руки и глаза

После совместной операции с другими важными личностями по спасению Малой Властительницы Кусунали аль-Хайтам понял, что жить он теперь будет в Академии, ни на минуту не вылезая из своего рабочего места, так же как не будут вылезать мысли об этой же работе из его головы. Скажем так, его жизнь сильно не изменилась, лишь спать начал быть меньше, возможно и питаться, но аль-Хайтам суров к себе, суров так, что позволить себе отоспаться меньше нужного количества он не сможет, так же как и употребить пищу. Поэтому да, жизнь его не изменилась, не настолько тотально. Хайтам изменения не любит, не любит перемены как в жизненной так и в эмоциональной сфере. Ему важна стабильность везде, где это возможно. Вся эта операция, все эти новые люди и знакомства, события и приключения все же навалились на него, осознания всех этих перемен он чувствовал, но очень хорошо скрывал. Он многое скрывал. От самого себя в первую очередь. Ему некогда до всяких перемен жизненных событий, даже до перемен внутри себя. Забыть о них или сделать вид, что забыл — лучшее решение. Работы, сверхурочные часы, документы один стул и один стол в его кабинете — статичные вещи, не так ли? Поэтому тут он чувствует себя так, как надо. Здесь нет перемен, нет колебаний. Но самое главное — нет возможности думать о том, о чем он так боится. О кое-ком, кого он так «боится». В конце концов здесь нет различных личностей, которые весь этот адский список в его жизнь так просто, беззаботно и не спрашивая разрешения приносят. Личность, короче говоря. Хайтам обманывать себя и других не любит, он это хоть и умеет, даже искусно — издержка некоторых событий — но практиковаться желание не имеет. Он не видит смысла в обмане, особенно тогда, когда это не принесёт настолько важную и масштабную выгоду. Его принцип — промолчать. Лучше промолчать, чем сказать не то, это все же лучше. Ведь да? Да. Так считает Хайтам, ему этот принцип нравится, он не назовёт это недоложью или недосказанностью, человек ведь имеет право распоряжаться своими словами так как он хочет, а раз обманывать в рамках моральных принципов нельзя, тогда лучше просто молчать. Но аль-Хайтам прямолинейный, говорить так как он хочет любит. Любит говорить людям в лицо правду, когда они делают то, что не должны или же когда говорят то, чего не стоит. Так он делает их лучше — его такие мысли. А вот сказать самому себе, прямо и точно, что он очень устал от всех этой работы и тех самых мыслей о кое-ком не может. Не может вот и все. Такие думы он грубо и не жалея толкает в глубь своего разума, возможно даже еще глубже, чем возможно. Куда-нибудь туда, откуда эти мысли не поглотят его вновь и вновь. Устал он, по-человечески устал. Но его жизнь имеет свой сценарий, сценарий который он написал сам себе, его сам и следует. На себя полагаться в этом мире только и нужно. Раз уж сам себе сказать это не может, то тем более кому-то еще, нет, даже сто раз пытайте, не сможет. Не захочет. Кавех — эта самая личность — человек интересный. Себя и свои желания знает точно и полностью. Мысли свои он предугадывает, что сказать он знает, как себя повести тоже. Но когда человек знает, как себя нужно ему вести, это же не значит, что нужно вести себя именно так как просит этого общества? Ведь нет? Да или нет, ответ не важен, Кавех ведет себя так как считает нужным он сам, а не какое-то там общество. В этом они с Хайтамом схожи и даже очень, но почему же ужиться душа в душу не могут… Возможно потому, что взгляды на это самое «как я сам хочу» очень разное. А может по-другой причине. Но не в этом суть. Кавех личность не только творческая и интересная, но и до безумия нетактичная, по мнению Хайтама конечно же. И нетактичная в особенности в сторону своего своенравного соседа. Хайтам не позволяет себе сказать правду и о том, что ему порядком нравится, что в его жилище завелся такой таракан как Кавех. Скажем так, он это как и многие вещи не показывает и старается скрывать — больше от самого себя, нежели от Кавеха конечно же, но мысли о том, что дома его ждут, хоть и ждут ради того, чтобы принесли хоть какие «хлебные крошки» для таракашки, его немного греют. Хайтам достаточно много лет жил один, ему это нравилось и даже очень. Он просто прекрасно еще с самого детства знал, что будучи одному он лучше начнёт понимать эту жизнь, его правила принципы, истоки и финалы. Находясь исключительно в оковах своих же мыслей, физического тела и