничто не перекрывает это чувство. Он чувствует как задыхается, пока заливается смехом, граничащим с истерикой, до тех пор, пока глаза не застилает пеленой слез. Сука, он окончательно свихнулся.       Он утирает слезы руками, чувствуя как пощипывают порезы на разбитых костяшках, стараясь не закричать в голос от того, что огромным грузом давит на грудь. Голос в голове все твердит о чём-то своем, злорадствует над проявлением слабости. Что бы сказал Серёжа увидев тебя в таком состоянии? Наверняка промолчал бы, лишь с отвращением отвернулся, да Вить?       —Сука заткнись! Заткнись! Заткнись! — Инженер хватается за рыжеватые волосы, до боли тянет мягкие пряди, стараясь привести себя в чувство.       Теплая кровь стекает с костяшек, пропитывая темную ткань водолазки, и Петрову мерзко от этого чувства. Его люто ведёт, а от запаха металла просто напросто выворачивает, но голос не замолкает, лишь хохочет над ним, продолжая свою тираду. А Катя, ох, как бы она разочаровалась от того, насколько жалко ты выглядишь, м? Как бы она расплакалась, узнав, что её друг и товарищ—свихнувшийся псих?       —Нет, нет, нет! Завались! Просто завались! — Он шипит в пустоту, срываясь на позорный скулеж, и ноги подкашиваются, заставляя опуститься на колени. Стекло больно впивается в ноги даже через плотную ткань штанов. Ты боишься признать свою никчемность? Вить, умоляю, это не так сложно. Я знаю что ты чувствуешь. Я—это ты. Нет смысла врать самому себе.       —Да нихуя ты не знаешь! Мне похуй кто ты, просто завали ебальник! -Он глухо рычит, захлёбываясь горькими слезами, изо всех сил пытаясь восстановить дыхание и успокоиться, сосредоточиться на чем-то кроме этого голоса.       Вот капает вода. Вот тихо тикают часы на кухне.       И что-то ещё. Что-то, что он не может разобрать в этом аду.       Звук становится громче, отбивая чечётку на расшатанном подсознании. А потом вдруг щёлкает.       Все внимание сосредотачивается исключительно на этом звуке, даже голос затихает.       Стук. Нет, не так. Кто-то конкретно колотит во входную дверь. Верно, сейчас же ночь, а он вел себя, явно не слишком тихо для полуночи. Сука. Наверняка кто-то из соседей вызвал милицию. Паника накатывает с новой силой, а голос лишь подтрунивает. Ну что, истеричка? Доволен?       Он уже просто не обращает внимания, судорожно закатывая окровавленный рукав и пытаясь подняться на ноги, что отчаянно не слушаются своего хозяина. Он тяжело опирается о ванную и морщится от боли в руке, попутно хватая полотенце, обтирая им лицо и руки. Видок у него наверно, тот ещё.       Петров делает несколько судорожных вздохов, стараясь успокоиться, и опираясь о стену, направляется к двери. Не глядя в глазок, мужчина отпирает дверь, делая глоток воздуха, и уже готовится объясняться, как попросту замирает в проходе, глядя на ночного гостя. Нет. Нет. Нет. Нет. Я окончательно тронулся головой.       На него сверху-вниз не менее удивленно, смотрит Нечаев, словно призрака увидел. Хотя Петров склоняется к тому, что призрака перед собой видит именно он. Сережа выглядит практически так же, как и в тот день когда они распрощались. Разве что, на лице красовался только-только заживший шрам. Призрак смотрит удивлённо, даже испуганно, и театрал не в силах что либо сказать на этот взгляд.       К нему тянется чужая рука, и мужчина на рефлексе отшатывается на трясущихся ногах, чуть не спотыкаясь через неаккуратно поставленную пару обуви.       Пожалуй, это последняя реакция которую ожидал П-3. Он даже не думал, что наконец вернувшись, застанет друга в таком состоянии.       Тот похудел, причем весьма заметно, в целом выглядел нездорово. Бледная кожа, синяки под глазами, бегающий взгляд, словно у зажатого в угол лесного зверька, растрёпанные волосы, сбитые костяшки, причем явно свежие. Какого, собственно, хуя?       Мужчина сглотнул, делая шаг внутрь квартиры попутно закрывая дверь, от хлопка которой, учёный заметно дернулся, готовый вот-вот рвануть куда угодно, и глядя на Нечаева, как на что-то очень страшное.       Что-то новенькое. Под сердцем неприятно кольнуло и майор выставил руки вперёд, словно пытаясь успокоить.       Петров был напуган. До таких глюков ещё не доходило. Конечно, да, слуховые, как сегодня, бывали, но не более.       —Вить, тише. Ты же знаешь, что я не наврежу. Прошу, успокойся.- Нечаев двигался медленно, аккуратно шагая к товарищу, что зайцем стоял у дальней стены коридора. Пугать друга сильней не хотелось, тем более причину такого состояния он не знал.       Виктор слушал хриплый, тихий голос, что так успокаивающе пытался его дозваться. Слезы вновь навернулись на глаза, но он был попросту не в силах их сморгнуть. Он не мог отличить реальность от своего вымысла. Сука, как же блять, до этого дошло?       Он видит, как его друг аккуратно подходит к нему, пытаясь дотянуться, и Виктору страшно. Он боится, что как только у него получится, то он исчезнет словно мираж посреди пустыни.       Как только расстояние сокращается до полуметра, инженер предпринимает попытку уйти от касания, но не хватает доли секунды, чтоб тянувшиеся к нему руки скользнули мимо.       Шершавая ладонь перехватывает его кисть, дёргая на себя, а вторая аккуратно ложится на спину, чуть придерживая.       Касание не исчезает через секунду, как того ожидал Виктор. Напротив, его как раньше прижимают к широкой груди, бережно водя рукой по спине, будто успокаивая.       Нет, это явно не его тронувшийся мозг рисует такие картины.       И он всхлипывает, утыкаясь в чужое плечо, цепляясь руками за крепкую спину, как за спасательный круг. Шероховатость чужого пальто кажется самым приятным чувством в мир.        —Я думал что вы погибли, Серёж.- Его голос подрагивает практически на каждом слоге, но Нечаев молчит, не перебивая, лишь крепче прижимает к себе, запуская ладонь в чужие волосы, аккуратно перебирая их пальцами.       —Блять я, я думал что ты погиб..хах..- Петров заливается истерическим хохотом и его трясет. П-3 пробирает до мурашек от этого смеха. Он чуть отстраняет от себя мужчину, по чьим щекам градом стекают прозрачные соленые капли, и аккуратно берет того за подбородок, вынуждая посмотреть в голубые глаза.       —Вить, прошу, я тут. Я живой. Чувствуешь? Я дышу, я теплый, у меня бьется сердце.- Он хватает не травмированную ладонь, устраивая на груди, где под слоем одежды и плоти, стучит самое, что ни на есть, живое сердце.        У Петрова, кажется, в этот момент подкашиваются ноги, от, наконец, окончательно дошедшего факта. Нечаев действительно жив, действительно стоит перед ним. Сука, практически невредимый, как видимо!        Наконец, в край замученное тело сдает позиции, и если бы не стоявший рядом майор, инженер рисковал бы просто осесть на пол, как новорожденный оленёнок.       Нечаев тяжело дышит, слушая, как дорогой ему человек тихо всхлипывает, а после вообще рискует опробовать на себе все прелести гравитации, благо, мужчина вовремя успевает перехватить того под колени, отрывая от пола.       Если и раньше подобное давалось без лишних усилий, то сейчас мужчина стал легче килограмм на семь минимум. Что в его возрасте, к слову, должно быть наоборот.       Пройдя в глубь давно знакомой квартиры, мужчина опустил свою ношу на диван, на что получил нечто вроде недовольного ворчания, вперемешку со всхлипами.       Стащив с соседнего кресла плед и накинув его на друга, он устроился на полу, глядя в распахнутые глаза, с которых нет-нет, да скатывались слезы. Нечаев криво улыбнулся, большим пальцем стирая с чужого лица влагу.       —Ну и чего ты теперь ревешь? Я же рядом. Голос военного звучит мягко, ненавязчиво. Губы Петрова, пожалуй, впервые трогает искренняя улыбка. —Я боюсь, что если усну, больше не увижу тебя. Абсолютно серьезно выдает он и замолкает, глядя на друга щенячьим взглядом.       Нечаев смеётся, не убирая руки с уставшего лица. —Хер я теперь уйду, пока ты не расскажешь мне все, что мучает твою бедовую голову. Он чуть наклоняется вперёд, прижимаясь своим лбом к чужому. —А пока спи. Не в твоём состоянии диалоги вести.—Уже почти что шепчет мужчина, с прищуром разглядывая зелёную радужку глаз своего балбеса.       Виктор не отвечает, лишь продолжает улыбаться, и всё же, закрывает глаза, впервые за долгое время, кажется, расслабляясь по-настоящему.       Серёжа смотрит на плавные черты лица, подрагивающие влажные ресницы, и в голове зарождается неприятная мысль. Что произошло бы, не вернись он сейчас?