***
То, что Эстебан будет черным, он знал с детства. Все знали: матушка, сестренка, слуги, да все Эр-Сабве! Отец, хоть и не был магом, тоже это знал. И даже понимал, а потому решился взяться за невозможное: сделать из черного — человека. Учитывая, что подавляющее большинство знакомых принимало его за обычного, у отца все получилось: при встрече Эстебан демонстрировал себя как воспитанный и вежливый юноша, без всяческих пагубных склонностей и проявлений. Правда, при более близком знакомстве выяснялось, что хрен там, и его натура была еще более дурной, чем у прочих, что и позволяло ему раз за разом без особого труда (ну не считать же таковым для черного пару разбитых носов и пальцев?) занимать высокое место в любой иерархии, частью которой приходилось становиться. В Лаик же его черная, хоть и еще и не пробудившаяся натура и вовсе почувствовала себя как дома. Даже лучше, потому что в Лаик белых была от силы треть, а в Эр-Сабве — восемь десятых. Эр-Сабве уже несколько кругов славился своими природниками. В этом не было ничего удивительного, потому что подобные таланты возникали в основном из-за необходимости, например той, что заставляла находить способы выращивать пищу прямо на солончаках и разводить особо крупных и не ядовитых, породистых и съедобных ызаргов. Что до черных… они тоже были, куда уж без них. Но за пару десятков лет взросления они успевали так пресытиться родиной, что сбегали из нее при первой возможности. Эр-Сабве многими считался благословенным краем, в котором почти не было нежити из-за обилия соли, но… На самом деле это было настолько невыносимое место, что даже нежити приходилось там непросто. Поэтому местная нежить была еще опаснее и умнее, и подчас встречались такие экземпляры, о которых монахи читали лишь в самых древних книгах. Так что жили здесь в основном либо особенно отчаянные люди, либо решившие посвятить свою жизнь борьбе с пустошью белые. Черные жить могли, просто… не хотели. Им, в отличие от белых, делать здесь было нечего, разве что Моровую Деву по холмам гонять. А потому набравшихся опыта на пустынных нежитях чистильщиков из Эр-Сабве с руками отрывали в любом конце материка, чем те и пользовались, уезжая как можно дальше от родной степи. Эстебан и сам пытался, раз пять. На шестой отец, видимо, устал, так что Эстебану удалось стащить из конюшни скакуна. Беглец двое суток мчался, наслаждаясь свободой, пугая живность и отстреливая нежитей, пока адуаны с ухмылками не поймали его на границе и не вручили конвою, где Эстебана уже ждали приказ о назначении в Лаик, вещи и письма от родни. В письмах матушка и сестра желали ему легкого пути, а отец предупреждал, что у конвоя есть снотворное и блокиратор, которые ощущаются непробужденными особенно сильно, так что… Нафиг. Эстебан смирился и, заняв место впереди, первым направил коня в сторону Олларии, делая вид, что он все так и задумал. Унары еще в первый же день интуитивно поделились на три стайки: потенциально белых, несомненно черных и нормальных. Последних было больше, но, на свою беду, они полезли к черным, за что сразу и огребли. Зато сами черные друг с другом не схлестнулись, “мирно” установив иерархию по результатам стычки. Эстебан, естественно, занял верхнюю позицию, ибо был умным и из схватки вышел невредимым, еще и успел привести себя в порядок до того, как показались слуги и менторы. На счастье, к тому моменту всполошившиеся светлые взяли себя в руки, успокоились, успокоили других и даже заверили старших, что ничего не было. Клирик, конечно, повел черным глазом, но хрен там: Источников нет (пока нет), фонить нечему. Эстебан гордо оглядел свою стаю, а после, убедившись, что его первенство никто оспаривать не собирается, выбрал следующего противника, которого ему уже назначило общество, — Окделла. И тут-то начались проблемы…***
