Лимбо, полимеры, сны

Плавая в полимере, Сергей Нечаев каждый раз будто погружался в детство, в свое иль чужое, но наивное и счастливое. Теплое, где все было ярче и светлее. Где он любил и сам был по-настоящему любим. Майор никогда не пробовал наркотики и в самый первый раз, когда еще не знал, что был погружен в «Лимбо», он подумал, что каким-то образом словил трип. Первые разы было как-то не по себе. Абсолютно. Он не понимал и не помнил ничего из того, что было в этом месте. Не хотел верить в то, что видел. Не хотел оставаться здесь. Он, в конце концов, был каким-то белым мохнатым, блять, зверьком! И Нечаев отворачивался, шел вперед и пытался не думать ни о чем, кроме как выход найти. Но позже это отторжение сошло на нет, и мужчина начал останавливаться на каждом шагу, рассматривая всякие надписи, картинки, само место. Майор более не пропускал мимо ушей обрывки фраз и даже думал насчет всего. Он начал изучать историю того человека, которым когда-то давно являлся сам. А потом он очутился в лечебнице. — Чудовище в темноте... И когда все закончилось, когда все встало на свои места, осталась одна лишь мысль: «Полнейший идиот, еблан, какой же, сука, кретин конченный ты, Нечаев» Один лишь довод: «Сто раз переебанный жуками в голове и вне ее, один на миллион эксперимент, что до сих подлежит наблюдению». Одно лишь подозрение: «И это все, что я есть? Просто.. с горем пополам оправдавшееся вложение? Один лишь вопрос: «— Ну как, шеф, изучили меня?» От которого Дмитрий Сергеевич замер. И именно этот момент, наверное, дал зеленый свет какой-то извилине в его голове. Хуже Лимбо — кровавого месива, психодела, завернутого в добрую обертку-горошек — были только сны. Довольно редкие ранее, но с этих пор постоянные. Реальные до скрежета зубов и капель пота. Хаотичные, утрированные и пугающие. Если в Лимбо можно было отвернуть голову от экспозиций трупов — как и с миссии в Болгарии, так и с каких-то лифтов (труп Ларисы был частым гостем), — то во сне он был простым беспомощным наблюдателем. И если Лимбо напоминал полимер, содержа в себе отголоски прошлого — лиц, фраз, образов, — то во сне лица становились живыми, фразы шли из них, а статичные образы преображались в реальные события. Серые вихри от взрывов, пыль в глазах, силуэт спереди. — Блесна! — Девушка оборачивается. — Беги. — Но.. — Беги! Но слишком поздно. А далее — отголосок тупой боли, немой вскрик и мокрые одеяло с простыней. Раз за разом. Каждую ночь. И не надоедает же. ХРАЗ'а не было, а значит и распиздеть ему обо всем не представлялось возможным. Да и при ином раскладе — вряд ли он бы сказал что-то больше, чем «ну и пиздец». А в ответ прилетело бы наигранно-взволнованное: «Что-то случилось, майор? С вами все хорошо?» А «все хорошо» у Нечаева не было, но он тактически решил положить хуй на данную ситуацию и пошел получать новое задание от Сеченова. Кошмары, они и в «новом будущем» —кошмары. Дмитрий Сергеевич святым не был. Не то чтоб майор когда-либо так думал, но с каждым днем эта маска доброго волшебника трещала все больше и больше. Возможно из-за того, что сам Сеченов предпочел более не притворяться кем-то другим. По крайней мере, в присутствии Сергея. Нечаев ныне вел себя с ним.. сдержанно? Сухо? Отстраненно? Равнодушно. Сергей Алексеевич глушил всего себя рядом с ним. Не всегда получалось, но честно пытался. И, судя по щенячьим взглядам Сеченова, у него получалось. И он был этому рад. —...Свет сковывал воображение. По той же причине я не любил детские книги — в них были картинки. Цветные. Весь белый, словно искусственный, кабинет давил на майора. Голос Сеченова отлетал эхом, прочно впивался в стенки мозга. — Ненастоящие. — Именно. — Гордо подтверждает академик. Озноб, кожа покрывается неприятными мурашками. Виски стреляют болью, несколько оглушая. —..чудовище в темноте ведет себя естественно и подлежит изучению. Чудовище же на свету носит маску, а потому непредсказуемо. Нечаев почти уверен, что Волшебник репетировал сию речь. — То есть опасно? — Очень опасно. Более того, именно свет и делает нас чудовищами. Понял, о чем я? — Понял. — Выдавливает тихо. — Более-менее. — Я могу выключить свет? — Не совсем спрашивает Сеченов, растягивая паузы. П-3 становится тревожно, даже страшно. — Да. Комната меркнет, и не остается ничего, кроме вздохов мужчины. Спустя, кажется, минуту, пред ним загорается свет, открывая вид на расчлененные трупы. Капли, сгустки, лужи, разводы — и все от крови. — Это твоих рук дело. — Где-то шепчет женский голос. — Катя..? — Сергей оглядывается вокруг, кричит. — Кать! — Очнись, Сереж. Перестань верить ему. Несмотря на призыв, очнуться майор не может. Потому медленно подходит к освещенному кругу в темноте. — Хей, — Вновь женский голос. Не ее. — Каково это было? Он оборачивается. Филатова улыбается, а тело ее истерзано множеством глубоких ран, из которых не переставая лилась кровь. — Не я.. Это был не я. — П-3 отшатывается назад, и спустя мгновение круглая платформа поднимается вверх. Свет. Со всех сторон слепит свет. Театр. — Товарищ Нечаев, что за дивная встреча! — Петров смеется, разводя руки. А потом ненадолго понижает голос: — Я ведь вас предупреждал. — Твердил без устали, а вы словно ушей лишились! — Уже срывает голос мертвец. — Вы же не глупый, майор! — А я тебя не просил пиздеть обо всем! Да и святого из себя не строй. Голова парня резко падает тому на руки. Улыбка застывает на ней. — Чего уж мне теперь строить.. А потом все вновь потухает. Холодно.. наверное. — Майор. — До боли, до скрежета зубов и костей знакомый голос раздается из сгустка тьмы. Близко и далеко одновременно. — Взгляните, до чего вы себя довели. Мужчина начинает дрожать, сам не понимая точную причину этого. — ХРАЗ... — Почему, майор? Почему? — Ты использовал меня! Пиздел слово на слове, вертел вокруг.. вокруг пальца. С самого, блять, начала! — Кричит Нечаев в пустоту. Пустота молчалива. Несколько долгих секунд. — ...А кто нет? Майор давится воздухом. А потом падает в бездну. И сил на вопли не хватает. — Проснись, Сереж. — Вновь женский голос. — Проснись, Сереж. И Нечаев приходит в себя, оглядывается: слабые лучи сквозь панораму. Сеченов перед ним. Каким членом он оказался в его кабинете? — Лунатишь? — Вежливо улыбается уголками академик. — Наверное… — Майор встает, отряхивается и втыкает в пол. Его немного трясет от холода. — Я, наверное, лучше пойду. Извините. — Знаешь, — Доносится в его спину. Мужчина останавливается. — я хотел попросить тебя уделить мне немного времени. Все надежды на попытки спокойно пережить очередной день испарились.

