Клубничный мохито

На кухне тихо играет музыка со смартфона Чонгука; тот самый альбом, который Тэхён составлял и включал каждый вечер на повторе. Они оба знают наизусть весь текст. Помнят, с каким моментом жизни связана та или иная композиция, под какую впервые поцеловались, а под какую танцевали зимней ночью под фонарным столбом. Для них ночь — не только время отдыха, откровенных разговоров и ненужных навязчивых воспоминаний. Ночь — это секс, тайна, которую они пытаются разгадать не первый год под полюбившуюся музыку с бутылкой виски. Здесь пахнет горькими сигаретами, и даже открытое окно не спасает от дыма. А они, честно говоря, и не стараются избавиться от него. Чонгук стоит около раковины и тихо подпевает, промывая каждый листик мяты. Перевалив вес на одну ногу, отбивает ритм второй и еле заметно пританцовывает, отпивая из горла терпкий алкоголь. Недорогой, из круглосуточного магазина за домом, купленный этим же вечером. — Столько хватит? Он поворачивается к сидящему за столом Тэхёну и показывает миску с небольшой горкой листьев. — Мой всю, — отвечает Тэхён и продолжает нарезать кружочками зелёные спелые лаймы, купленные вместе с виски. Нож в руке дрожит, его ведёт в опьянение. Становится всё труднее сосредоточиваться на фруктах, не говоря уже о том, что каждый третий почему-то брызгает в глаза. — Ха-а-а, — устало тянет он, пытаясь прийти в себя. — Надо было сначала порезать всё, а потом пить. — Я могу за тебя всё сделать. — Ты-то, — усмехается он иронично. — В тебе алкашки больше, чем во мне раза в два. Мой лучше мяту. — Думаешь, я поддамся какому-то алкоголю? Я больше тебя, значит, и выпить должен больше. Тэхён щурится и поднимает на него лисий взгляд. Чон стоит спиной к нему в одних штанах, и Ким знает, что под ними нет трусов, потому что после магазина лично их снимал. У него широкие плечи — намного шире, чем у Тэхёна, а спина рельефная, будто скульптура атланта ожила и теперь делит с ним очередную ночь. Зачем вообще начинали — помнится смутно. Это было так нелепо и смешно. Случайная встреча и пара бокалов клубничного мохито переросли в нечто большее, чем просто любовь к телу и душе, которая могла бы закончиться через месяц или год. Но они всё ещё вместе, представляя собой нечто стойкое и невообразимо хрупкое. Их сердца сшиты вместе алой нитью, которую им предложила Судьба. Был ли это какой-то особенный день? Или всё же ночь? Почему вдруг появились чувства? Наверное, это именно те вопросы, над которыми будешь задумываться только с заходом солнца, ведь в ежедневной рутине и так много забот, спешек и проблем. Эти вопросы с сегодняшней ночи больше и не имеют значения, потому что Чонгук моет мяту, а Тэхён режет лаймы. — Давай ещё по глотку. Чонгук садится на стул рядом и протягивает бутылку, заглядывая в лицо Тэхёна. Глаза немного слипаются; как бы ни выпендривался, а такой же пьяный. С губ не сходит улыбка, он их облизывает, рассматривая чужие тонкие и такие бледные запястья, что так уверенно сжимают нож. — Тогда напои, — он поднимает голову и открывает рот. — Как маленького? — Как маленького. Чон подносит горлышко бутылки к губам Тэхёна. Они немного сухие и покрасневшие от долгих поцелуев, а ещё самые любимые. Он согласен пробовать их до конца жизни. Знает, какие они тёплые и мягкие. Еле касаясь, выливает один глоток и подносит к своим, выпивая явно больше. — Можно считать за непрямой поцелуй. — А прямой, значит, не хочешь? — приподняв бровь, спрашивает Ким, откладывает нож и отодвигает доску подальше, к огромной тарелке криво нарезанных лаймов. — Хочу. Шепчет Чонгук, а еле слышный смешок Тэхёна будто дразнит и проверяет на