Окделл реагировал не как черный. И не как обычный человек — на них Эстебан уже нагляделся, не только на клюнутых пустынным солнцем, но и на столичных. А Окделл был… отмороженным. Шарахался, молчал, на контакт, даже с белыми, не шел. От менторов-эмпатов шухерился даже лучше черных, изредка, но все же попадавшихся на контрольные “просто беседы с чаем”. У Эстебана от его повадок все внутри скручивалось узлом. Неправильно все это было, неправильно до жути, а в чем — он понять не мог, как и игнорировать: черная натура, как за сколы, цеплялась за чужие заковырки, стискивала, сталкивала их вместе из раза в раз. Пока в очередное из этих столкновений, после отбоя, в темном коридоре, оба не рухнули. Почти что в Бездну, точнее, вместе с полом на нижние ярусы: их предупреждали, что Дом не любит полуночников, но… Ладно, в этом Эстебан был готов признать свою оплошность. Точнее, в том, что он, идиот, пролил кровь. На нее вечно сбегались беды: как просто неприятности, так и нежити. С окделловской кровью был двойной эффект: Лаик гневно задрожал, сотрясая своды, а затем пол под ними пошел ходуном, растекаясь в стороны. А дальше… Что было дальше, Эстебан помнил смутно. Помнил укусы, колкие, едкие, буквально прожигающие кожу пустотой, помнил гнев, настолько горячий, поглощающий, что ближайшие к нему противники просто разлетелись пеплом. Помнил довольно взревевший Источник, возникший рядом с ним ослепительным черным солнцем, и помнил второй, что мягко, вместе с теплыми руками, обнял его, рассеивая тьму, укутывая в свет… Очнулся он уже с Окделлом в обнимку, рыча на отца Германа, отгоняя того не только оскалом, но и энтропийным щупом. Супре, не будь дурак, не полез, а начал увещевать Окделла с безопасного расстояния. Тот, находясь в еще большем трансе, не отреагировал, зато его Источник подплыл ближе, подавляя влияние на реальность черного, а там уже и Эстебан перевел дух и услышал: — В печать, живо! Колиньяр оглянулся и увидел неподалеку даже не нарисованную, а вбитую в камень сложную многоуровневую печать и ушел в нее прыжком, крепче прижав к себе надорца. Тот охнул, Источник взревел, другой тревожно засиял, но ни один не исчез, хоть и оба стихли. Эстебан выдохнул и машинально погладил Окделла по голове, как хорошего скакуна. Ричард моргнул, смотря на него золотыми, сияющими глазами, и только после этого Колиньяр позволил себе хмыкнуть и вырубиться.***
— Ох, ни… — Томас, — прервал другой голос. Приятный, но… черный. Точно. Да и первый человеку точно принадлежать не мог. Эстебан, устало рыкнув, прижал к себе дернувшегося Ричарда, успокаивающе погладив того по спине. Источник на всякий случай подлетел ближе, защищая белого сверху. Да, в этом и была проблема: Ричард Окделл оказался белым. Как снег с Надорских вершин, чего в принципе быть не могло. Потому что в Надоре белые не жили: климат не тот, нежити много. И уж тем более белых не могло быть в Доме Скал, среди которых все вот уже два века были поголовно черными. Так уж повелось, даже на гербах отметилось: Придды — белые или люди, талантливо маскируясь одни под других, Эпинэ — серединка на половинку, уж слишком их много и слишком они любвеобильны, даже белых не сторонясь. Борраска же сначала были белые, но вот Алва уже были чернее ночи. Но Окделлы — нет. Только черные. Ходила даже байка, что Скалы попросту уничтожали тех потомков, что не несли в себе магию, чтобы сохранить ее. Вот и досохранялись… Эстебан лениво перевел взгляд с одного мага на другого. Стоявшие за чертой незнакомцы никем иным быть не могли, и он, хоть их не чуял, точно знал: черные. Только те могут быть настолько наглыми даже во взглядах. Один из них быстро передвигал пальцами, сплетая чары, пока второй уточнял: — Так что с ними случилось? Герман, вздохнув, начал рассказывать: — Они разбудили Дом, провалились на нижние этажи, в святилище Лита, где и нарвались на раттонов. А, раттоны… То-то Окделл бушевал — это ж единственные твари, которых даже природолюбивые светлые сами стремятся уничтожить в огромных количествах, изрядно изумляя этим стремлением даже бывалых черных. — ...