Лю Эр

— Осторожнее, Укун. Ему было десять лет. Всё вокруг ещё казалось таким новым и неизведанным и только рука монаха, что вела за собой — единственным правильным и родным. — Хорофо! Укун бывал здесь впервые. В призрачном городе, полностью сокрытом дымящими нитями тумана в ночи. Они проходили, ведомые фонарями и голосами людей. Трипитака рассказывал: о монстрах и демонах, что разгуливают, прячась то тут, то там, пугая-путая людей. И крепче сжимал ладонь, чтобы Укун не заблудился. Туманные лоскуты разрастались. Укун бросал взгляд в ночное небо — постепенно тускнеющее серым одеянием. Он не понимал, почему так, но восхищенно трепетал, иногда кидая улыбки по сторонам. — Постой тут, — сказал монах, отпуская руку. Его силуэт чуть отошёл, лишь наполовину скрываясь в тумане. Укун обернулся, пойманный во внимание странной женщины к маске костяного зайца. Она поманила его взглядом и рукой, но Укун быстро выпрыгнул из неизведанного транса, оборачиваясь. Чтобы встретить таких же людей в масках, закрывающих половину их лиц. Это завораживало. И пугало. — Дядя монях? Прикрикнул Укун, стараясь отойти с пути шествующих туда-сюда людей. Пока не столкнулся с одним и не замер, оглядываясь. Фигуры сменяли друг друга, но знакомых белых одежд не виднелось нигде. — Дядя монах! Уже громче крикнул Укун. Люди всё шагали, путая ребёнка, пытающегося вернуться назад и отталкивая всё дальше. Их становилось всё меньше, пока Укун не остался совершенно один, не способный разобрать ничего дальше носа. Серые нити сшили собою всё. Руки дрожали с губами. Укун оглядывался по сторонам постоянно, будто то могло помочь. Тревога распускалась в груди, сковывая дыхание и комом горло. — Дядвя манях! — голос дрожал — всхлипы застилали каждый слог. И кто-то прикоснулся к спине. — Маленький мальчик, ты заблудился? Укун обернулся и резко отшатнулся от знакомой маски зайца. Она изменилась: обростя наростами костей и вонзаясь — болезненно, до крови — в лицо женщины в бело-голубых одеждах. Её рука была подобна костлявой ветви засохшего древа. Укун почти закричал, когда скрюченные, белые когти вонзились в запястье мёртвой хваткой. Женщина смеялась, извиваясь. И Укун зажмурил глаза, чтобы не видеть голубые беспроглядные впадины дыр на местах её глаз. Его вдруг отпустили. Укун распахнул веки. Фигура женщины исказилась вместе с голосом и, издав болезненный вой, растворилась. В ночной темноте, по серому дыму тумана, возникла тень, вытягиваясь во весь рост. Она напоминала тень Укуна. Но через секунду задрожала, подобно фигуре женщины, приняв очертания взрослого. И две фиолетовые точки, как фонарики глаз глядели на Укуна. — Что ты делаешь здесь? Его хриплый голос и размытые очертания внушали страх в детское воображение. После пережитого, Укуну хотелось сбежать и прятаться, прижавшись к монаху. Но ноги будто приросли. Он не знал, где он и кто ему поможет. И слёзы бесконечно катились из глаз, подобно ранам крови по руке. Тень молча двинулась. И прежде, чем Укун понял, коснулась его запястья. Не обжигающе больно, как женщина — лишь тепло, почти неощутимо. И чёрные головастики теней присосались к каждой ране, закупоривая, а после — исчезая. Вместе с дырками от когтей — будто не бывало. Укун сглотнул, почти давясь всхлипом. Вытерев другой рукой глаза, он вновь посмотрел на запястье, желая убедиться в увиденном. И на смольном лице тени разросся фиолетовый слой улыбки. — Не плачь. Пойдём, я отведу тебя домой. Укун отдёрнулся. Страх не сошёл, но тень уже не пугала, как раньше. Скорее зарождала любопытство, веянное восхищением в маленьком сердце. И когда тень вновь подала руку, Укун принял, не колебавшись. Он был мягкий, бархатный, но казалось, сдави — и растворится, как дым. Очертания напоминали сильного воина — с крестом шрама на одном глазу и тремя парами различимых ушей. Он вёл Укуна за собой и тот, почти не боясь, следовал словно в трансе. Заворожённый. — Как тебя зовут? — спросил Укун. Тень остановилась, глядя далеко вперёд. И Укун обернулся туда же, где серые одеяла тумана расступались и вновь играл свет фонариков. Далеко впереди послышался голос, а после — нарисовалась фигура с посохом. И Укун, отпустив чужую ладонь, бросился вперёд. — Сунь Укун! — закричал монах. Его голос струился раздражением и испугом, но когда Укун оказался перед лицом, тот спустился, заключая ребёнка в объятия. — Больше так не смей делать! Укун не мог ответить. Через пелену слёз облегчения и радости. Которым понадобилось ещё около пары минут, чтобы пройти, пока Трипитака устало причитал, поглаживая по макушке. — Хорошо, что на тебя не напал никто из демонов. С их магией тут легко заплутать. Укун вытер слёзы. Когда монах его отпустил, он наконец обернулся, только вспомнив о тени, но той фигуры и след простыл. И Укун ощутил лёгкий укор вины и разочарования, так ничего не сказав. Вокруг всё петляли силуэты в масках, но теперь Укун мог различить в них переодетых людей, что праздновали что-то. И то там, то тут слышался смех и продавались сладости и еда — пестрило веселье. Но Трипитака был слишком занят разговором с фигурой в маске свиньи, на этот раз крепко удерживая детскую ладонь. Вдруг перед взглядом возник образ руки, что держала персик. И Укун тут же схватил фрукт, а тень растворилась в свете празднеств вспышкой свечи. Лишь далёкий ветер донёс хриплое, что Укун запомнил навсегда. И щёки окрасила алая тень смущённой улыбки. — Лю Эр.