прочность. Так было всегда, возможно, именно эту провоцирующую часть омеги он любит больше всего. Наклонившись чуть ближе, дарит лёгкий, почти невесомый поцелуй, будто не знает, как Тэхён любит кусать его губы и перехватывать инициативу. Обожает, когда Чонгук вскользь говорит что-то приятное, а сокровенное «только мой» ласкает слух и раскаляет кровь, подобно бушующей лаве. Он углубляет поцелуй, а на вкус — горький, обожаемый и пьянящий виски. Тэхён заставляет забыться лучше любого алкоголя. Его хочется каждый день и каждую ночь. Ощущать горячую песочную кожу, заправлять непослушные завитки волос за ухо и слушать шумное дыхание, что вырывается на каждый томный поцелуй в шею. Оба знают тела друг друга настолько хорошо, что по памяти могут слепить из глины. Тэхён очерчивает пальцами его острую линию челюсти, на шее пульсирует вена, и чувствуется каждый удар сердца. А бьётся оно слишком быстро, как под дозой метамфетамина. Сейчас он бы поверил, что Чонгук зависим, если бы не знал, что единственная причина, по которой он ещё жив — это Тэхён. — Я тебя люблю, — улыбаясь, проговаривает Тэхён, обнимая его и вставая со стула. На кухне душно. Сквозь открытое окно доносится лишь тишина ночного маленького города и скрип редко проезжающих машин, не сумевших заглушить признание. — И я тебя. Чонгук прижимает ближе к себе, нагло поднимая край футболки и сминая нежную кожу на талии. Его нежные, немного прохладные ладони смотрятся так гармонично на ней и уносят в забвение, но Тэхён не знает ничего теплее этих объятий. Порой лёгкое касание будоражит и расслабляет больше страстной ночи. Между ними нет расстояния, лишь яркие искры зарождающегося пламени на тлеющих обрывках жизней. Тэхён грызёт чужие губы, слизывая бусины крови. Не может контролировать себя. Алкоголь добавляет смелости и раскрепощённости, которые не свойственны за пределами однокомнатной маленькой квартиры. А Чонгук позволяет горячему языку хозяйничать в своём рту, цепляя резинку домашних шорт и пробираясь под неё, еле касаясь крестцовых косточек и кругами обводя каждый выпирающий позвонок. Чонгук подхватывает под ягодицы, когда Тэхён обвивает его талию ногами. Шаг назад для равновесия и порция жарких поцелуев, которыми он маскирует голодные укусы на тонкой шее. Сегодня на ней расцветут синяки и заалеют укусы. На кухне никак не может выветриться дым. Он впитался в стены и в самих временных жильцов, но природный запах сильнее всякого табака и пьянит лучше виски. Чонгук шатается и с трудом перебирает ногами. Возле дверного проёма голова кружится от кромешной темноты и тихого опаляющего стона над ухом. Он усмехается, опираясь спиной на косяк. — Даже на ногах не стоишь уже, — усмехается Тэ. — Кто-то явно переоценил свои возможности. — Может быть, — его голос звучит отстранённо, а взгляд не отрывается от опухших губ. — Но тебе ведь это не помешает грубо отдаться мне? Тэхён смеётся, прижимаясь бедрами к обнажённому торсу. — Когда мне что-то мешало? Он ведёт губами вверх по солоноватой коже, к кромке чёрных отросших волос, сжимая их до боли на затылке. Шаги даются с трудом, особенно последние. Чонгук опускает его на мятые белые простыни. Ни у одного из них нет привычки заправлять кровать. Хаотично разбросанные подушки, одеяло где-то на краю и немного задравшаяся простыня у изголовья — это их дом, уют и ощущение необходимости друг в друге. Так им есть куда и к кому возвращаться, переживая гнетущие будни. В квартире почти нет мебели, а у них отсутствует в ней потребность, потому что нет ничего личного; не так много одежды. Всё, в чём нуждались, нашли друг в друге. Чонгук нетерпеливо срывает мешающую одежду