действий он осознал многие вещи. Он умен, расчетлив и выйдет из любой ситуации — все это плод этого самого одиночества. Он полностью убежден в том, что человек в самом что ни на есть состоянии обучить себя самого всем, чему нужно, без всякой там сторонней помощи. В разуме и мыслях человека уже есть ответы на все вопросы живого пространства и бездушной вселенной… Нужно лишь позволить им выйти наружу, не засоряя мозг различными, шумными, отвлекающими людьми, событиями и эмоциями, связанные с ними. Или же с ним. — Мужчина, как и всегда, смирно и строго сидел в своем кабинете, прочитывая новые отчеты, силой заставляя себя вдуматься в текст и понять его. Сегодня был достаточно трудный день, Хайтам не прекращая просиживал свой единственный выходной в неделю, полностью абстрагируясь от внешней среды и «внешнего» человека-соседа. Он нахмурился, пожевал щеку, повел глазами по тексту, снова нахмурился, пожевал щеку, повел глазами по тексту. И так из раза в раз. Понимание текста совершенно не хотело вдалбливаться ему в голову: буквы, строки, предложения не строились в единое целое, все разлеталось и метилось. Нервы вот-вот сдадут. Это наверняка сотый по счету отчет, он это знает и это его не смущает. Напрягает и очень даже сильно только лишь усталость, которая и является главным виновником непослушных слов и предложений на бумажке. Мужчина помявшись и покрутив бумагу в руках все же отложил ее в сторонку взялся за пачку бумаги и аккуратно ее сложил. Было в этих действиях и работах с бумагами что-то успокаивающие для самого аль-Хайтама: мысли к нему не захаживали, руки брали и перемешивали бумагу на автомате, все точно и четко. Устал. Он грубо кинул стопку бумаги на край стола, взявшись за голову. Головная боль настигла его, чему он был сильно удивлен, ведь это была одна из самых редких проблем, с которой он мог бы столкнуться. Боль была яркой и сильной, резкая вспышка застала его врасплох. Так же, как и резко не пойми откуда взявшийся Кавех. Сосед спокойно без лишних телодвижений стоял прямо перед столом мужчины, вид его был обычен, Хайтам не мог понять в чем же подвох. — Что-то случилось? — спустя минуту переглядываний первым начал ученый. — Я сейчас не в том положении, чтобы дискуссию проводить с тобой на какую-то тему или еще что хуже, да и… — Хайтам, помолчи. Ты вообще в своем уме?! — нагло прервал его Кавех, уже глядя на него злобным взглядом. — Я весь день терпел, терпел, смотрел на эту проклятую дверь и верил, что твои гениальные мозги додумаются до того, что сегодня, мать твою, самое что ни на есть воскресенье и ты, дорогой мой сосед, должен отдыхать, а не заниматься этой тухлятиной! — чуть истерично добавил он, рукой пройдясь по стопке бумаге и схватившись за ту несчастную бумаженку с кривыми, танцующими буквами. — Кавех, это ты помолчи и иди в свою комнату. Выпей, почерти. Иди отдыхай, делай все, что пожелает твоя душа. Я не хочу, чтобы сейчас меня трогали, особенно ты, — не сдавал свои позиции Хайтам и произнес все тем же спокойным тоном с небольшой ноткой раздражения. Он посмотрел на руки Кавеха и уже совсем не легкая нотка раздражения его настигла. — И отдай ты мне мою работу. — Работу! Работу! Да ты только и делаешь, что работаешь, совсем забыл о нормальной жизни! Ты хоть один раз вышел на улицу сегодня? Вчера? А когда в Академии своей торчишь выходишь хоть на минуту из своего идиотского кабинета? Хайтам, ты деградируешь! Становишься… не знаю, становишься непонятной мебелью, которая умеет только читать, да и руками перебирать эти бумажки. Меня уже порядком раздражает твоя эта ненасытность работой. Уж хоть убей меня, Хайтам, но я не поверю, что она тебе настолько нравится и ты готов променять все в этой жизни на этот стол и стул! — не сильно крича, но все же громким тоном вляпал в совершенно невозмутимое лицо собеседника Кавех, ярко жестикулируя и агрессивно тыкая указательным пальцем в ту самую бумажку, которую он успешно смог вырвать из чужих рук. — Это твоя жизнь?! Твое счастье?! Твоя мечта?! Бумага?! Хайтам! Я тебя когда-нибудь прикончу, если ты не исправишься и не начнешь менять свою жизнь в другую сторону! Встань ты уже и хотя бы пройдись по коридору! Спроси как у меня дела! Поешь моей стряпни! Сходи в ларек, который открылся прям возле нашего дома! Я уверен, Хайтам, что ты о нем даже не подозревал, хотя находится он там уже две недели! Истеричные возгласы Кавеха были неприятны Хайтаму, выслушивая