***
Те, о ком ты лишь слышал, — высокие, громогласные, неумолимые... — не собираются делиться тайнами ни с кем из этого мира. Чтецы Бездны. Хранители неведомой мощи, враждебной и непокорной. Это их язык, искажённый гулкими закрытыми масками, сковывает сейчас твои движения и запутывает не привыкший сдаваться разум. Их бесчисленные ключи царапают твоё существо в поисках слабых мест и ответов. Из их символов складываются новорождённые бутоны пламени, тут же вызревающие дотла. Вся твоя хитрость, вся зелёная стойкость — ничто, когда тебя вновь и вновь опаляют горящие семена, огромные, как печаль. Не всё предсказуемо в мире; и, увы, не всё — вечно.***
Аль-Хайтам просыпается, хоть уже и не ждал проснуться. Место, где он обнаружил себя, отчего-то его не пугает, хотя оно и не похоже ни на одно из земных мест: разве что на храм Сурастаны… и то — даже под его сводами не может быть столько прохладного воздуха, столько таинственного полумрака. Даже там — едва ли нашлось бы место для одра тяжелобольного. Тяжко раненого аль-Хайтама: обожжённого, одурманенного… не поглощённого ли забвением навсегда?***
Удивление побеждает другие чувства, готовые проснуться; и всё ещё действующий секретарь Академии Сумеру безмолвно наблюдает. Будто сквозь дымку он видит стройную спину Нахиды, наспех собранные волосы… Её ладони неспешно водят по крепкому телу недвижного аль-Хайтама, чаще всего останавливаясь на груди. Другая Нахида — та, что ничем не отличается от себя же, но сейчас стоит рядом с ним в полумраке, — замечает его заворожëнный взгляд и поясняет: — Мне пришлось временно отделить твоё сознание от твоего тела, чтобы оно не тратило сил на поддержание их связи. Поэтому ты здесь. Аль-Хайтам совершает привычный лёгкий поклон. — Я готов оставаться, сколько потребуется. — Готов оттого, что ты всегда был терпелив и упорен при решении важных вопросов, или же потому, что здесь нахожусь с тобой я? — усмехается она. — О властительница, — чуть заметно вздыхает он. — За эти годы я многое постиг, но до сих пор так и не понял, зачем задаются вопросы, ответы на которые и без того известны. Прежде чем Нахида прикрывает глаза, отдавая всё внимание таинственному лечебному действу, аль-Хайтам успевает опуститься перед нею на колени и коснуться лбом невесомой руки.***
…Когда он просыпается — ощущения и вправду как после очень глубокого сна — раны ещё слегка саднят, и по всему телу блуждает ноющая боль; но всё же аль-Хайтам несравненно далёк от той беспомощности и того бессилия, в котором его почти при смерти обнаружила властительница Кусанали. — Нахида, — с той ненасытностью, что сопутствует жажде жизни, он прижимает маленькую, но крепкую ладонь к своей щеке. — Я снова здесь. Та наклоняется над ним и легко целует его широкую грудь. Прямо напротив сердца. — Было бы грустно, если бы смерть забрала того, кто лишь недавно научился быть живым, — замечает властительница Кусанали, снова встав во весь рост. — Ты воплощение той мудрости, которой я жаждал всю жизнь, — горячо говорит он, всё ещё не отпуская её руку. — Ты подарила мне плодородный оазис среди песков… — Твои пески тоже по-своему ценны, — замечает в ответ Нахида, прекрасно понимая, о чём идёт речь. — В них прячутся древние механизмы, изучить которые не хватит и жизни, водятся древние унуты и быстро бегают скарабеи. Там поëт меж барханами ветер; там ищут лучшей доли непокорные Пустынники и произрастают высокие кактусы, что редко цветут, но приносят красные плоды… И, наконец, — улыбается она, — в оазисах всегда можно собрать немного орехов аджиленах. — Надеюсь, последнее говорит о том, что я всë-таки не каменный истукан, — подхватывает аль-Хайтам, и оба понимающе смеются. — У меня есть кое-что для тебя, аль-Хайтам, — произносит она, когда их голоса затихают, и берёт его за руку, приглашая подняться. Он медленно, но ловко садится на постели, с удивлением всматриваясь в зелёные сверкающие глаза. — Сегодня властительница Кусанали спасла мне жизнь. Какой же ещё чудесный дар я имею принять? — вопрошает он. Нахида легко улыбается, и её изящные пальцы подносят к его губам светло-зелёный кусок халвамазд.