с Тэхёна. Омега выгибается, касаясь аккуратным членом его напряженного живота и прикусывая губу сквозь улыбку. Сколько бы ночей они не провели вместе, а каждый раз волнуется, как в первый, чего не скажешь об омеге. В кровати, рядом с любимым, он явно ощущает себя диким и непослушным зверьком, который любит играться с тем, кто хочет всеми силами приручить его. Тэхён давит ему на грудь, ловко перехватывая инициативу и седлая бёдра. Ведёт отросшими коготками по вздымающейся груди, обводя ореолы сосков. Чонгук закидывает руку за голову и ухмыляется, с любопытством рассматривая сверкающую в лунном свете тёмную макушку омеги. Влажные поцелуи блестят на коже, не спеша высыхать. От кожи до приоткрытых губ тянется тонкая нить слюны и рвётся, когда Тэхён, внимательно рассматривая эмоции на лице Чонгука, дует, вызывая дрожь и мурашки по всему телу. — Тебя так легко возбудить, — мурлычет Тэхён, чувствуя каменный стояк. Оттянув резинку штанов, он оголяет головку и смазано целует. Чон поддаётся бёдрами вперёд, прикрывая глаза. Разрешает Тэхёну хозяйничать и дразнить, потому что знает, что тот в скором времени получит своё наказание. Омега, поудобнее устроившись между ног, откидывает на пол штаны и обводит языком вены на толстом члене, обрывая дыхание Чонгука. Руками обхватывает мощные бёдра, под кожей которых перекатываются мышцы. Он ведёт от основания, пробуя каждый миллиметр на вкус и играясь с уздечкой. Хриплое и тяжёлое дыхание — награда за хорошую работу, которой Тэхён гордится. Но не был бы собой, если бы слегка не прикусил сочащуюся предэякулятом головку. — Блять, хватит, — просит Чонгук, протягивая ладонь к затылку омеги. Его терпение заканчивается слишком быстро. Тэхён перехватывает пальцы и переплетает их, пользуясь опьянением альфы. Прижимает к кровати, не чувствуя никакого сопротивления. — Не разрешаешь мне играть? Тебе же самому нравится, зачем прикидываешься раздражённым? — Потому что тебя я хочу больше, чем игры. Тэхён смеётся, разбавляя ночную тишину, поправляет растрёпанные волосы и сильнее сжимает чужую ладонь, снова наклоняясь к члену. Чонгук подается вперёд, мазнув по губам, а Тэхён не спешит открывать их. Только смачно поцеловав, позволяет Чонгуку протолкнуться в рот почти до самого основания. Он сглатывает, принимая его всего, томно прикрывает глаза и негромко мычит от удовольствия, когда головка упирается в горло. Он задыхается от члена в глотке, запаха пота и безграничной любви. Толчки грубые и рваные. Глупо надеяться, что кто-то из них владеет собой и контролирует ситуацию. Тэхён расслабляет горло, по подбородку густо стекает слюна, капает тягуче и впитывается в простыни. Отдышаться не может, потому что не хватает сил и здравого рассудка. Явно переоценивая возможности собственного тела, он старается не думать о накатывающей тошноте. Чонгук сжимает его руку, стоны омеги отдаются вибрацией, и он уверен, что тот делает это специально. Предчувствуя ощущение скорой разрядки, омега ускоряется, закатывая глаза от каждого зверского толчка. На языке горький привкус спермы, а бешеный темп становится редким и плавным. — Не смей, — угрожающе рычит Чонгук, когда Тэхён хочет вытащить член изо рта и подняться. Покорно опустив взгляд, Ким продолжает лежать, даже не шелохнувшись, а горло неприятно саднит, когда Чонгук хватает его за ногу и укладывает задницей себе на грудь. — Чонгук! — возмущённо вскрикивает омега, но сразу же получает резкий шлепок, который заставляет выгнуться от неожиданности. — Я же запретил вытаскивать его, — грубо высказывается Чонгук, раздвигая мягкие ягодицы. Тэхён заглатывает, не успев вдохнуть. Мало. Оба хотят