Гололед.

Прохладный и слякотный ноябрь сменился на удивление морозным декабрем, что при каждом удобном случае посыпал землю снегом. Деревья уже не стояли обнаженными мрачными фигурами в тени грозовых облаков, а были лишь неясными сероватыми силуэтами на фоне общей зимней картины. Грязь пропала подавно—ныне гололед. По приходу со школы Осаму этим вечером получил очередную порцию подзатыльников и криков отца. Нет, он не был пьян алкоголем. Он был пьян собственной невменяемостью: кричал, бил жену и сына, который лишь молча стоял, находился в подобии транса. Нет ему здесь места. Любые сказанные Дадзаем вещи воспринимались в штыки, облик был ненавистен каждому обитателю этого дома. Не важно, был ли он весел или серьезен— ругань в любом случае неизбежна, как например и сейчас. Он ведь ничего не сделал, но ах, если бы это понимала мать, которая под давлением отца причитала, ударяла его по щекам и рукам, и казалось согласилась с мужем: сын виноват. В том, что родился, в том что живет, дышит, ест, ходит да и просто существует: он виноват. Во всех кредитах, ипотеках, проблемами с алкоголем и веществами виноват Дадзай: так считали они. Сам Осаму не считал никак. Ему было все равно—он привык. Только вот на этот раз его еще и выгнали пинком, с криком " Дрянь ты эдакая, чтоб я тебя, ублюдка, до завтра не видел! Пошел вон!» Дадзай повиновался и молча вышел. Это было далеко не первый раз, но происходило подобное доселе лишь в промежутке между апрелем и октябрем. Что ж они такого придумали, в чем же он настолько провинился, почему же он настолько ненавистен? Ответа не было, нет и не будет. Вот только из одежды на нем была лишь рубашка, флисовая толстовка на молнии красного цвета, в кармане которой лежит телефон с сигаретами, школьные прямые брюки да кеды. Вот так удача: на улице минус пятнадцать, так еще и снег идет! Осаму вышел из подъезда: холодрыга, да еще и ветер сильный, метель одним словом. Он пошел. Не знал куда, не знал зачем, не знал. Он просто не знал зачем он жив. Фланировал Дадзай спальному району среди хрущевок донельзя долго, ибо его волосы, как оказалось, местами даже покрыл иней, пальца ног и рук не сгибались, а колени ломило. В кармане брюк, к его неожиданности, нашлась целая зажигалка. Вскоре он закурил. Это были самокрутки из самого дешевого табака и совсем слабыми фильтрами: такие были намного крепче и в несколько раз дешевле обычных сигарет, а хранил он их в некогда полученной упаковке из-под вишневого чампана, которая уже была сильно потрепана временем и различными ситуациями, в которые Осаму нередко попадал. Что делать? Этот вопрос настиг шатена лишь тогда, когда ему было чрезмерно плохо уже на физическом уровне. Куда идти? Он не знал даже своего примерного местонахождения. Среди панелек все сливалось в единое целое: небо, снег, свет фонарей, отчаяние, холод, пурга, сигареты—все вместе это принимало блекло-серый оттенок, из-за чего разобрать что-то конкретное возможным не было. В голове промелькнула мысль о том, что во всем этом есть красота: изломанная, убогая и мрачная, но все же красота.Он не знал, куда ему идти. С одноклассниками он был в достаточно хороших отношениях, но домой его бы вряд ли кто пустил— обкуренный подросток в очень уж легкой одежде это явно не тот, кого они бы хотели видеть в своей квартире, да и он ушел за пять районов от своего. Имена знакомых бегали в его голове до тех пор, пока он не вспомнил Федора Достоевского. Парень из параллели, который обыграл его на шахматном турнире год назад. Осаму был тогда более, чем удивлен проигрышу. Кареглазый мог только предпологать, где именно живет Федор, поэтому решено было пойти к ближайшему подъезду: в любом случае, он ничего не потеряет. Подойдя к дому шатен понял, что обзванивать квартиры он будет долго: этажей около пятнадцати. Дом был схож с тем, в котором живет сам Дадзай, но оный был несколько младше и в более опрятном виде. Решив, что просто стоя недалеко от подъезда кареглазый ничего не добьется, было решено перебирать всевозможные числовые комбинации: 99, 54, 100, 104, 21 и прочее. Каждый раз, когда он спрашивал, с кем он имеет честь говорить на него летел девятиэтажный мат, в число ругающихся вхрдили и пенсионеры, и домохозяйки, и даже дети. Набрав 85 номер на Осаму заместо уже привычного сквернословия вылетело хрипловатое: «Это кто?» Определенно, это был Федор. —Дадзай. Помнишь, мы в шахматы на турнире играли в прошлом году? Ты ведь Достоевский? — Да, помню. Не думаю, что в конкретный момент будет уместно спрашивать, с какой целью ты пришел.— последний вопрос остался без внимания, ибо ответ был очевиден для обоих Подъезд был такой же, как в доме Осаму, те же лестницы, двери, соседи, крики, ремонт, открытые настежь окна и сколы на ступенях. Осаму разулся: носки были в крови. Он присел на пол и обхватил плечи руками. В квартире было тепло. Достоевский принес для шатена футболку и штаны из своего гардероба, ибо то, что было на его визави сплошь покрыто снегом, а в мкором времени и вовсе станет мокрым. —Проходи в ванную, переоденься.— глухо донеслось от хозяина квартиры, —посидишь в теплой воде и я дам тебе тапки, но сначала согрейся так хоть немного, иначе хуже будет. Просидев так минуты две-три кареглазай решил, что можно уже и идти. Дадзай молча кивнул головой и предпринял попытку встать, но ничего не вышло: ноги и руки не слушались, голова гудела. Теперь он уже лежал. Федор вздохнул и взял кареглазого на руки, мысленно удивляясь, что тот чересчур легок. Он положил его в ванну, снял с него кофту, расстегнул рубашку. —Я настроил тебе теплую воду, дальше сам. — произнес брюнет, после чего ретировался. Осаму изнеможденно распластался по дну ванны. Он включил максимальный напор теплой, почти горячей воды и снял с себя оставшуюся коей было мало. После всех водных процедур кареглазый чувствовал себя намного лучше: тело не было онемевшим, ноги не кровоточили, а голова не гудела. Встав, он надел в черную клетку штаны и какую-то растянутую футболку с абстрактным принтом. Полотенца дабы вытереть голову шатен не нашел, а посему вышел из душевой с мокрыми. Решено было пойти на кухню, где Осаму посчастливилось обнаружить Федора, оный молча ожидал своего названого гостя. —Ну так что произошло? — первым заговорил брюнет. —Родители из дома выперли.— с тяжелым вздохом ответил Дадзай, —Такое, разумеется, и раньше происходило, но к моему счастью не зимой. В этот раз произошло так, но хорошо, что хоть били не сильно, иначе сейчас бы валялся где-нибудь, хахах. Забавно, не правда ли? —Очень. Чай будешь? —Не откажусь. —Зеленый или черный? —Без разницы. Давай черный. Федор кивнул, достал из серванта кружку и пакетик, поставил чайник. Он посмотрел в окно. На улице все также шел снег, хлопья становились все больше и больше. —Ты что-то говорил про тапки? — всё-таки напомнил Осаму. —А? Да, конечно, сейчас. Брюнет отлучился, после чего вернулся с резиновыми тапками и носками, а затем протянул их Осаму. —Не переживай, носки новые, я их толком не надел ни разу. — Даже если надел бы, ничего страшного. О, чайник, похоже, вскипел.— выдавил улыбку шатен. —Ага, пойдем.