все это он только и хотел, что заткнуть его да выгнать из комнаты. Хайтам не двигался и не произносил ни звука, прямо глядя в алые глаза напротив. Но под конец столь «вдохновляющей» речи он слышал уже не упреки и скандальные выкрики, а что-то похожее на обыкновенную такую же усталость, как у него, и наверняка даже, хотя так и есть, отчаяние. — Ты закончил? — что-то начало съедать хозяина дома изнутри, но он не обращал на это сильное внимание, полностью переключившись взглядом на стол и свои руки. Хайтам всегда смотрел в глаза, но в этот момент непонятное чувство мешало ему это сделать. — Я не закончил, Хайтам, а лишь остыл. Но ненадолго. Я буду и дальше тебе это твердить и твердить, пока к тебе не придет гениальная идея измениться, — очевидно устало произнес Кавех и подергал плечами. Глазами осмотрел непривычное положение тела Хайтама, но выдохнув все же направился к выходу. — Не задерживайся. Пожалуйста. — А тебе то что? Какая тебе выгода из этого? — совсем не подумав спросил мужчина, подняв глаза на Кавеха в тот момент, когда тот уже стоял у выхода. — Это моя жизнь, проживаю ее так я сам этого хочу, мне не нужны советы от левых людей, а уж тем более упреки от тебя. — добавил он, но тут же пожалел об этом. Слова были чужими и страшными для него, он сам себя не узнавал. Хайтам хоть и был человеком прямолинейным, но говорить такие язвительные вещи имел возможность не часто. — Ты странный сегодня… — еле слышно ответил Кавех — больше помечая для себя — все же вернувшись обратно. — А ты подумай. Пораскинь мозгами, как ты умеешь, неужели не можешь додуматься? Я тебя томить не буду, но я, аль-Хайтам, волнуюсь за тебя, вот и все. Мне уже в край надоело видеть тебя в этом кабинете или же в точно таком же кабинете, но в Академии. Мне надоело видеть тебя так редко, не разговаривать с тобой и не проводить с тобой время. Я знаю, до того как я переехал к тебе, это была твоя обычная жизнь. Но и ты согласись, был бы я для тебя помехой или лишним человек, давно бы моей ноги не было тут, но я здесь. Стою перед тобой, и волнуюсь за тебя. Я хочу, чтобы ты отдохнул. Не потому что это мое чертово эгоистичное желание быть с тобой почаще ближе, а лишь банальная забота о твоем здоровье. Ты же устал, конкретно устал, как ты это не поймешь! Думаешь я сюда редко захожу?! Да я за этот день раз сто сюда входил и наблюдал за тобой, мне страшно видеть как ты пустым взглядом смотришь на одну и ту же бумагу. Это не работа, Хайтам, а издевательство над собой! Да может я и не прав, а точнее возможно слишком все приукрашиваю, но даже если это не так, ты все равно должен отдохнуть. Начни хотя бы ужинать и завтракать. Со мной, — Кавех снова выдохнул, отпустил плечи и взглянул на Хайтама, ожидая его ответной реакции. Хозяину же было неловко, очень. Непонятно и необычно. Он ждал любых слов и больше даже ждал оскорблений, но точно не этого. Хайтам прокашлялся, откинулся на спинку кресла, протирая свои глаза. Уж в чем точно и прав Кавех, так это в абсолютной усталости. — Да, да… Ты прав, Кавех, мне похоже и правда нужно отдохнуть, извини, что заставил тебя так передо мной «выступать» — спокойным тоном пробурчал Хайтам, открыв глаза, отвечая взглядом на взгляд. Он уже давно понял, что для того, чтобы побыстрее закончить их ссору нужно не дальше кидаться в друг другу, а спокойно согласиться со всеми претензиями соседа. Может это и неправильно, но так будет лучше для всех, Хайтам это знает. — Это то, что я давно хотел услышать! Я могу помочь тебе расслабиться, если ты не против? Знаешь ли, хотя бы так я могу немного «оплачивать» свое проживание тут. Ты постоянно сидишь, ощущаешь ли ты боль в спине или нет, все равно тебе нужно размять мышцы, поэтому я сделаю тебе массаж, — вроде спрашивая, но все же утверждая сказал Кавех. Получив в ответ только отстраненный и задумчивый взгляд в пол Кавех уверенными шагом подошел к мужчине и встал за спиной. Спинка кресла была низкая, так что поле для работы у Кавеха было предостаточно большое. Не церемонясь Кавех заставил Хайтама отпустить голову и начал с шеи. Шея была открыта, что дало еще больше возможности для массажа. Он начал с плавных растирающих движений ладонью, дабы подготовить кожу к более грубым будущим манипуляциям. Кавех обхватил полностью ладонями шею соседа, ведя руками вверх и вниз, а после нескольких раз круговыми движениями «успокаивал» кожу. Руки у него было невозможно мягкими, но при этом