а затем, видимо, из-за опасности, у одного, а следом и у другого, произошло Обретение. — Не следом. Одновременно, — отозвался тот маг, что колдовал у печати. — Думаешь? — Знаю. Если бы один возник хотя бы на миг раньше другого, тот бы не появился, а эти… — он махнул рукой над головой Эстебана и Ричарда. Оба, не сговариваясь, подняли лица: в воздухе, пританцовывая, вторя владельцам, сияли сплетающиеся Источники. Красиво и жутко. Черные что-то снова забубнили, переходя на термины высшей магии. Эстебан зевнул, потер бок и, снова подгребя под себя внезапно заинтересовавшегося белого (а вдруг полезет в печать, что будет? Нет, за Окделлом следить надо!) и положив голову ему на плечо, заснул.***
— Кажется, я понял, почему их не расплющило коллапсом. Черный, что походил на клирика даже больше, чем Герман, хоть и был в обычной одежде, повернулся к своему чуть более живому товарищу. Эстебан за часы их заточения уже понял, что в лицо тому было смотреть бесполезно, точно его закрывала фарфоровая маска. Только у него такой маской лицо и было. Но голос его звучал приятно и интересно. Настолько, что Эстебан перестал жевать подкинутые им пирожки (неживое и немагическое барьер пропускал, хоть и в одну сторону). Вслед за ним жевать прекратил и Окделл, прислушиваясь. — И как же? — Родство стихий. Окделлы — Закат и Полночь, а у Колиньяров изначально сильная связь с Волной, Полночью и Рассветом. Ага, хрен бы они без этой связи поперлись в Эр-Сабве, солончак безводный на три дня пути, пусть даже по королевскому указу. Не умей Себастьян Колиньяр договариваться и добывать воду везде, где находился, и ноги бы его и потомков там не было! Тот скривился, но кивнул, продолжая: — И по временному промежутку попали прямо в пик: чуть раньше или чуть позже — размазало бы либо раттонами, либо отдачей, а так… — Томас оглянулся на них и махнул рукой. — Зато ясно, почему они магически воспринимаются как одно существо. Второй кивнул, замечая: — С двумя Источниками. Очередной пирожок встал комом. Эстебан кое-как проглотил его и сипло спросил: — Чего?! Томас, довольно хмыкнув, присел на корточки и с улыбкой начал пояснять все нюансы их нынешнего состояния.***
Окделл со вздохом гладил лежащего на его коленях Колиньяра. Жалел. И единственное, что останавливало последнего от убийства и зверств, была не печать, не присутствие двух других более сильных и умелых черных, а то, что тот находился в таком ступоре, что попросту своего положения не осознавал. — Теоретически это невозможно, — скалился Томас, расписывая мелом очередной кусок стены. — Поправка: это невозможно в привычных нам условиях, — заметил фарфоровый сударь. — А здесь, с их двухуровневой системой, как видим, это вполне реально. Плюс, как я понял из слов Германа, юноши сами по себе необычны: один черный из Эр-Сабве, второй белый из Надора. — Когда его собеседник склонил голову к плечу, тот пояснил чуть иначе: — Почти как ты и Лючиано. — А, понял. Правда, вряд ли они… — оба внезапно замерли, возвращаясь к печати. Томас махнул рукой, посылая за барьер чару, от которой Эстебан тут же встрепенулся, вскакивая и защищая белого собой. Однако секунду спустя Ричард сам тронул его за плечо, заверяя: — Эстебан, все хорошо. Тангор не причинит нам вреда. В это не верилось. В это не хотелось верить, хотелось запустить когти в чужую плоть, успокоиться, но… Эстебан так же хорошо ощущал, что Ричард прав. Так же хорошо, как и ласковые лучи подплывшего к нему ближе белого Источника — черный все еще был настороже, сосредоточенно прожевывая чужую волшбу на мелкие детали энергии. — Ладно… — Эстебан, цокнув, отозвал Источник обратно, но после спохватился: — Погоди: Тангор? Вы знакомы? Ричард переглянулся с черным, беспомощно улыбаясь, но ответил честно. — Эм, нет. Не совсем. Просто я действительно очень похож на его брата.***