***

Сергей сидит в мягком кресле, притянув колени к груди. На плечах покоится пиджак академика. Обувь стоит в стороне, носки белые, с роботом-зайцем из «Ну, погоди!» по бокам. В руках остывший чай. Сеченов сидит за столом над кипой бумаг. В очках. Выглядит несколько странно. Раньше, давным-давно, это было практически обыденность — находиться рядом, в приятной тишине, изредка прерывающейся краткими разговорами. Нечаев тогда чувствовал себя кем-то сродни охранника. Ну, если забывалось, что существовала одна двоица близняшек. Сейчас же тишина была отнюдь не приятной. В ней П-3 создал некоторые рамки: не смотреть на академика; не пытаться начать мини-диалог первым; когда диалог все же начинался — не спиздануть лишнего и сделать все, чтобы он прервался максимально быстро. А еще не думать ни о чем серьезном. С последним было туго. Сон не выходил из головы. Дмитрий Сергеевич, сука такая, тоже. ..чудовище в темноте ведет себя естественно и подлежит изучению. Сначала он брал это на свой счет. И был наполовину прав — он и правда стал чудовищем. Но сейчас, кажется, все же понял. Сеченов, вполне вероятно даже не подозревая, говорил в первую очередь про себя. — Шеф, — Все же начинает Сергей. В ответ прилетает мычание. — кто вы в истории: созидатель, что рад нести добро в массы, или великий профессор, труды которого приведут к плохому исходу для всех, кроме него? Осмелел ли он? Возможно, но вероятнее, что просто устал от всего этого. Недосказанность. Анализ всего, что под руку попадет. Чувства, сжирающие изнутри. Необоснованные, детские и глупые. Академик переводит внимание с бумаг на него, смотря поверх очков. — Весьма странные крайности у тебя, сынок. — Хмыкает Дмитрий. — На то и крайности ведь. — Тогда давай я буду великим созидателем, который не знает, к чему приведут его труды, направленные на благо всем. — Юлите. — Уж прости. — Хрипит академик. Майор чувствовал себя вполне изученным. Отчего же им теперь не поменяться ролями? — Дмитрий Сергеевич, — Он делает паузу и продолжает тихо, смотря в глаза. — я могу выключить свет? Довольно долгое молчание, после которого следует уверенное: — Да. Каким-то чудом панорама перекрывается. Нечаев улыбается.