Ручная работа

Уэнсдей не склонна к сентиментальности: ее не умиляют котята и щенки, не вызывают восторга цветы и плюшевые игрушки, девушка не испытывает потребности в телесных контактах; поцелуи и объятия, даже от родителей, раздражают, а ей самой и вовсе не хочется ни к кому прикасаться, от того постоянное желание Ксавьера оказаться рядом, отзывается глухой злостью в груди; наигранный оптимизм Энид кажется лишним и неуместным, суетливость подруги вызывает у Уэнсдей головную боль и желание подсыпать ей цианид в утренний смуззи. Это решило бы некоторые проблемы, однако пришлось бы прятать тело, искать место для могилы, копать яму; хоронить расчлененное тело намного проще, однако это дело хлопотливое и грязное, Уэнсдей попросту не успеет избавиться от улик; а если следующая ее соседка окажется хуже Энид? К оборотню девушка успела немного привыкнуть, от того и позволяет ей сосуществовать с ней в одной комнате; но если же Энид снова начнет донимать Аддамс просьбами зарегистрироваться в одной из социальных сетей, растертое в крошку стекло окажется у нее в овсянке. Уэнсдей вздыхает, наслаждаясь тишиной; кроме нее в комнате находится Вещь, только он не в счет; в отличие от всех остальных, Вещь умеет слушать и понимает девушку гораздо лучше Мортиши. Должно быть, это грустно, однако Уэнсдей это устраивает. Ей совсем не хочется делиться секретами с матерью — Мортиша железобетонно верит в то, что лучше знает, в чем нуждаются ее дети; отец никогда с ней не спорит, за что Уэнсдей немного презирает Гомеза Аддамса, пусть и испытывает к нему нечто теплое, обволакивающее сердце, что принято считать привязанностью. От разговоров с матерью девушку знобит; из-за собственного упрямства, нежелания уступать, хмурой обиды и жгучего желания сделать все по-своему. Уэнсдей знает, что Мортиша одинаково тепло отнеслась бы и к Ксавьеру, и к Тайлеру, приняла бы любой выбор дочери и начала заранее продумывать не их свадьбу, а совместные похороны, потому что найти хорошее кладбище намного сложнее, чем место для венчания, но девушка предпочитает наслаждаться тишиной в компании Вещи. У него темные, как у мертвеца, ногти, с лиловатой каймой у кромки, холодная кожа и торопливые прикосновения, но Уэнсдей находит их почти приятными, хоть и слегка неловкими, пока Вещь ощупывает ее щеку и подбородок. Он гладит, мнет, потирает, по-паучьи ползая по девичьей шее; Аддамс лежит на постели, устремив взгляд в потолок и сложив руки на животе. Приятная тяжесть вязнет в теле, от нежелания двигаться слипаются глаза, по коже рассыпаются мурашки, колкие и острые, из-за которых Уэнсдей вздыхает чуть сбивчиво и приоткрывает рот, стоит Вещи провести указательным пальцем по ее нижней губе. Вещь медлит, словно дожидаясь разрешения; девушка не двигается, лениво моргает, смотря на паутину под балкой сквозь ресницы, и расслабляет челюсти, позволяя пальцам Вещи забраться ей в рот, скользя по языку. У его кожи чуть заметный привкус формалина, дезинфицирующего средства и крема для рук; Вещь размазывает клейкую слюну, щекочет кончиками ногтей небо, оттягивает щеки. Уэнсдей не пытается пососать его пальцы или облизать; ее грудь мерно вздымается от ровного дыхания, избыток копящейся во рту слюны Вещь растирает, старается зачерпнуть побольше, толкаясь в рот девушки, и пока Аддамс шире размыкает челюсти, позволяя ему. Ей сложно представить на месте Вещи Тайлера или Ксавьера; они слишком… живые. Требовательные. Теплые. Их слишком много, а у Уэнсдей нет такой ярой потребности в чужих чувствах. Возможно, потом все изменится; по крайней мере, так говорила ей мать; а пока девушке достаточно безмолвного, покорного Вещи, который ни за что не выдаст ее секретов. Просто ему и самому нравится, и маленький негодяй не хочет этого лишиться. Энид не вернется еще пару часов: у нее дополнительные занятия по биологии и химии; дверь заперта, и Уэнсдей не боится, что ее могут застать за чем-то неприличным