Конфеты в обмен на молчание

Сидя за большим столом неподалеку от лампы, Модести старалась осторожно работать иглой, чтобы не уколоть палец. Частити еще полчаса назад нашла для нее наперсток, но шить с ним было неудобно. Так что теперь, когда острие иглы все же легонько кололо палец, Модести старалась не проронить ни звука, чтобы старшая сестра не ругалась, что она не пользуется наперстком. Рядом лежала Гуди и ждала, когда хозяйка закончит новое платье для нее. Гуди на данный момент была у Модести самой любимой куклой, которую Частити подарила ей на последний день рождения… Хотя в последнее время Гуди довольно часто оставалась без внимания. Модести теперь увлекали немного другие игры, например, с соседскими мальчишками в бутылочные пробки, которые они кидали, как фишки. У нее скопилась довольно большая коллекция, и она тщательно оберегала ее от матери. Та наверняка сочтет выигрыш кучей мусора, а Модести не хотелось, чтобы ее трофеи отправились на помойку. Пока мамы не было дома, Частити возилась с печатным станком, готовя новую партию листовок и плакатов для завтрашнего митинга последователей Второго Салема. Она заправила станок чернилами, и теперь испачканные кончики пальцев оставляли следы на бумаге. Готовые листы Частити раскладывала в один слой на длинном столе в центре комнаты, чтобы высохли чернила, прежде чем можно будет нарезать бумагу и сложить в стопки. — Криденс, ты вернулся? — немного удивленно спросила Частити. Модести мигом вскинула голову, так и не протащив иглу через ткань. Старший брат несмело вошел в комнату, оглядываясь по сторонам и сутуля спину, точно ждал подстерегающей его опасности. — Мамы нет дома, Криденс, — возвращаясь к шитью, сообщила Модести и услышала вздох. Он был чуть громче, чем полагалось. — Я уже раздал все пригласительные листовки, что у меня были, — объяснил он. Его голос звучал странно. Не так, как обычно. Модести любила старшего брата. Ей было очень грустно, что ему доставалось от мамы больше всех. Порой за сущий пустяк… Но это не заботило маму, она будто только и рада была ухватиться за любую возможность наказать его. Конечно, мама никогда не выглядела счастливой. Она казалась недовольной, разочарованной… иногда сердитой. Но даже в ее отсутствие Криденс никогда не мог расслабиться. Сейчас же что-то было не так. Криденс казался счастливым? Пожалуй, нет, но на взгляд Модести, в последние пару недель он был совершенно другим после того, как возвращался с улицы. Взгляд становился мечтательным. Мама называла это «витать в облаках». Он выглядел так… будто обрел веру во что-то, просветление. Модести видела в церкви людей с такими же лицами, как у Криденса. Она не знала, замечают остальные или нет, но лично она подставлять Криденса не собиралась. Брат был добр к ней, заботлив, и несколько раз приносил всякие вкусности. Когда она спрашивала, откуда это, он отвечал, что от друга. До этого Модести и не догадывалась, что у Криденса есть друзья. Ей всегда казалось, что он дружит только с ними — с ней и с Частити. Но сладости были вполне реальными и очень вкусными, шоколадные и с помадкой. Был лишь один уговор — о них нельзя говорить матери ни при каких условиях. Так что обычно Модести сразу запихивала конфеты в рот, а Криденс комкал бумажный пакет и прятал в карман. О сладостях нельзя было говорить даже Частити. Может, потому в последнее время между ней и Криденсом словно черная кошка пробежала? Модести не понимала этого. Ей казалось, что если втянуть сестру в это тайное конфетное дело, то она бы подобрела. Но Криденс клятвенно взял с нее слово молчать, и Модести молчала. — Готова новая партия? — спросил Криденс, подходя к столу, чтобы проверить, как продвигаются дела. — Дальние, — суховато ответила Частити, скосив на него глаза. — Но их нужно разрезать. — Я помогу, — вызвался Криденс. Стряхнув с пары листов порошок, который подсушивал чернила, он собрал их в стопку и отошел к соседнему столу с гильотинными ножницами для бумаги. Уличные мальчишки, приходящие на обед, распространяли слухи, что если не раздать все листовки Мэри Лу Бэрбоун и выкинуть их в ближайшую мусорку, то она отрежет пальцы этими самыми ножницами. Пустобрехи! Модести не один и даже не два раза выкидывала листовки, отправляя их летать по ветру, а все ее пальцы были на месте! — Я раздам еще листовок, пока мамы нет. — Только бумагу переводить, все равно ведь выкинут, — удрученно вздохнув, ответила Частити. — Куда ты пойдешь? — спросила она, вытирая полотенцем руки, чтобы не запачкать свежие листы. — Мне нужно сказать маме, если она вернется раньше тебя. — На Бродвей, наверное, — ответил Криденс, пожав плечами. Они казались сейчас не такими вздернутыми и угловатыми. Будто он услышал какую-то хорошую новость. Модести оценила ответ. Бродвей был одной из самых длинных улиц Нью-Йорка, а значит, там лучше всего прятаться. Прямо как пакету от шоколадных конфет в кармане. — Только не задерживайся, когда начнет темнеть. А то мама… сам знаешь. — Частити поджала губы, наблюдая за тем, как Криденс складывает разрезанные листы в аккуратную стопку. — Я знаю, — подтвердил он, пристыженно опустив голову. — Спасибо. Частити коротко кивнула и отвернулась, чтобы вынуть листы со свежим оттиском чернил. Разложив их на свободной части стола, она достала пакетик, в котором хранился типографский порошок, насыпала в середину одного из листов и обмахнула кисточкой, чтобы распределить по всей поверхности. Наблюдая за сестрой, Модести не заметила, как скрылся Криденс, проскользнув черной тенью во мраке церкви. Спохватившись, она спрыгнула со стула и вприпрыжку побежала к дверям, чего мама никогда не одобряла. — Ты куда? — спохватилась Частити. Модести застыла, подумала пару секунд и подбежала обратно к столу, чтобы схватить шитье. — Хочу показать Криденсу будущее платье Гуди! Подбежав к порогу, она отворила дверь и высунула голову на улицу. Криденс шел к перекрестку, на той стороне которого стоял высокий мужчина в черном пальто и синем шарфе. Она уже видела его пару раз во время митингов и сначала решила, что он любопытный нувориш, ведь все нувориши одевались именно так. Это все знали. Перейдя перекресток, Криденс остановился. И, о чудо, этот мужчина с черной головой и седыми висками, протянул ему пакет. Совсем как тот, в котором Криденс приносил сладости. — Модести, закрой дверь! — строго окликнула ее Частити. — С улицы дует! У меня сейчас разлетятся все листы! Насупившись, Модести отступила обратно во мрак церкви и заперла за собой дверь. «Не бойся, Криденс, я никому не выдам твой секрет, — подумала она, возвращаясь к сестре, поправляющей сместившиеся от порыва ветра листы. — Но это будет стоить два пакета конфет.»