Печать сняли час спустя и тут же побежали в купальни: унары половину суток провели покрытые раттоновым прахом, пылью и прочей пакостью, что хорошему настроению, а значит, успешному укрощению Источников не способствовало. Ричард по-детски морщил нос, пока Эстебан сдирал с него ошметки одежды, но не противился. При первом осмотре он оказался цел, но Колиньяр не мог сказать, было ли это следствием того, что ему удалось защитить Окделла, или тем, что белая магия уже устранила повреждения у них обоих. У себя он новых шрамов не нашел, наоборот, все исчезло, будто рукой сняло. Когда же Экстебан начал намыливать Окделла, тот спросил, все еще морщась: — Может, я сам? Эстебан рыкнул, потирая его спину усерднее, и лишь несколько секунд спустя замер. Какого?! Какого он… Черные не заботятся о ком-либо, кроме себя и клана. Это белые привечают всех сирых и убогих, а он… С какого демона и момента времени Окделл — часть его стаи? Нет, даже больше: Эстебан сомневался, что позволил бы быть кому-то из семьи так близко к себе с тех пор, как проявилась черная натура, что он заботился бы о ком-то так же, как сейчас о Ричарде, словно тот… — Мы… — Да, — кивнул тот, отводя взгляд. Типичное белое поведение не бесило, и, может быть, даже пугало бы, но черные бояться не могут. — Как это вообще получилось? — шепотом выдохнул Эстебан, откладывая мочалку в сторону. Он слышал, что говорили черные, что говорил Тангор, но слышать и понимать — разное. Ричард повернулся к Эстебану лицом, аккуратно касаясь его запястья рукой. Черные не были контактными существами, скорее наоборот, но такая близость, сейчас, с ним, не была для Эстебана чем-то необычным, неправильным и неестественным. Не после того, что с ними случилось. Дом привел Наследника во Храм. Не его вина, что древний артефакт, настроенный на потомственных черных, не принял белого. Точнее, принял, почуяв кровь, но вот магия… К всеобщему счастью, черный Источник поблизости тоже присутствовал, поэтому активация прошла удачно. Удачно — в смысле без человеческих трупов, глобальных разрушений и необратимых магических и обычных инвалидностей. Все обошлось всего-то небольшим магическим казусом. Черные, развлекаясь, раз за разом посылали в них всевозможные диагностические чары, проверяя результат. Герман, на деле оказавшийся очень мощным и опытным эмпатом (эмпатом и лишь затем — белым), смотрел на них, очевидно, лишь ожидая своей очереди, чтобы толком изучить. Арамона, хоть и не маг, но по роду службы много о них знавший, прослушав чужие разговоры, даже протрезвел. И сколько бы ни пил, глаза его, полные ужаса, оставались трезвыми. Эстебан, выхлебавший три его кувшина, даже слишком хорошо понимал капитана. Они… делили Источники. Нет, у каждого был свой, белый остался белым, черный — черным, но… Эстебан даже сейчас чувствовал, как эта черная нематериальная скотина чуть ли не мурлычет, ластясь к Окделлу, а маленькое белое солнышко Ричарда греет его самого изнутри. Его тварь слушалась Ричарда, как и Источник надорца — Эстебана. Это было невозможно, но… это было. Окделл, чьи глаза снова приобрели золотистый оттенок, став слишком чистыми и ясными, произнес: — Лабиринт — узел Бусин, Храм — небольшой Лабиринт. И когда Бусины сталкиваются на нем, случается разное: некоторые, особенно хрупкие, могут разбиться. Какие-то покроются трещинами, но большинство, особенно новые и живые, сильные, походят на