Расскажи это стенам

В подъезде — темно-желтые от штукатурки стены и пыль толстым слоем на подоконнике. Тэхен ее случайно загребает пальцами, когда хватается, чтобы устоять на коленях. Чужеродная длина давит на язык, растягивает, он прикрывает глаза, стараясь не думать о том, что на брюках, наверное, тоже останется пыль. — пожалуйста, объясни, что происходит. — ничего. просто я перегорел. Чонгук перегорел, а вот член в руке Тэхена разрывается от жара. — Ну же, детка, глубже, — чужая липкая ладонь опускается, трогает его за подбородок, гладит угол челюсти — заползает ниже, по-хозяйски и плашмя ложась на шею. Накрывает горло поперек, оттягивает край футболки, пытается достать до ключиц. Ногти царапают, продавливают кожу под воротом, завтра там будут следы. — ты больше не хочешь быть во мне? — я больше не хочу быть с тобой, тэхен. — Глубже… еще, вот так, да, — Тэхен подчиняется, берет глубже, давится, но старательно ласкает языком головку и до основания. Чувствует резь в глотке, то, как не хватает воздуха — слезы выступают на глаза, застилают обзор, он почти не видит обшарпанный пол и стянутые брюки, оголенный пах. Не видит, как его глотку долбят — слишком сосредоточен на том, чтобы устоять на ногах и не выплюнуть. Не разочаровать. — что не так? скажи мне, я хочу исправить. — нечего исправлять. ты не сделал что-то не так, не разочаровал и ничего такого. давай просто закончим. — У тебя слезы… — Тэхен слышит умиление и жалость в голосе, они звучат неправдоподобно и абсурдно, как будто Тэхен не ублажает его сейчас ртом, как будто Тэхен — ребенок, которого заманили конфетой, и вот теперь он плачет, потому что она оказалась невкусной. Тэхену все равно на вкус, его конфета пахнет кожей и его собственной, тэхеновой, слюной; он ритмично двигает головой, насаживается на всю длину, чувствует, как головка упирается в нёбо — дискомфортно, но пока терпимо, сносно. Старается расслабить горло, чтобы заглотнуть поглубже, сделать приятно и, возможно, чтобы все поскорее закончилось. Помогает себе руками, мычит, поднимает глаза и видит помутненный взгляд — темный (зрачки расплылись из-за похоти) и почему-то гордый. — У тебя еще не было такого большого, да? У Тэхена был всего один, и тогда он плакал тоже. Плакал сам уже не помнит, почему, но смутно — что его слезы тогда вытирали губами, пальцами, всем сразу, неуклюже улыбались и пытались скрыть смущение. — у меня еще не было проникновения. до тебя я с ни с кем. — это не плюс и не минус, это просто твоя особенность. Тэхен не хочет быть особенным; он хочет вытереть слезы сейчас, но пальцы пыльные, он немного брезгует трогать ими лицо. Он немного брезгует, когда рука — вторая, та, которая не держит за горло, — мажет по его щеке, фальшиво мягко пытается вытереть влагу, но ладонь шершавая и трясется от толчков, а слезы текут обильно. Тэхену нужно остановиться, чтобы они прекратились, нужно скинуть с себя тяжелую руку и вытолкнуть изо рта член, но ему не позволяют — крепко держат, долбятся в него, — да и сам он не предпринимает активных попыток: прикрывает глаза и продолжает методично, механически, так, словно его вообще здесь нет. — я, по-твоему, пустое место? не хочешь продолжать — окей, но игнорировать вот так, после всего? — после чего «всего», тэхен? ты не какой-то особенный. мы просто занимались сексом. — Блять… — скользкая рука отпускает его лицо и хватает за волосы, собирает пряди в кулаке, многозначительно тянет, и Тэхен ускоряется, считывая сигнал, подается ртом вперед быстрее, жестче, глубже, не обращая никакого внимания на то, что слезы текут уже по подбородку вниз, смешиваются со слюной. Челюсть затекает, язык как будто расквашен и онемел, и он думает о том, могут ли остаться синяки во рту, или это давящее ощущение (будто его глотку рвут на части) должно пройти, когда все кончится. Его дергают за волосы вперед, используют их как рычаг, чтобы можно было приподнять его голову и насадить опять, трахают его в рот и громко, хрипло дышат, и Тэхен жмурится, потому что от давления и слез печет глаза, и держать их открытыми становится невозможно. Он хочет остановиться, глотнуть немного воздуха, но боится, что тогда все придется начать с начала. Тэхена пугает слово «начало» — раньше оно содержало надежду. — раньше, в самом начале, ты не был таким, не вел себя так. — раньше я боялся, что ты уйдешь первым, а потом ты привязался. Ритм становится почти невыносимым, член во рту причиняет боль, стирает глотку в мясо, давит на слизистую, он уже не чувствует свои губы и даже отчасти этому рад. — Блядь, в тебе так горячо, — его снова трогают под челюстью, лезут под футболку, хаотично лапают ключицы, грудь — до чего дотянутся, — оставляют на коже свой пот. Сам Тэхен даже не взмок: рот выполняет грязную работу, отдувается за все остальное тело, позже Тэхен отблагодарит его щедрой порцией мыла. Но это потом, а сейчас он двигается, ерзает на коленях, издает какой-то невнятный стон, пытаясь приблизить чужой оргазм — делает вид, что ему это нравится, что он сам кайфует; шмыгает носом и, наконец, не может больше, останавливается, выпускает изо рта, чтобы глотнуть воздуха, но член почти сразу проникает в его рот опять, нагло вторгается, хочет присвоить себе его глотку, хочет, чтобы его ублажили до конца. — как ты хочешь? можем попробовать на столе, на кухне. — я хочу по-всякому, хочу просто — тебя. — Закончи, — сипло, нажимая двумя пальцами Тэхену под челюсть, закрепляя собственничество, будто он, Тэхен, его; на деле Тэхен ничей, стал ничьим, не принадлежит никому, а потому — сразу всем и кому угодно, и его глотка послушно раскрывается цветком, выпотрошенная и вытраханная, чистая, как сам стыд, продолжает механически свои толчки. Это сбивает чужое дыхание, заставляет грубые руки бесконтрольно двигаться по его подбородку и шее. — Ебаный пиздец… ты охренительный… — такие секунды (предоргазменные, Тэхен знает, выучился) всегда порождают бред, он — плод физического удовольствия и желания выставить происходящее хоть в слегка привлекательном свете, скрыть тот голый факт, что тебе отсасывает в пыльном и обшарпанном подъезде парень, которого ты затащил сюда спустя полчаса встречи (спустя четыре месяца отсутствия), потому что у тебя из-за мысли о его симпатичной мордашке вдруг зачесался член, и очень захотелось этой мордашке присунуть, без лишних выяснений и прелюдий. Тэхен знает, как это работает, потому что бред всегда начинается с первыми конвульсиями тела и заканчивается с выплеснутыми наружу белесыми каплями — лопается мыльным пузырем, оставляя мутные разводы в воздухе. Тэхен пару раз путал его с чем-то другим, более постоянным, но с тех пор надежно усвоил урок. — ты ведь говорил, что все еще хочешь меня, что не готов все закончить. — за меня говорили алкоголь и стоящий член, тэхен. ты серьезно хочешь предъявить мне за ту минуту, когда я был возбужден? — Ты… все ещё хочешь… только меня?.. — голос хриплый, сбивчивый, в перерывах между толчками, Тэхен распознает поток букв и неразборчиво мычит вместо ответа, старается кивнуть, мол, да, что угодно, лишь бы ты скорее кончил, но его держат за челюсть, и это затруднительно, да и чужие слова не требуют настоящего ответа — через полминуты смолкнут и оставят только пятна спермы на его футболке, так что можно не вслушиваться и не думать. Сосредоточиться на том, чтобы постараться еще несколько раз сделать круговые движения совершенно онемевшим языком, не скривиться и не подавиться, когда член в сотый раз ударит по одному и тому же месту, протолкнется глубже в ротовую полость. Чужие движения теперь кажутся нетерпеливее, размашистее, пальцы разъяренно отпускают его челюсть и цепляются за волосы, пытаются выдрать их вместе со скальпом головы. Тэхен чувствует близость конца уже почти обессиленно, и потому — безразлично, не заботясь о том, что его трахают в рот в подъезде без остановки все последние пятнадцать минут или же всю последнюю вечность; не заботясь о том, что он позволяет дергать себя за волосы и растягивать, рвать свое горло — лишь бы забыть, что в нем однажды был кто-то еще, тот, другой, еще немного, и Тэхен выпотрошит из себя его образ и имя окончательно. Все равно того Чонгука больше нет; есть новый — спрашивающий: — В рот или на лицо? Тэхен прикрывает глаза, отрешенно смотрит ими в сторону, лишь бы не видеть чужие, знакомые, в которых похоронен призрак. Пусть выберет сам. Темно-желтые от штукатурки стены равнодушно смотрят на него в ответ.