или запретным; Вещь по определению не может говорить, а она умеет вести себя тихо. Если кто-то будет стучаться, можно сказать, что просто уснула в наушниках. Девушке не нравится лгать: люди, как правило, не заслуживают, чтобы ради них Аддамс изворачивалась, придумывая отговорки, однако отчитываться и оправдываться она не намерена; осторожность все же не помешает — директор Уимс тепло общается с Мортишей и, несомненно, поделится с ней секретами Уэнсдей, если ей что-то станет известно. Девушка, несмотря на недели, проведенные в стенах академии, так и не смогла привязаться к Невермору, но уйти хочет на своих условиях. И вовсе не потому, что ее поведение сочтут «неприличным и неподобающим». Угрожающее и опасное Уэнсдей подходит намного больше. Не сдержавшись, она жмурится, пока Вещь гладит ее язык; пальцы выскальзывают изо рта, натягивая вязкую слюну серебристой нитью, касаются нижней губы, чуть прихватывают, оттягивая. Когда Вещь отпускает, девушка втягивает нижнюю губу в рот, слегка прикусывая. Дыхание становится чаще и тяжелее, температура тела Уэнсдей повышается, кожа словно раскаляется от закипающей крови, однако Уэнсдей продолжает лежать, не двигаясь, словно покойник в гробу. Она хорошо владеет своим телом, но Вещь знает, как ей нравится. Он сбегает на грудь девушки, лениво перебирая пальцами, трется о выступающие ключицы, щекочет ямку между ними, в которой влажно от проступившей испарины, а после, раскрывшись, ложится ладонью ей на грудь, сжимая сквозь полосатую ткань майки. Это вынуждает Уэнсдей едва заметно содрогнуться и поджать пальцы на ногах; вещь, уловив ее дрожь, отпускает, только на секунду, чтобы потом вновь обхватить грудь девушки всей кистью, мягко сминая и массируя. Жар в венах становится сильнее, мышцы горячечно зудят, сосок от движений Вещи твердеет; Уэнсдей вытягивается на кровати, выкладывая руки вдоль тела. Вещь берет девушку под грудь, приподнимая, и указательным пальцем надавливает на заострившийся сосок, проступающий через складки футболки. Трет, обводит, пока Уэнсдей вжимается спиной в постель; ей сложно представить на месте Вещи Тайлера или Ксавьера. Парень бы напирал на нее всем весом, жарко дышал бы в лицо, шумел, бестолково суетился, стараясь устроиться поудобнее; девушка морщит лоб, в тени раздражения поджимая губы; с ними пришлось бы подумать и о контрацепции. Беременность не входит в планы Уэнсдей, дети не вызывают у нее трепета и умиления, а грязный, болезненный процесс родов не кажется чем-то стоящим таких усилий и мучений. Модель жизни женщины-домохозяйки, озабоченной только семьей, хозяйством и детьми, давно устарела, поиски мужа не являются первостепенной задачей, и Аддамс вполне способна самореализоваться без помощи матери, так стремящейся причинить добро единственной дочери. В Невермор Уэнсдей отдыхает от Мортиши. Пальцы, оттягивающие сосок, вырывают девушку из задумчивости; она шумно втягивает носом воздух, комкая в руках покрывало. От внутреннего напряжения тело кажется натянутым всеми жилами, будто подвешенное на дыбе, только вместо выворачивающей суставы боли — нетерпение и тлеющее, распирающее удовольствие. Вещь собственнически, нахально треплет Уэнсдей по груди, которая лениво перекатывается, не стесненная бюстгальтером, перебирается на вторую. Соски ноют, ткань футболки, слегка влажная от слюны, осевших на пальцах Вещи, чуть холодит кожу; во рту и в горле пересыхает. Уэнсдей ерзает спиной по постели, сбивая покрывало, тянется пальцами ног к изножью; Вещь ласково крутит ее сосок, словно ручку радиоприемника, и в голове девушки шумит как от помех. Стараясь дышать размеренно, она берется за край футболки и тянет ее вверх, задирая до самой шеи; Вещь сметливо спрыгивает на кровать, чтобы не мешать ей, а потом забирается на голый живот Уэнсдей, давя своей небольшой, но приятной тяжестью. Девушка рада, что у них обходится без излишней болтовни, посторонних запахов и взглядов; парни