бусины, которые только что раскрасили, — он улыбнулся, проводя рукой сначала по плечу Эстебана, а после и по его щеке, и Колиньяр, сам не зная зачем, повторил за ним. — Они оставляют свой след на других, — он выдохнул и прищурился. — Ты говоришь о нас или о Нас? Ричард рассмеялся, забирая у него мочалку, и начинал сам мыть Эстебана. Немыслимо, темная дурная натура была готова подставлять ему чешуйчато-острую спину! — А есть разница? Эстебан задумался, прикрыл глаза и позволил приводить себя в порядок. Черные рефлексией не занимаются. Думать над метафизикой, метамагией и над тем, чего они еще не проходили, было лень, да и… зачем? Если понадобится, он спросит у Окделла, и тому будет в радость, да и понимает тот, признаваясь честно, в этом больше. И все равно они оба в этом завязли.***
После отдыха начались дни учебы. И не той, что была в Лаик прежде, а настоящей, с Тангором и фарфоровым злыднем. Официально их с Окделлом поместили в карантин из-за подхваченной оспы, неофициально — мучали лично, заставляя приручать Источники. Успехи были, и значительные, но… не со своими. Эстебан, всю жизнь проживший с белой матушкой и сестрой, с белым Источником ладил без особого труда, хоть и с усилием. Закатная тварь, что придавала силы, ему, наоборот, подчиняться не торопилась, зато чуть ли не на астральном брюхе ползала перед Окделлом, балдея от его ласковости, точно кошка от кошачьего корня. Все, кому приходилось это наблюдать вживую, выражения лиц имели особенные, даже Арамона, который в магическом плане ничего из этого не видел и видеть не мог. Однако вскоре Эстебан все же приучился выпихивать Источник наружу и, схватив за метафизическую холку, отправлять его обратно в небытие. Ставший излишне благостным и спокойным после Обретения, Окделл тоже овладел собственным Источником, лучась не хуже солнышка. И тут-то и начались кошмары… Темные вцепились в них. В них обоих. Герман тоже, но он, очевидно, занимался больше с Ричардом, лишь проверяя психологическое состояние Эстебана. Колиньяр показывал ему кукиш, прикрыв широкой штаниной, но не сдавал позиций. Ну на фиг! Ему одного белого, залезшего в душу, достаточно! Зато стало ясно, как отцу Герману удавалось весь Лаик держать в своей хватке. Белые… они еще и не такое могут, да.***
— М-да. Мне, конечно, говорили, что мы похожи, но не думал, что настолько… — скалился Тангор. Воздух и глаза рассечены зеленью. Тангор — черный до одури, настолько, что даже стихии в нем не слышалось, не чудилось, лишь потусторонний выходцев блик на дне по-кошачьи сверкающих зрачков. Иначе быть не могло. Собственная Волна еще держала, теплилась внутри, но уступала тому, что делало оттенок глаз и волос ярче. Не Молния. Не Ветер. Даже не Скалы, в такт которому билось свое-не-свое сердце. Искусство лишь немногим младше жизни. Единственное в природе, владение которым белые не могут им простить, потому что, хоть они и слушают мир, услышать его способен только черный. Потому что только эгоистичная черная натура может остаться целостной и живой, побывав за Закатной гранью. — Еще раз. Эстебан упрямо сплюнул кровь и начал заново плести анимационную паутинку.***
— Почему ты согласился на это? Стабилизация, по сути, нужна была лишь ему. Магия — это кровное, это от богов, от демонов. Она убила бы того, кто несет ее в себе лишь Круг… но не могла всерьез навредить тому, кто живет с ней тысячи лет. Ричард лишь пожал плечами, продолжая перебирать волосы. Белые — тактильны до одури, но Эстебан уже привык. И к этому, и к тому, что он позволяет такое, за что иной черный без раздумий дал бы в морду. И слава Создателю, если кулаком, а не боевым проклятьем. — Ты их слышишь. А я вижу. И я видел нас. Других. Разных. Только вот… я не хочу ими быть. Бессмыслица. Бред. Но Эстебан понимал — после