сильными. Нежная кожа рук точно умела доставлять расслабление, а умелые пальцы аккуратно мяли и пощипывали кожу. Шея стала красная, но руки не прекращали свое действие. Кавех был очень увлечен своим занятием, повторяя свои действия по кругу, лишь меняя зону работы. Хайтам же в это время надолго расслабиться не смог, как бы его эти руки и движение не вводили в транс, слова ранее произнесенные Кавехом застряли у него в голове, никак не покидая его. Забота? Волнения? Но кто он для своего соседа такой, чтобы так о нем думать? Кавеху же лучше, если дом будет в полном распоряжение, а он тут о каких-то совместных завтраках и ужинах говорит. Да и редко у них нормальные разговоры происходили, в основном легкие перепалки, послания друг друга куда подальше или же настоящие ссоры. Эти мысли наполняли его голову, держать все у себя в мыслях у него всегда получалось, но это исключительный случай. Как и все, что происходит в этот вечер. — Я тебе дорог? Это все, что смогло выйти из него. Буря мыслей и несостыковок, он был наполнен этим. Подвешен. Он совсем к такому не привык. На языке было куча слов и предположений, и только одно из них вывалилось в свет. Думать о последствиях уже поздно, Хайтам это прекрасно понимал, поэтому лишь начал судорожно ждать ответа, забывая совсем о массаже. Он боялся думать о том, почему же ответ на этот вопрос так нужен ему. Руки на шее остановились, помялись, еле-еле подвигались, но свою временную работу все же продолжили. — А что, аль-Хайтам? Так тронули мои слова? — ухмыльнулся Кавех, что стало еще большим удивлением для мужчины. Он ждал такой же неловкости и потерянности, а не улыбки и самодовольного голоса в ответ. — Тебя так легко поменять, только я начну говорить о чем-то человеческом, о том, что присуще абсолютно каждому. Кроме тебя, как я думал. Но не об этом, — сильно измененный голос Кавеха докончил свой ответ-неответ, а его хозяин дальше начал свое дело, поглаживая уже плечи и лопатки спины. — Ты не ответил на мой вопрос. Да или нет? — Хайтам, а тебе правда нужен ответ? Честный ответ? Или тебе нужен ответ, который наверняка будет лучше для нас обоих? — руки не останавливались. Ладони с напором продолжали плыть по плечам, а пальцы мять мышцы и кожу. Голос был близок, почти у уха. — Не играй в игры, Кавех, мы не дети. Я тебя серьезно спрашиваю, а ты уже во второй раз уходишь от ответа, — голос его дрожал, но не из-за страха перед долгожданным ответом, а из-за рук гладящие мышцы груди и томного дыхания над ухом. — Ты издеваешься, Кавех, это уже не похоже на обычный массаж… — Да, — руки ввели по груди, а голос был уже точно у уха, Хайтам полностью ощущал касания прядок светлых волос. Его наполняло это, вскружило и даровало чувство, которое он прежде не ощущал. — Да? Так это не обычный массаж? — Да — ответ на то, дорог ли ты мне, — эти слова были произнесены вполголоса, а руки нагло наглаживали весь торс, но будто опомнившись они резко перекатились обратно на плечи. Он услышал ответ на свой вопрос. Но как его воспринимать не знал. Чувство, которое его навещало последние пять минут нарастало с особой силой и скоростью. Все, что он хотел в данный момент это посмотреть в глаза обладателю этих рук, которые уже плавно, будто ничего раннее не было, смирно массажировали плечи. Хайтам немного придя в себя резко повернулся к Кавеху, но своими руками остановил его, прижимая его ладони снова к своим плечам. Теперь он видел непривычное лицо соседа, такое, какое он даже не мог представить. Сильный румянец не покидал лица Кавеха, глаза метались, не зная куда смотреть, а губы то поджимались в тонкую линию, то их обкусывали, облизывали и так снова и снова. У аль-Хайтама глаза так же надолго на одной точке не задерживались: взгляд направлялся в глаза человека напротив, но волей-неволей останавливался на губах. — Я дорог тебе, — тихо повторил для себя Хайтам и сощурился, а Кавех же отпустил взгляд на сидящего. Он нахмурился и попытался отойти, но сильные руки не желали его отпускать. — Ну и? Просто скажи, что мы должны забыть об этом и не возвращаться к этой теме. Дай уже мне просто закончить начатое и пойти спать, — ответил Кавех, точно пытаясь держаться увереннее чем есть на самом деле. Глаза смотрели вниз, руки окоченели, как и все его тело. Хайтаму такая странная реакция тела напротив была очень заметна. Ему не особо близко чувство стыда, но сейчас наблюдая за отчаянным поведением соседа что-то внутри