ещё. Намного больше. В комнате слишком жарко, вдоль выступающего позвоночника омеги стекает пот, а жар тела, исходящий от Чонгука под ним, заставляет чувствовать себя так, будто он лежит на раскаленной поверхности. Обжигает. Они сгорают заживо без боли, предвкушая и желая такую смерть. Анус Тэхёна пульсирует, по внутренней стороне бедра медленно стекает белесая смазка, которую Чонгук сразу же собирает языком. Нет никакого стыда и стеснения, слишком долго и хорошо знают друг друга, чтобы прикрываться и краснеть от невинных действий. Они нуждаются друг в друге больше, чем в сигаретах, крепком алкоголе и жизни. Чонгук жадно облизывает тонкую чувствительную кожу вокруг ануса, вызывая у омеги дрожь в худых ногах. Сам пропадает от ласк омеги, что так умело работает ртом. Он слышит всхлипы и пошлые причмокивания, что ещё больше заводит. Чем глубже заглатывает Тэхён, тем сильнее Чонгук просовывает язык, вызывая рваный стон. А Ким задыхается и морщится. В нём перемешивается дикое удовольствие с тошнотой, и он не знает, какому чувству себя отдать. Тэхён немного замедляется, стараясь успокоиться, но Чонгук тут же перекидывает ногу через его затылок, насаживая на всю длину. Член упирается во внутреннюю стенку горла, провоцируя слёзы. Омега давит на бёдра, пытаясь отстраниться, но все попытки оказываются бесполезными. Он не может поднять голову, лишь юрким языком водит вверх-вниз, закатывая покрасневшие и опухшие глаза. Чонгук вводит в него два пальца; растянут ещё с прошлого раза. Омега на нём протестующе мычит, пытаясь сглатывать обильно выделяющуюся слюну, бьёт ладошками по чужим бёдрам, и только тогда Чонгук убирает ногу, подминая Кима под себя. Тэхён закашливается, прикрывая рот и хрипло вдыхая, пока Чонгук внимательно рассматривает трепещущие на холодном свету длинные ресницы. На красных щеках высыхают дорожки слёз, которые он заботливо стирает большим пальцем. Тэхён ластится к руке, словно котёнок, а потом тянет губы в лёгкой улыбке и прикусывает её. — Перевернись на живот, — ласково шепчет альфа, оттягивая его верхнюю губу и оголяя ровный ряд белых зубов. Закрыв глаза, Ким отдаёт всего себя без остатка и грамма сомнений. Тэхён касается тёплых простыней грудью и, призывно выпятив задницу, раздвигает ноги, распластавшись на кровати. — Вот так? — хитро задаётся вопросом, шмыгая носиком. Горло всё ещё саднит. — Именно так. Чонгук выпрямляется, но сразу же наваливается сверху, опираясь на локти. Голова кружится, а алкоголь не выветривается, наоборот, только хуже становится. Хорошо, что почти ничего не видно, потому что он уверен: картинка перед глазами расплывается, как в фантазиях сюрреалиста. Прикусывая позвонок, Чон упирается лбом в чужое предплечье, пытаясь собраться с силами. — Всё хорошо? — Да, в полном, голова немного кружится. — У меня тоже, — хихикнув, подбадривает Тэхён и упирается задницей в член альфы. Чонгук медленно входит, сильнее стиснув зубы. Внутри так горячо и влажно, омега течет, как во время течки, а член хочет только его. Тэхён самостоятельно подается назад, захлёбываясь в протяжном стоне. Нет сил терпеть. Он сжимает член внутри себя, комкая наполовину спавшее одеяло. Толчки размеренные и медленные, Чонгук даёт возможность привыкнуть к размерам, даже если Тэхёну это не нужно. Он утыкается носом в изгиб шеи и громко вдыхает до одурения родной аромат, на который подсажен уже давно. Постепенно набирает темп и… Всё. Им сносит крышу, они окончательно сходят с ума и перешагивают тонкую грань реальности. Ещё, ещё, ещё… Тэхён прокусывает губу до крови и запрокидывает голову, чуть ли не до хруста в спине прогибаясь и желая глубже ощутить