обычно весьма чувствительны, когда дело касается телесной близости, хотя это лишь потребность организма, но им нужно соревноваться и самоутверждаться. Впрочем, девушки так же болезненно самолюбивы; Уэнсдей уверена, что Бьянка воображает, будто у парня должно стоять только от мысли о ней. Вещь скользит по животу девушки, приподнимающемуся и опадающему от чуть сбивающегося дыхания; он загребает пальцами, подбираясь к груди Уэнсдей, которая лежит, убрав руки за голову, потирает ей между грудей и снова берется за красноватый, порочно торчащий сосок. Вещь сжимает на порядок сильнее, до легкой боли, и отпускает, стоит Уэнсдей выгнуть спину. Она выкручивает уголки подушки, сгибая в коленях ноги, сжимает бедра, между которых голодно и горячо пульсирует. Вещь замирает, отстраняется, и девушка бросает на него недовольный взгляд сквозь ресницы и мутную пелену все нарастающего возбуждения. — Продолжай, — требует она; Вещь довольно дергает запястьем, пересеченным темным швом с грубыми стежками, и принимается грубовато тискать девичью грудь, перескакивая с одной на другую. Он щипает Уэнсдей за соски, легонько царапает ареолы, несильно шлепает, от чего кожа Аддамс начинает розоветь. Девушка перебирает ногами, выгибая поясницу, от слишком резких, порывистых движений Вещь на ней слегка подкидывает. Между ног делается влажно, тонкая ткань белья липнет к набрякшим складкам, и Уэнсдей невольно приподнимает бедра, хватаясь за пояс джинсов. Вещь все понимает правильно, однако продолжает играть с ее грудью, распаляя сильнее. Мыслей в голове становятся все меньше, все возрастающий плотский позыв заволакивает рассудок, и Уэнсдей, пылая непотребно ярким румянцем, расстегивает пуговицу на джинсах, дергает за язычок молнии непослушными, неловкими пальцами и неаккуратно стягивает джинсы с бедер. Резинка трусиков оставляет на бедре девушки розоватый след; спущенное белье сминается, складками забираясь между ног Уэнсдей, которая осторожно, чтобы не стряхнуть с себя Вещь, пытается избавиться от джинсов, но они застревают в коленях, мешают и злят. Вещь, уловив в участившемся дыхании Аддамс недовольство, шутливо щелкает ее по соску, твердому, будто камушек, и сбегает вниз, чтобы помочь. Уэнсдей, слушая эхо своего сердцебиения, глухо отдающееся в ушах и вибрирующего на кромке барабанной перепонки, переворачивается на живот, ложится щекой и грудью на постель, поднимает бедра, упираясь коленями в покрывало. Она поочередно вытягивает ноги, позволяя Вещи снять с нее джинсы, и выдыхает долго, протяжно от предвкушения, когда Вещь начинает гладить ее по ноге. Сможет ли какой-нибудь парень быть таким же послушным и понимающим, как он? Уэнсдей сомневается; она не воспринимает Вещь больше, чем он есть — на то он и Вещь, но его компания не нарушает ее душевного спокойствия, как близко бы она не подпускала Вещь к себе. Он оглаживает бедра Уэнсдей, забирается между них, потираясь кошкой, и большим пальцем трет остальные, когда девушка опускается еще ниже, практически вжимаясь животом в сбившееся покрывало; Вещь проворно запрыгивает ей на ягодицы, просовывает пальцы под белье, обхватывая одну из половинок целиком, впивается пальцами, сминая, чуть встряхивает рукой, наслаждаясь упругостью. Уэнсдей прикрывает глаза, облизывая пересохшие губы, разводит ноги шире; она не касается себя, не справляется с возбуждением самостоятельно. Аддамс не обуревают внезапные порывы плотского голода, а если она чувствует, что ее организму чего-то не хватает, то пользуется Вещью. Он неживой, но и не мертвый, однако движения его совсем мужские, по-хозяйски наглые, с налетом грубости, однако Вещь прекратит, если Уэнсдей скажет ему остановиться; это очень удобно. И очень хорошо, особенно сейчас, когда Вещь, совсем забравшись под трусики девушки, оттягивает их, просовывая пальцы ей между ягодиц. Он трогает и ощупывает ложбинку, обводит сжавшееся отверстие ануса, позже выбирается из-под