похожее на вину у него зародилось. — Все хорошо, Кавех. Правда. Тебе не нужно так себя вести, успокойся. Ты меня боишься? Слова аль-Хайтама, который старался все исправить, сделали все точно наоборот. Кавех был в полнейшем ступоре, слыша эти слова. Он ожидал ворчливого голоса и безынициативность, которую так часто видел. Ждал, что его просто выставят за комнату, а со следующего дня их жизнь будет абсолютно такой же, как и всегда. Будто этого «Ты мне дорог» никогда не существовало. Ему стало еще хуже, страх перед Хайтамом и правда был, страх перед его ответом на его слова убивал и вынуждал скорее уйти из этой комнаты. Он начал сильно жалеть о сказанном и корить себя за такое откровение. Кто же его просил это делать и говорить. — Я боюсь не тебя, Хайтам, боюсь что будет дальше… — руки, которые так сильно приковывали Кавеха к чужому телу, все же расслабили свою хватку, но отпускать не намеревались. И их хозяин сам не понимал почему. — Нет нужды бояться. Я сам боюсь, не тебя конечно, а того же, что и ты. — Я тебе не нравлюсь. — Почему? Ты хороший человек, Кавех, бываешь конечно иногда слишком громким и бы… — Нет, Хайтам, я не про это. Я про совершенно другое «нравлюсь». Про чувства… Я же вижу прекрасно, что мои слова ты воспринял так как нужно, так почему сейчас мое утверждение якобы неправильно понял? Ты же никогда не обманываешь. — Все сложно. — Что сложного? Ладно, тогда я тебя тоже спрошу. Я нравлюсь тебе? — Реакции никакой не было. Как и ответа. Чужие, но такие родные руки уже совсем перестали его держать. Некоторое время он так и не получал свой ответ. — Да, да… Я все понимаю. Прости за все сказанное, я лучше пойду. Не вини там себя или еще что… Я не буду на тебя злиться или обижаться за то, что ты просто не чувствуешь того же. — тихо ответил Кавех, спустя минуту ужаснейшего молчания. Кавех выпрямился, поджал губы и поникший походкой направлялся к выходу. Его тело тряслось, руки желали обнять себя, успокоить… Но чего же он ожидал? Крепких объятий? Поцелуев? Признания? Взаимных чувств? Они соседи, знакомые, может немного друзья. Ни больше, ни меньше. А чувства… Он и так их скрывал как мог, жил с ними, смирился. Ничего необычного, все так же, как и всегда. — Стой. Подойди, — чужой спокойный голос позади сбил Кавеха с мыслей, но оборачиваться не стал и уже тем более не стал возвращаться, — Не веди себя так по-детски. Просто подойди и все. Я еще раз просить тебя об этом не буду. Кавех замялся, остановился, но обида и злость на него и на себя не давали ему свободу действий. Он хотел, очень хотел вернуться к нему, посмотреть в глаза, ощутить их на себе. Он уже готов к обычной их жизни, готов к тому чтобы видеть его даже за рабочим столом. Он не хочет слышать того, что им придется разъехаться. Он еще больше себя возненавидит. Страх был и приковывал его к месту, но желание встретиться с родными глазами было сильнее. Спустя минуту колебаний он все же повернулся, глядя виноватыми, точно щенячьими глазами на соседа, что тот сразу же заметил, отпуская свои уголки губ все ниже. Как только между ними сократилось расстояние Хайтам встал, не обрывая зрительного контакта. Он положил свои руки на плечи Кавеха и сжал их, пытаясь возможно разрядить обстановку. Но было в его действиях что-то неловкое. — Мне… непривычно, Кавех. И страшно. Страшно, что все в этот вечер всплывает наружу. — О чем ты? — Я много работаю, стараюсь занимать себя всем, чем могу. Но все ради того, чтобы… Чтобы не иметь возможности думать о тебе и моих чувств к тебе. Я не хотел портить наши отношения, наши жизни моими чувствами. Не хотел смущать тебя. Я не хотел того, что ты возможно ушел бы, узнав всю правду… Мне сложно о таком говорить, понимаешь. Сложно озвучивать свои чувства и мысли насчет тебя, так как это все… Слишком личное. Извини, что не ответил. Я просто не знал, как мне нужно было правильнее ответить на твой вопрос. — Хайтам, ты всегда на все вопросы знаешь ответ. А на настолько простой вопрос не знал? — та самая улыбка снова вернулась к нему, как и игривый тон его слов. Хайтам соврет, если скажет, что не скучал по этому. Он был рад видеть именно это выражение лица соседа. — Я все понял, не волнуйся. Понял все так, как нужно… Кавех тут же после своих слов накрыл чужие руки своими ладонями, обхватывая их пальцами. Начал поглаживать, а после медленно направлял их к собственным щекам. Дыхание прихватило, мысли улетучились, все что он ощущал — жар на щеках от чужих пальцев. — Можешь что-нибудь сделать… Если тебе тяжело все говорить вслух, то я буду рад действиям… — прошептал Кавех, краснея еще больше. Глаза свои он давно приковал к полу, не в состоянии взглянуть куда-либо или на кого-либо еще. Он ощутил прикосновение к своим губам. Чужие губы еле дотрагивались до него, точно боясь навредить или сделать что-то не то. Это был совсем детский, легкий и пробный поцелуй, после которого вся неловкость и неуверенность испарилась. Кавех обнял лицо напротив своими руками, делая уже свой шаг: сначала прикасался к щекам и уголкам губ, а после небольшой отдышки поцеловал прямиком в них. Нечто приятнейшее и неопознанное прошлось по их телам, точно некая связующая ниточка привязала обоих друг к другу, не разрешая ни тому, ни другому вырваться из нее. Собственно, этого никто и не желал. Губы ощущались чем-то мягким, невозможно нежным и новым. После нескольких минут отчаянных поцелуев их рты стали совсем уже мокрыми, а легким был необходим воздух. Эти обстоятельства вынудили их прекратить свою близость. Они держали своими руками лица друг друга, глядели в родные глаза, не осознавая того, что они совершили то, чего так давно оба хотели. Новые ощущения и эмоции еще больше вскружили им голову, превращая их в тех самых подростков, познавших первый поцелуй, первую любовь… Они же и оба очень хотели сказать, промолвить, создать звук, да хоть что-то, что вернуло бы их трезвые мысли и ясность ума, но пойти против всего этого не могли. Не слишком уж и старались. Ноги Хайтама все это время еле держали его, ему пришлось яростно держать себя в руках, дабы не упасть или еще хуже свалиться на Кавеха во время их поцелуев. Сейчас же, наблюдая еще больше красного, нежного и безумно красивого Кавеха с покусанными алыми губами, он не смог противиться и упал обратно в кресло, попутно хватая и Кавеха за собой. — Чего ты делаешь? — хмыкнул парень, но улыбка снова появилась на его лице. Вопрос был скорее риторическим, так как Кавех начал удобнее устраиваться на коленях соседа, «обнимая» своими ногами чужие. Завел свои руки за чужую шею и медленно положил свой подбородок на плечо напротив. — Я рад. Не представляешь как. Мне было так приятно тебя целовать, обнимать тебя. Делать тебе массаж и шептать на ухо, а тебе? Приятно было все это ощущать? Если да, то поверь мне, ты никогда от меня не уйдешь. Тебе может и трудно все говорить в слух, но мне нет. Я безумно рад… Архонты… Ты же понимаешь, что мы делали? Ха-ха, Хайтам, я даже сейчас вспоминаю и не могу в это поверить. А еще знаешь, я все-таки удивлен, что мои чувства взаимны, ну правда… Это так неожиданно. Говорю честно, я уже давно смирился со своей участью и с тем, что ты будешь всю жизнь одинок в силу своей невозможности иметь чувства к другим, а я из-за горькой, горькой любви к тебе… Но все произошло не так, как я ожидал. А может у нас с тобой невозможное — сон? Знаешь, такой совместный сон, наши чувства к друг другу стали ярче и живее, а потом мы на утро проснемся и будем думать о том, как такое вообще могло произойти. Будем дуться друг на друга и неделю не разговаривать… — улыбчиво шептал Кавех возлюбленному, все крепче прижимая его к себе. Не хотел отпускать, совсем совсем. И совсем не хотел думать о том, что это мог бы быть сон. Хайтам же ничего не ответил, не промычал, не издал еще какого-либо звука. Даже не улыбнулся. Но он обнял, прижимая мужчину в ответ к себе, зарываясь одной рукой в светлые мягкие волосы, а другой крепко обнимая талию. Тепло. Приятно. И очень спокойно. Некоторое время проведя так настолько близко друг к другу никто не решался сделать первый шаг к тому, чего каждый так сильно желал. Кавех все обнимал и обнимал, одновременно убивался мыслями о том, что если не он, то сегодня ничего и никто не позволит достичь этого. Медленно поднимая взгляд на Хайтама Кавех прильнул своим лбом к чужому. От этого действия у обоих перехватило дыхание, архитектор влажно, сбито и вожделенно дышал в чужие губы. Теперь уже прильнув не только лбом, но и губами к чужому-родному телу. Осторожно и бережно. Совсем не так как в их первый раз. С явным и сильным намеком на то, что этот поцелуй — прямая дорога к продолжению. Кавех уже думал, что ему самому придется все держать на себе, но в тот же миг ощутил как содрогнулись колени, на которых он сидел, а руки, которые так нежно его обнимали, схватили его за лицо и шею. Их хозяин широко