Роза пахнет розой

Три дня спустя лекари Эрейниона сказали: Хальбранд будет жить, — и ее охватила непозволительная животная радость; колени у Артанис сделались мягкими, как трава, в которую она опустилась. — Ты беспокоишься за этого смертного, — сказал Эрейнион. Финдекано смотрел так же пристально и говорил так же вкрадчиво, когда произносил самое важное. Когда был Нолдораном. Все боялись этих взгляда и тона, потому что Финдекано видел собеседника насквозь. Навряд ли Эрейнион со своей разбавленной кровью унаследовал отцовское умение прозревать феар. И все равно Артанис стало не по себе. Будто в ее беспокойстве крылось преступление. — Да, — отстраненно отозвалась она, взялась за протянутую руку, чтобы подняться, — я беспокоюсь за этого смертного. Эрейнион пожал плечами. В их семействе двоеженцев, братоубийц и неблагодарных детей беспокойство за смертного не сотрясало никаких основ. Но нолдор, синдар, нандор, ваниар, тэлери так перемешались в последнем королевстве эльдар, что чьи-то основы наверняка содрогаются от этого беспокойства. ...Ее радовал Эрегион. Тьелперинквар не захотел строить его похожим на крепости и города дядьев, деда и прадеда — даже столице дал название только на синдарине; Эрейнион тех крепостей и городов не знал, Элерондо никто не спрашивал. Но все равно среди колонн, оплетенных каменными узорами и мелким плющом, под гроздьями глициний, в окружении болотных ирисов, которыми густо порос берег Гландуина, Артанис чувствовала подобие умиротворения. Или примирения — с собой и со всем миром. А может, ей нравилось думать, что она умиротворена; так в ее памяти гасли немигающие черные глаза Мириэль и расточался пепел, извергаемый землей и небом. Она ни разу не навестила Хальбранда. И он в первую очередь пришел не к Артанис. Он пришел в кузницу Тьелперинквара, где по воле хозяина можно было спрятать и открыть небеса — или самому прятаться от них. Что Тьелперинквар и делал. — Ты так станешь похожим не на своего деда, а на затворника Эола, — сказала Артанис, когда он показал ей, как работает механическая крыша над верстаком, тиглями и мехами. Вместе они смотрели в ночное небо. Если бы не смутный блеск металлического остова, на который пружины и крюки натягивали складной обшитый парусиной деревянный настил, Артанис протянула бы руку, чтобы сорвать звезду как яблоко с ветви. — Хочу однажды сделать такую из камня, — ответил Тьелперинквар, уязвленный не на шутку ее равнодушием к таланту зодчего. Хальбранд, должно быть, проявил больше уважения. На третий день он пришел к ней на берег Гландуина. Сел рядом с ней, опустил ноги в воду, пошевелил ступнями, тревожа стебли водяных ирисов, расстеленные по течению. — Ваши целители — настоящие кудесники, — сказал он. Артанис окатило волной тепла и дрожи при виде его нахальной улыбки. — Может, они и Мириэль сумеют помочь? Застывшие черные глаза нуменорской принцессы, черты которой не хранили уже и намека на черты Лютиэн, или Мелиан, или Итариллэ, прожгли феа Артанис насквозь. Она поморщилась. — Не сумеют. Как не вырастили бы тебе новую руку, если бы ты своей лишился, король Юга. — Хорошо, что не лишился. Хальбранд улыбнулся, поманил ее сесть рядом. Артанис послушалась. — Над чем вы там колдуете с Келебримбором? Она отвыкла называть его Тьелперинкваром вслух. Тьелпэ — даже с чужаками — не могла. И имя это принадлежало уже другому. Мертвецу без могилы. Артанис передернуло от воспоминаний. — Да так, он делится своим опытом, я — своим, — Хальбранд беззаботно потянулся. — Ты разве кузнец? — За какую только работу я ни брался, — то ли прихвастнул, то ли посетовал он — и схватил Артанис за руку. — Смотри-ка, у меня и шрама не останется. Он сунул ее ладонь себе под рубаху, чтобы Артанис сама убедилась, насколько незаметным стал бугор шрама, оставшегося после удара копьем. И пока она цепенела в смятении от прикосновения к чужому телу, от жара чужой кожи, от внезапной тесноты во всем — в груди, в голове, в пространстве между собой и Хальбрандом — наклонился и поцеловал ее. Не то чтобы она ощущала томление по этому поцелую; ощущала — с самого разговора после сражения, когда, не глядя в глаза, не прибегая к осанвэ, они обошлись одними словами, чтобы открыть друг другу феар. Только случился поцелуй раньше, чем Артанис успела облечь томление в ясную мысль. И все прочее тоже случилось раньше. Хальбранд заполучил ее, дрожащую и в поту, словно норовистая лошадь, которую объезжали слишком долго. Он и брал ее, как кобылу, жадно дергал на себя за бедра, пока она не встала на коленях и локтях смирно, принимая свое сладкое поражение, свое сладкое унижение от Хальбранда, крови правителей Юга. От унижения и от наслаждения она и разрыдалась беззвучно, покуда Хальбранд нагнул ее голову ниже, заставил смотреть, как в траве копошатся муравьи и как стрекозы перебираются со стебля на стебель, другой рукой поддавливал на поясницу, пока она не раздвинула ноги шире и не отставила зад, словно приглашала засадить поглубже. Хальбранд схватил ее за волосы, задрал ей голову, и Артанис показалось на мгновение, что земля и небо поменялись местами... Излив семя, он стал мягче, позволил ей повернуться, лег головой к ней на грудь, несколько мгновений лениво касался губами соска. Потом поднялся; Артанис отстраненно слушала, как он расхаживает по мелководью, покуда лоно ее ныло, растревоженное, истерзанное его вторжением, но не насытившееся. Она увидела, как рядом упала его тень, и подняла залитое слезами лицо. Хальбранд был наг, и прекрасен, будто выкован Аулэ, — хотя это ей, наверное, нашептывала неутоленная жажда; и горд, и непобедим — а она, Артанис, глотала свое унижение. — Почему ты плачешь? Melde — так это звучит на твоем языке? Ты должна научить меня. Чтобы я знал, какими словами заговорить тебя... Какими словами воспламенить тебя... Какими умолять тебя... Он опустился рядом, покрывал поцелуями ее лицо, шею, склонился над животом, целуя прямо над кольцами волос в паху. Все тело Артанис напряглось. — Тебе не было достаточно, моя королева? — пальцы заскользили у нее между ног, проникли в нее. И снова. И глубже. Кажется, она растянута уже настолько, что может принять всю ладонь — а может, и принимает; Артанис шарила по земле, пыталась схватиться за траву, за трещины в камнях, зазоры между ними. Такое не могло прийти от Эрегиона, эту отраву она подхватила в Нуменоре, и теперь отрава блуждала в крови, заставляла подаваться навстречу бесстыдным тяжелым ударам, словно она была неуступчивой девственной породой, а он — горным мастером в поисках золотоносной жилы; заставляла наталкиваться пальцами на мокрые от усилий волосы Хальбранда, обнимать ладонью его затылок, направлять его подбородок, его рот к ноющим соскам. Он впивался то в один, то в другой, стискивал губами с такой силой, что Артанис дрожала между болью и наслаждением, а он понимал, так хорошо понимал, как удерживать ее ровно на этой грани; а потом она наконец рухнула за край, словно разорвалась струна, в ушах забурлило море, голову стиснуло, между ног, казалось, хлынула река. Хальбранд прильнул ртом, впитывая и глотая, погрузил язык туда, где недавно двигались пальцы, и Артанис забилась, как рыба в сетях. С нее было довольно; но Хальбранд снова навалился на нее, обессиленную, обездвиженную, отяжелевшую от слабости, заставил принять себя, морщиться и терпеть; с нее было довольно, она уже насытилась, пресытилась, но платила за удовольствие, которое получила от его ласк. Мелиан полюбила Старшее дитя. Лютиэн и Итариллэ сплели свои судьбы со смертными. Финделассэ хотела сплести, и Айканаро тоже. Артаресто умер, потому что увидел в смертном друга — сына, может быть, после того, как лишился своих сыновей. Артафиндэ отдал за смертного жизнь... Артафиндэ погиб, пытаясь совладать с могуществом Саурона. Артафиндэ, который смеялся громче всех, и пел веселее всех, и пил больше всех, и танцевал дольше всех. Ей не показали тело. Только могилу. Берен сказал: помни его прекрасным, не надо тебе знать, что с ним стало