Чонгука. Его втрахивают в старый матрац по-звериному дико, без всяких нежностей и ласковых слов на ушко. Здесь только пошлые шлепки мокрых тел, которые заглушают гортанные стоны, похожие на крики. Чонгук стискивает зубы, протягивая руку под открытой только для него шеей, чтобы омега поудобнее опустил подбородок на сгиб локтя. Сбившееся и глубокое дыхание резко обрывается, когда альфа сжимает руку, перекрывая доступ к кислороду. Тэхён царапает смуглую кожу, выпучив заслезившиеся глаза. — Отпусти, — жалобно просит. — Только после того, как кончишь. Сумасшествие вперемешку с похотью — это они. Безудержное желание стать одним целым — это тоже они. Отдаются друг другу, будто век не знавшие страсти, и наслаждаются, пока есть возможность. Альфа рычит на ухо, вгоняя член в обмякшее тело, а Тэхён не может показать, насколько это умопомрачительно и приятно. Он делает резкое подобие вдоха, искусанными губами хватает воздух, но до лёгких доходят какие-то жалкие остатки. Голова кружится, с каждым толчком внизу становится всё горячее, а руку Чона не смеет отпускать, вцепившись в единственное спасение, пока тот, трахая его, словно суку, вгрызается в загривок. Сердце омеги бьётся в бешеном ритме, ломая ребра и разрывая грудную клетку, стенки ануса сжимаются сильнее обычного, доставляя легкую боль альфе. Перед глазами темнеет, а кровь, кажется, перестаёт циркулировать по телу. Сердце пропускает несколько ударов, когда Тэхён с застывшим криком кончает на мятую простынь. Чонгук опускает, целуя пылающую щеку, пока омега приходит в себя, жадно вбирая воздух. Последние глубокие толчки, альфа кончает внутрь, заполняя тёплой спермой. — Всё хорошо? — интересуется, заглядывая омеге в лицо, а тот заливается сухим кашлем и несколько раз кивает, прикрыв рот ладонью. Горло сухое, а перед глазами фиолетовые точки не могут всё никак пропасть. — Принеси… — не успевает договорить, как слова обрываются резким и необходимым вдохом. — Сейчас. Чонгук понимает без слов, осторожно выходит из омеги и вновь натягивает серые спортивные штаны. — Не вставай только, — бросает прежде, чем скрыться в проеме кухни, немного шатаясь. Тэхён переворачивается на спину, прикрывая глаза. Тело ломит, а каждая мышца ноет иступляющей болью. Анус непроизвольно сжимается вокруг пустоты, выталкивая из себя сперму. Рядом прогибается матрас. Чонгук садится и помогает Тэхёну. — Держи, — он протягивает стакан воды, но видя, как слабо омега его обхватывает, поит сам, придерживая за затылок. Стоит отпустить, как он снова камнем падает на кровать, накидывая одеяло до пояса. — В туалет не хочешь? — Хочу, но я не дойду, — усмехается он, мотая головой. — А если я отведу? Тэхён недолго молчит, прислушиваясь к потребностям собственного тела, и выдаёт короткое: «Ладно». Придерживая на узких плечах одеяло, Чонгук ведёт чуть ли не до самого унитаза и, закрыв дверь, покорным псом ждёт, прислонившись плечом к стене снаружи, пока омега, придерживаясь за полку напротив, справляет нужду. Чонгук возвращает его в кровать и, поправив одеяло в пододеяльнике, уходит на кухню. Там, на столе, среди хаоса из-под полупустой упаковки салфеток достаёт картонную коробку. Немного помятая, хотя куплена недавно. Вернувшись в комнату, усмехается и прихватывает со стула ещё не открытую бутылку виски. — Что-нибудь болит? — интересуется, усаживаясь к изножью кровати, где головой вниз лежит Тэхён. Он мнёт губами сигарету и смотрит на противоположную пустую серую стену. — Неа, подай огоньку. Чон находит на полу, среди пустых бутылок и рваных сигаретных блоков разных марок, зажигалку и, чиркнув, поджигает. Тэхён вдыхает густой дым через нос