раскрыл рот, еще больше впиваясь своими губами в губы возлюбленного. Немного погодя он пустил в ход и язык, совершенно не стесняясь позволял себе им все, что смог сделать в эти минуты. Руки прошлись по спине и пояснице. Но гладили они отнюдь не так тактично, как раньше, будто потеряли самоконтроль и были под руководством одних лишь животных инстинктов. Щипали, гладили, щипали и снова гладили. Делали больно, но сразу же «извинялись». Аль-Хайтама будто ударило током. Он нехотя резко оторвался от желанных губ, при виде которых возбуждение все больше нарастало, ведь такие алые, влажные, совершенно нескромные губы охватывали его разум и тело неимоверно быстро. На него смотрели такие же алые, но замутненные глаза, в которых были такие чувства, как и у него самого. Возможно даже и больше. Намного. Заканчивать он не собирался, конечно нет. Лишь охватил ладонями чужие бедра и рывком посадил на стол тело, не заморачиваясь о бумагах и остальных таких «нужных» сейчас вещах. Все, что волновало его это красные губы, глаза и упругие, обтянутые мягкой тканью чужие бедра, которые тут же его обхватили, не давая сделать и шага. Но это особо и не хотелось. Кавех не сразу осознал, что вся инициатива невидимым образом перешла к Хайтаму, и не сразу осознал, что уже сидит своей задницей на тех самых ненавистных им бумагах. Мысли о том, чем они так скоро будут тут заниматься, совершенно не стесняясь такого рода «свидетелей», еще пуще возбуждало его и приятно завлекало. Его глаза плыли и медленно закрывались в наслаждение. Задыхался и смутно пытался понять, что ему делать. Все же он хотел принимать в этом активное участие, а не как еле живое и в сознание находящиеся существо, нежиться в сильных руках и вздыхать от горячих долгих поцелуев в шею и грудь. Его совсем не жалели: поцелуи перерастали в безжалостные укусы, в которые Хайтам старался запечатлеть всю любовь и все вожделение, испытываемое сейчас к нему. Чужая тонкая шея ныла, укусы раздражали белую кожу. Губы и зубы доставляли ему новые, ни на что не похожие чувства. Отдавался им полностью, как ребенок ухватываясь за чужие плечи. Даже мысли о бумажках давно покинули его мысли. Думал он только о нем. Хайтам же время зря не терял, оставленные собой укусы и засосы мокро целовал и вылизывал, пытаясь извиниться и унять боль. Под покровом сильного возбуждения и желания он все же прекрасно понимал, что его действия приносят неудобства, но какие-либо слова, а уж тем более конец того, что даже не началось, были не к месту. Говорить что-то и шептать он не хотел. Боялся. После вспышки некой грубости, он сбавил хватку и начал бережными и ласкающими движениями ввести ладонями вдоль чужой спины. Вверх поднимался по каждому позвонку и путался в светлых волосах, распуская всю старательно сделанную прическу. Эти волосы он очень любил. Временами в прошлом подолгу глядел на них и подсознательно мечтал о прикосновении к ним. О их мягкости, блеске и красоте. Это был бы самый настоящий грех — не дотронуться и не насытиться ими. Он пятерней расчесывал их, гладил и молча восхищался. Обладатель волос лишь еще больше тонул в блаженстве, уже совсем теряя разум и полностью без остатка отдаваясь ощущениям и ему. Поняв, что больше он не может так терзать уже везде расцелованную шею Хайтам начал тихо и трепетно выцеловывать волосы, со всей нежностью, которую он только мог из себя вытащить. Как же трудно ему было совладать с собой, но ему дали зеленый свет, как никак ему признались и отдались, теперь мечтать и только думать нет нужды. Все, что он силой вбивал в глубь своих желаний теперь мог свободно позволить себе воплотить их в реальность. Он слышал громкое дыхание, громкий быстрый ритм сердца. Все это исходило от него, он слишком сильно влюблен. Если бы не такая реакция его тела, он бы услышал такие же громкие звуки уже чужого сердцебиения. Неприятная боль настигла их. Лишняя одежда, полностью промокшая потом, была сейчас до невозможности неприятной и узкой. Дышать стало нечем, между ног все сжимало. Оба в ту же минуту поняли, что им нужно. Они начали раздевать друг друга, будто уже давно женатая пара, прекрасно знающая каждую застежку и пуговку, за считанные секунды умеющая раздевать своего партнера для супружеского соития. Штаны висели на лодыжках, верхняя одежда покоилась под столом и на стуле, а нижнее белье быстро снято. Тела окутал легкий холодок, но теплые руки друг друга обогревали и ласкали, не