после Тол-ин-Гаурхот. Лучше бы она помнила Артафиндэ, каким помнил Берен. Отец сказал, что Валар воплотили его снова. Что он заслужил это прежде всех остальных — своим умением держать клятву, своей преданностью, своими страданиями. Но этот новый Артафиндэ был из плоти, которую не зачал отец и которую мать не носила в себе положенный год; не вырос в колыбели Альквалондэ под колыбельные Уинэн... Запах истинного Артафиндэ оттиском запечатлелся на его убийце. — На тебе запах моего брата, — бездумно сказала Артанис. И очнулась. Очнулась от правды. Артафиндэ погиб, пытаясь совладать с могуществом Саурона. Аннатара. Хальбранда. — На тебе запах моего брата, — сквозь зубы повторила Артанис. Он улыбнулся. Серые с прозеленью глаза смотрели на нее внимательно и цепко — и она вдруг вспомнила этот взгляд. Давно. В Валиноре. Взгляд, под которым она чувствовала себя нагой и прекрасной и от которого напрасно пыталась заковать себя в кожаную броню или заслониться белыми одеждами. — Верно. И твой тоже. Артанис села. Долго смотрела на колени, которые ссадила о камень. Собирала все свое достоинство, разбросанное среди болотных ирисов. — Надеюсь, его запах ты получил иным способом. Саурон не отвечал долго и не уходил; потом присел рядом с ней на корточки, взял за подбородок, словно она капризничала слишком долго. — Мы враждовали, — сказал мягко. Артафиндэ сказал бы так. Артанис едва не замутило от невыносимого сходства. — Ты не знаешь, каково ходить в цепях Моринготто. Будто тебя вечно гонит кнут, а ты даже не знаешь, куда спешишь. Когда он оказался за Вратами Ночи, я впервые за многие годы вздохнул спокойно. Я странствовал, не знал, где мое место в новом мире... пока не встретил тебя. Ей сводит челюсти. — Брату ты пел такие же песни? — О нет, любовь моя. Совсем другие. Хочешь послушать? ...Артанис глохнет. Падает на дно тьмы, где небеса извергают на нее черный дождь. Его потоки ревут, вымывают землю у нее из-под ног. Не перепеть, не перекричать. Она — барабан, по которому ливень выбивает слова. Вот это и есть Песня Силы, Инголдо Артафиндэ, грохочет черная вода и хлещет так, словно хочет содрать кожу — и в самом деле сдирает; только личину, которая позволила им пробраться так далеко. Тебе стоило трижды подумать, прежде чем меряться со мной в этом искусстве. Артанис зажимает уши. Я один вижу твое величие, Нэрвен Артанис. Я один вижу твой свет. Ты станешь королевой, могучей, как сама земная твердь, журчит Гландуин... — ...как сама земная твердь. Она все еще видела себя в железной короне. И короля рядом с собой. Более великого, более могущественного, чем любой из Верховных королей Нолдор — от Эрейниона до Финвэ. Короля, способного подчинить всю Арду. Брат мой, помоги мне пройти это искушение, я слаба, брат мой... — А ты станешь моим Темным Властелином? — Нет, — он улыбнулся, и Артанис пробрала дрожь: столько любви заключено в этой улыбке. — Мы посланы друг другу свыше. Это были твои слова, Коронованная светом. Словно он окунул ее в холодные воды Гландуина. В его устах даже это имя звучало издевкой. Она больше не сможет слышать его из уст... кого угодно. Запятнанное имя. А еще раньше она запятнала того, кто дал ей это имя — и любовь, и дом, и терпение, и заботу, — когда откровенничала с убийцей брата. Когда целовала его, когда раздвинула перед ним ноги, когда позволила взять себя, когда искусала его ладонь, потому что он зажал ей рот, мешая стонать от восторга. Убийца брата огулял ее, а она была рада. И просила еще. Стыдиться было уже поздно. Артанис наконец-то встала, принялась одеваться. Саурон остался смотреть на нее снизу вверх. — Тебе повезло, что я здесь без ножа. — Не так-то просто зарезать того, кто пробудился еще до Песни. — Я попытаюсь, если ты станешь подначивать Келебримбора. — О, я вовсе его не подначивал, — усмехнулся Саурон. — Я лишь советовал. Но теперь непременно стану. Мы ведь посланы друг другу свыше. Как сама земная твердь, пело у нее внутри, пока Артанис бежала прочь, ведь рядом буду я.