и блаженно закрывает глаза. Легкая сонливость вполне привычна и естественна, и он не против целую вечность проваляться в кровати с Чонгуком, отречься от семьи, друзей и реальности. Никто из них не приносит в его жизнь столько счастья, сколько он. Потребовалось мгновение и один бокал клубничного мохито, чтобы влюбиться окончательно и бесповоротно. Радовало то, что они взрослые люди, которым нахер не сдались глупые и бессмысленные страдания. Поэтому они вместе, как и положено душам, которые находят друг друга в каждой из дарованных кем-то жизней. Чонгук открывает коробку и высыпает рядом с собой на квадрат света, исходящий из кухни, гору свечей в алюминии, упакованные в прозрачный пластик по шесть штук. Подцепив ногтями, стягивает его и ковыряет залитый красным воском фитиль. — Мы с ароматом клубники покупали? — принюхиваясь, спрашивает он, чувствуя, что от клубники одно название на коробке. Тэхён лениво переворачивается на живот и двигается ближе, утыкаясь подбородком в его плечо. Внимательно рассматривает татуированные руки, что так умело ласкали его тело, а сейчас перебирают свечки. — Вроде, — наотмашь говорит, зажав между пальцев сигарету. — А что? Не пахнут? — Может и пахнут, — Чон запрокидывает голову, а омега без промедлений целует мягкие губы. — Но я чувствую только твой запах. Тэхён смущённо отводит глаза и тушит сигарету в пепельнице рядом с кроватной ножкой. — Тебе помочь? — он складывает руки перед собой и кладёт на них голову, наблюдая за альфой, который смачно делает несколько глотков алкоголя. — Нет, отдыхай. Чонгук продолжает возиться с каждой свечой, не спеша складывая уже готовые в коробку, пока Тэхён играется с его волосами, наматывая локоны на палец. В комнате тихо-тихо, и, если прислушаться, то можно услышать, как работает пустой холодильник. Наконец-то появляется сквозняк, выветривая дым и гоняя кислород по всей квартире. Становится немного прохладно, и Тэхён сильнее кутается в одеяло, подползая к Чонгуку и обнимая того. Делится кусочком тепла. — Я люблю тебя, — шепчет, целуя мочку уха. — И я тебя, — ласково отвечает, потеревшись о его щеку своей. Возможно, любовь к тишине и спокойствию стала нитью, на которой, словно кристаллы, росла любовь. Они не искали друг в друге спасения, потому что спасаться не от кого было. Выходцы из обеспеченных семей, не нуждающиеся в признании и любви, но с легкостью заполучая всё, что пожелают, сами не заметили, как разучились наслаждаться и запоминать моменты. Оттого и жизнь казалась серой и бесконечно пасмурной. Ни намека на лучик солнца. Они нашли друг в друге то, что люди обычно называют «счастье», каким бы субъективным оно ни было. Такое родное. Такое необходимое. На телефоне звонит будильник. Ровно пять часов утра, скоро очередной рассвет, который они встретят вместе. — Ты готов? Чонгук поворачивается в кольце рук и быстро чмокает омегу. — Готов. Он помогает подняться и впихивает ему коробку свечей. Вместе проходят на кухню, где высохли листья мяты, и немного заветрились лаймы в глубокой тарелке. Продавец косо на них смотрел, а они лишь смеялись, выходя за руки из магазина. Сегодняшнее утро особенное. Тишина, запах, воспоминания, спокойствие — всё для них одних. Даже легкая меланхолия оказалась весьма кстати. Чонгук достаёт из морозилки куски льда и кромсает их на разделочной доске до более мелких, высыпая в заранее подготовленный таз возле ног. Пока старается согреть руки, Тэхён откладывает одеяло на стул и, вогрузив на коробку миски, аккуратно, по стеночке, чтобы не поддаться опьянению, идёт к ванной. Расставляет свечи на полу и, не включая света, бежит за зажигалкой, которой