кружевной ткани, оттянув резинку белья так, что она щелкает девушку по коже, и перебирается ей на спину, а оттуда — на плечо. Он подставляет пальцы губам Уэнсдей, и она смачивает их слюной; ее оказывается неожиданно много, хотя в горле сухо до сбивающегося дыхания. Вещь на трех пальцах ковыляет обратно, и девушка уже сама спускает трусы, просто и буднично, как перед стиркой или на осмотре у врача. Это не первый их раз; Уэнсдей любознательна и любопытна, а ее собственное тело так же заслуживает изучения, заботы и удовлетворения потребностей. Никто не знает Уэнсдей Аддамс лучше, чем она сама; ну, и, возможно, Вещь. В такие моменты девушка немного жалеет, что у него только одна рука. С парой выходило бы куда задорнее. Влажные пальцы двигаются куда более плавно и легко. Уэнсдей возбуждена достаточно, чтобы проникновение не доставило особых неудобств, однако Вещь не спешит забираться внутрь: он скользит вдоль промежности от копчика, до самого лобка, сжимает его, забирая в горсть, забирается между слипшихся складок, постукивает по клитору, тут же принимаясь его потирать и гладить. Прикосновения к небольшому плотному бугорку, выступу плоти, в котором свиваются в узел сотни нервных окончаний, вынуждают Уэнсдей дрожать; она не стонет, не скулит и не просит не останавливаться, ей достаточно все это чувствовать и осознавать, что с Вещью она в безопасности. Никто не станет относиться к Аддамс так бережно, как он; это не любовь, а здравый смысл. Уэнсдей подкидывает бедра, судорожно сжимая колени, и Вещь, прекратив трогать ее клитор, вцепляется в девичье бедро, цепляется ногтями, как кошка, и Аддамс сводит брови, выворачивает шею, бросая на него взгляд через плечо, но глаза застилает искрящейся пеленой, потому что Вещь снова забирается ей между ног и просовывает палец между створок, гладя их с изнанки, пока большой палец слегка надавливает на клитор. Девушка сипло дышит, ерзая щекой по покрывалу; звенящее напряжение растекается по всему телу, прорастает игольчатым льдом в мышцах от макушки до кончиков пальцев ног, мурашки рассыпаются по коже, когда мерные движения Вещи становятся все быстрее. Слюна уже не нужна, Уэнсдей и так достаточно влажная, и пошлые чавкающие звуки вызывают брезгливое веселье; все, что так или иначе связано с человеческим телом, будь то секс или вскрытие, довольно грязный процесс, но в удовольствии все это меркнет, кажется неважным. Уэнсдей выталкивает из горла воздух сквозь зубы, закрывает глаза, плотно смыкая веки, будто всерьез собираясь уснуть, и все же стонет, когда Вещь вводит в нее один палец; он проворачивается внутри нее, проникая глубже, а мизинец толкается в жаркую тесноту ануса, немного, на длину ногтя, однако этого оказывается достаточно, что девушка, внутренне содрогнувшись, сжимается, обхватывая пальцы Вещи собой так крепко, что от движений пальцев делается немного больно. Аддамс заставляет себя расслабиться, морщит лоб, стискивает зубы, не открывая глаз; Вещь двигается медленно, проникая в девушку с двух сторон, заполняет ее крепко, плотно, и от раскалившегося нутра идут волны жара, вынуждающего Уэнсдей тяжело дышать, совершенно лишая ее возможности четко мыслить. В сознании мелькают неясные образы; не Ксавьер и не Тайлер, а размытое понимание, что реферат по английской литературе лучше закончить сегодня, что у нее заканчиваются струны для виолончели и что на ужин бы хотелось пирог с почками. В Невермор его готовят вкусно, но совсем не так, как бабушка, которая добавляет в начинку розмарин и гвоздику; обе специи весьма токсичны в избыточных количествах, но бабушка умеет обращаться с ядами и, зная характер внучки, не оставляет ее одну на кухне. Девушка дышит все чаще, в такт движениям пальцев внутри нее; мизинец глубже проталкивается в анус, распирая и заполняя до упора, к указательному пальцу во влагалище, в котором ненасытно чавкает и хлюпает, присоединяется средний, и Вещь практически подпрыгивает