давая замерзнуть. — Давай же… — обрывистый шепот настиг уши Хайтама. Такой жалостливый. Он впервые за время прелюдий посмотрел в красные глаза. Ему ответили взглядом, взгляд, который говорил о полной готовности. Хайтам чмокнул губы и, осознавая, что под рукой совсем ничего подходящего нет, сплюнул на свои пальцы. Это не самая лучшая идея, но сейчас, когда времени искать нужное уже нет, это было единственным вариантом. Он взглянул на партнера, молча спрашивая все ли нормально, и в ответ получил легкое кивание и поцелуй, который сразу же перерос в большее. Хайтам знал все тонкости и правила такого секса, поэтому ему не составило труда найти нужное место и обмазать его своей слюной. Небольшое дергание тела под ним и вздохи стали ответом и знаком того, что нужно начать. Он с легкостью проник одним пальцем и от удивления вырвался из поцелуев, которыми ввел Кавех. — А ты что думал? Мы живем вместе и ты мне привлекателен… Иногда мне нужно… — самоуверенно с улыбкой в голосе шептал ему в ухо сосед, рукой спускаясь вниз и накрывая своей чужую. — Все хорошо, продолжай… Хайтам уже на пределе, поэтому действия и слова Кавеха не смогли его взнести на новую ступень возбуждения и желания. Он давно уже там. Спустя некоторое время тщательных растягиваний пальцами он понял, что готовы уже оба: готово как его тело, так и медленно вдыхающее и выдыхающее тело под ним. Понимая, что все придется брать на свои руки — не только в переносенном, но в прямом значении — он прямо и крепко встал на ноги, пытаясь держать равновесие, которое так ужасно его подводило. Он аккуратно обхватил чужое тело и уложил Кавеха локтями на стол, а после безоговорочно взялся за чужие бедра и заставил себя ими обнять. Во время этих его действий, наполненные уверенностью, Кавех лишь исподлобья наблюдал сквозь полуоткрытые глаза, а еле заметная улыбка не слезала с его лица. — У тебя такое серьезное лицо… Ха-ха, неужели, Хайтам, даже к таким развратным вещам ты будешь так педантично относиться… Меня это заводит… - но договорить ему не дали, поцелуй тут же заставил его умолкнуть. Хайтам несколькими размашистыми движениями размазал по себе их общую слюну и вставил. Медленно, тщательно, впиваясь руками в обнявшие его бедра, а лбом в лоб напротив. Кавех под ним зашипел, глаза его открылись полностью, а взгляд устремился в серые глаза. — Ну скажи же… Что-нибудь… — еле простонал Кавех, который все никак не смирился с тем, что уже столько времени не слышит столь желанного голоса. Не слышит совсем. Ну не может он лишь только по его эмоциями и действиям понять точно, что тот чувствует и испытывает. Ему нужны слова, прямые и точные. Но в ответ получает сдавленный низкий стон удовольствия и следующий за ним шипение. В целом, этого ему стало достаточно. Достаточно для того, чтоб понять, что не он один сейчас наслаждается их времяпровождением. Кавех впивается ногтями в широкие плечи и запрокидывает голову, пытаясь сдержать рвущиеся из него стоны и слова, которые так неуместно будут звучать. Но как бы ни старался, полностью быть тихим у него не получалось. Сдерживание требовала полного самоконтроля, который покидал его все дальше с каждым новым толчком. Руки его затекли, спина ныла, пока внизу получал ни на что не похожее удовольствие. Кавех прогнулся в спине и лег полностью на стол, дав свободу своим рукам и задрав их. Полностью открытый, уверенный и нежный он лежал и тихо постанывал, не разрывая их зрительного контакта. Тем временем руки, бережно гулящие по его телу, перешли на талию, сжимая и разжимая ее. Гуляли по его бокам, пояснице и груди, оставляя жаркие и горячие следы. Руки его стискивали и ни на минуту не отпускали, захватывали как самое дорогое и ценное в этом мире. От всего, что происходило с Кавехом у него захватывало дыхание. Такой замученный и задыхающийся он лежал, опрокидывая голову все больше и больше. Сильные громкие стоны так и застревали в нем, ему не давали даже возможности их издать. Хайтам наблюдал за ним, таким прекрасным и невозможно красивым. Мокрым от пота, задавленным им, таким любимым… Как же он хотел кричать и вопить о своей любви и восхищении, но не мог. Поэтому он вместо этого мучил его своими руками, плотью и взглядом. Толчками выбивал из него тихие стоны, руками сжимал талию, а глазами клялся в вечной любви и преданности, молча обещая с этого дня не отпускать его. Его признание поймали, поняли и приняли. В ответ даруя такую же клятву.