вчерашнего разговора с Ричардом Гориком даже слишком хорошо. У пращура Окделла — его лицо и слишком виноватые глаза, особенно когда он нежно зовет его чужим, коротким и мягким именем. Только вот… мертвые не обманываются. — То, что есть множество других миров, означает, что есть и множество других нас. Но мы есть, уже есть и без них. В этом мире. И нас здесь тоже множество. Ведь мы еще выбираем, кем стать. Эстебан ворчал, не размыкая губ, опуская веки. Видел он как-то их тренировку с фарфоровым — древо вероятностей хуже любого геральдического, на всю жизнь хватило! То ли дело алхимия! Там проще: можно пытаться достичь результата сколько угодно раз, лишь бы реактивов хватило. Ричард хихикнул. Он знал, что Эстебану плевать на остальных и на другие миры, пока этот принадлежит ему. И именно поэтому он его и выбрал. Потому что, хоть белые и желают всех спасти, только черным хватает осознания, что для этого угрозу жизни следует уничтожить. И понимания, что для этого не надо разрушать все вокруг, включая себя. — Почему согласился? Устал, что выбирают за меня. Эстебан полусонно открыл один глаз — зеленый-зеленый, точно осколок Бездны, ставший частью его души. — И ты выбрал меня? — Ага, — бесхитростно улыбнулся Ричард. Хитрости и нет, лишь тщательный анализ нескольких тысяч всевозможных и невозможных вариантов будущего. Окделлы опасны, будучи черными. Тем, что их и за черных-то не считают: слишком прямые и простые. А за белизной, за светом интриг и вовсе быть не может. Лишь одно слепящее чистотой концентрированное желание всеобщего блага. К счастью, уж Ричард-то знал и видел, как его достичь. Эстебану и вовсе достаточно было знать, что способ есть. И без доли его не оставят, а путь, как и метод, он выберет самостоятельно. — Тебе к эмпату надо, Окделл… — выдохнул тот, опуская веки. Это не всерьез, это неумелое, но искреннее, самое черное проявление заботы из возможных. Ричард кивнул, зная, что это бесполезно: те не всегда даже у черных определяют одержимость (хотя это очевиднее некуда), а уж белое сумасшествие… Незаметней черной кошки в черной комнате только белый пепел на снегу. — Вот разберемся с Изломом — и обязательно, сам отведешь. Он помедлил. Дал несколько секунд, чтобы рассмеяться, хихикнуть, перевести все в шутку, очередную белую придурь, но… Открыл глаз. Сначала один, второй следом. Посмотрел. Ричард все еще улыбался. Ругательства, сдерживаемые на кончике языка, ощущались так, словно их вывели лиловой нитью чары в воздухе.***
Эстебан зарычал, расписывая послание отцу. Планы, не то, чтобы срочно и важные, но приходилось менять. Окделл не должен пострадать. И куда от него деться. Тот и сам, конечно, не горел желанием отлипать, но… Четвероклятые наставнички пропали за неделю до официального Обретения. Судя по непробиваемо-широкой Ричардовой улыбке и сотрясению в Лаик ночью — без белого не обошлось, и их даже в Закате с тварями не сыскать. Эстебан с болезненным интересом думал, что если бы Окделл был черным, тот бы прибил его первым — это вопрос уже не иерархии, а душевного спокойствия, которым черные задаются в исключительных случаях. И они с Ричардом — как раз такой. Но все равно, чуйка, Источник, Синеглазая или, может быть, сам Создатель, в недобрый час решивший обратить на Колиньяра свое внимание, а то и все они вместе злорадно скалятся, смотря на него, замершего на площади перед королевской четой. Белый в черном и черная — в белом: Оллары были верны своей политике равенства и единства магии даже в этом. И он даже почувствовал облегчение, когда Алва произнес два в равной степени скандальных имени вместо одного. Эстебан преклонил колено в готовности дать клятву и покосился в сторону. Ричард улыбался. А значит, проблемы только начинались. Но это уже точно были не их проблемы.