на Уэнсдей, имитируя движения всей руки, когда двигают не только пальцами и кистью, а наваливаются плечом, работают локтем до натянувшихся жил и сведенных челюстей. Аддамс плашмя падает на постель, комкает в кулаках покрывало и через минуту, собравшись с силами, переворачивается, опирается спиной на подушку; Вещь остается в ней, не переставая двигаться, и девушка разводит ноги, наблюдая за тем, как его пальцы погружаются в ее нутро, как выходят, влажно блестящие от ее выделений, и как снова и снова нанизывают ее на себя; мизинец в анусе не двигается, даря лишь чувство приятной тесноты, а большой палец тянется к клитору, алеющему от притока крови. Уэнсдей поджимает пальцы на ногах, запрокидывает голову; уперевшись локтями в постель, она берет себя за соски, сжимает, оттягивая, а Вещь толкается в нее, звонко шлепаясь ладонью по девичьей промежности. Уэнсдей старается оттянуть момент оргазма, ей приятно ощущать движения внутри себя, нравится чувствовать эту сладкую тесноту в теле, тупую давящую боль между бедер, от которой хочется только сильнее; соски тоже горят и ноют, девушка трет их, зажав между пальцами. Воздуха начинает не хватать, как при долгом беге, Аддамс откидывается на подушку, выгибается дугой до ломоты в пояснице, будто одержимая, когда Вещь принимается двигать пальцами мерно, мелко и часто. Ему хватает нескольких десятков подобных рывков, чтобы девушка кончила; сначала она каменеет, чувствуя давление в низу живота, которое в ту же секунду рассыпается искрами, бьющими по оголенным в возбуждении нервам. Задыхаясь, Уэнсдей обмякает, закинув руки за голову; пальцы выскальзывают из нее, Вещь осторожно, чтобы не испачкать покрывало, подбирается к прикроватной тумбочке, на которой лежат пачки бумажных платков и влажных салфеток. Несмотря на вязнущую слабость, горько-сладкую, отдающую жженым сахаром, Уэнсдей садится на постели и берет упаковку с влажными салфетками. Достав сразу несколько штук, она протягивает ладонь к Вещи, который тут же забирается к ней на руку, перебирая пальцами, подобно пауку-птицееду. — Нужно навести порядок, пока Энид не вернулась, — привычно напоминает Уэнсдей; занятно — в школе редко можно оказаться в одиночестве, но здесь у девушки получается куда надежнее укрыться от посторонних глаз, нежели дома, где безраздельно властвует Мортиша. Ларч только кажется тупым, неуклюжим увальнем, а отец совсем не так прост, как может показаться; Пагсли, конечно, несколько доверчив и наивен, однако он — Аддамс, а Аддамсы упрямы, обладают хорошей памятью и не дают себя в обиду. Уэнсдей не забудет, что родители сослали ее в школу, и будет помнить, что мать позволила девушке взять с собой Вещь; он слишком хорошо отлаженный инструмент, чтобы оставлять его дома, а тело — словно виолончель: нужно умение и ловкие пальцы, чтобы позволить мелодии родиться под смычком. Вещь, ластясь подобно кошке, подставляется Уэнсдей, когда она вытирает его влажными салфетками; он пытается ухватить девушку за голую грудь, нажать на сосок, как на кнопку на пульте, однако Аддамс одергивает футболку, сурово сужая зрачки. — На сегодня достаточно, — заявляет она, ссаживая Вещь на постель, но он своевольно забирается к ней на колени и трется грубо зашитым синюшным запястьем о живот девушки. Уэнсдей выгибает одну бровь в недовольстве, но гладит выступающие костяшки Вещи, заметно подрагивающего от удовольствия. Разомлевший, он упускает момент, когда Аддамс скидывает его на кровать, и обиженно валится, выставляя ладонь и изогнув пальцы. Уэнсдей, не обращая внимания, достает из ящика комода чистое белье, берется за смятые джинсы; в уголках ее рта кроется намек на улыбку. Она знает, что Вещь не сможет долго злиться, и скоро заберется к ней на стол, на плечо или на колени, потому что всякой вещи нужен владелец, и с вещами намного проще, чем с людьми. Потому Уэнсдей предпочла провести время с ним, а не пойти вместе с Ксавьером в библиотеку.