Чон недавно пользовался. Поджигает одну за другой, ставит на край раковины несколько штук, по углам бортиков наполненной ванной, на полку сверху и приличную часть на стиральную машину. Остатками заставляет широкую столешницу, где в мраморном стаканчике стоят две зубные щётки, присаживается на пол и водит рукой по воде, рассматривая в тёплом свете ребристые волны. Гладь тревожится, огоньки в отражение мигают, и Тэхён улыбается, завороженно рассматривая их. Его жизнь не трудна, но абсолютно бессмысленна. — Аккуратно, вытаскивай руку, — на ходу просит Чон, высыпая в воду весь лед, что был в морозилке. Он всплывает, когда вода немного успокаивается. Они выглядят, словно бракованные стекляшки с пузырьками воздуха внутри. Если присмотреться, то можно увидеть еле заметный пар от контраста температур. Или это дым свечей струится вверх, или рябь на воде путает восприятие, отражая на ледяной белой плитке свет… Тэхён выкладывает лаймы, по руке стекает полупрозрачный сок и каплями падает на такой же белый пол. Чонгук сыплет мяту сверху и посмеивается, когда листики застревают в волосах омеги. — Ты специально, что ли? — цокает Ким, стряхивая их в ванну. — Даже если и так, то что? — Ничего, — обиженно отвечает и незаметно достаёт небольшой кусочек льда, сразу же прижимая к голому животу альфы. Теперь он смеётся и, вскакивая на ноги и не давая ничего сказать, захватывает чужие губы, по-хозяйски сразу же проникая между зубов. Щекочет нёбо, облизывает и с причмокиванием посасывает язык Чона, пока тот, обнимая за талию, прижимает к себе. — Давай помогу, — нехотя оторвавшись от любимых губ, просит альфа, и Тэхён горделиво подает ему руку, но вместо обещанной помощи получает ещё один поцелуй в голубую выступающую вену на запястье. Если родинки — это места, где чаще всего целовали в прошлой жизни, то в следующей у него всё тело будет, словно звёздное небо, а руки и шея — в особенности. Чонгук стягивает штаны, без колебаний ставит одну ногу в воду, судорожно выдыхает, но сразу залезает полностью. Вырывается тихое: «Блять, как же холодно», и к этому нельзя привыкнуть. Ноги немного дрожат и охлаждаются слишком быстро. Он подаёт обе руки Тэхёну и тянет на себя, не давая возможности морально подготовиться к зверскому холоду. — Ох, бля-я-ять, — также дрожа, выдыхает омега, пока Чон трёт его плечи и прижимает к себе, делясь последними остатками тепла. — Не отпускай мою руку. — Не переживай, никогда не отпущу. Они одновременно опускаются в воду, стиснув зубы до боли и сморщившись. Тела дрожат, а губы становятся всё бледнее с каждой минутой. — Родители ахуели бы, если бы узнали, как мы встречаем рассвет, — с трудом выговаривает Чонгук. — Хах, это точно. Тэхён достаёт с края столешницы два тонких лезвия. Одно отдаёт Чонгуку, а второе оставляет у себя, внимательно всматриваясь в отражение, как делает и сам альфа. Слишком интимно и по-особенному близко друг к другу. Душами соприкасаются для человека, что испытали высшее счастье, а теперь хотят сохранить эти чувства, не боясь их смерти под гнётом серых будней и бытовой рутины. Сейчас. Именно сейчас они счастливы и не желают для себя другого. Не хотят беспокоиться и переживать за будущее, которое только кажется подвластным. — Готов? Чон сжимает чужое ледяное запястье, а холода будто и не чувствует больше, любуясь самым прекрасным омегой. — Ага. Тэхён поджимает губы и взглядом проходится по вене, которую будет очерчивать лезвием. — Давай. Задержав дыхание, они подносят острие к всё ещё сплетённым рукам. Их любовь бесконечна и прекрасна, её не нужно доказывать. Нужно лишь чувствовать, наслаждаться и дарить в ответ. — Пока, Чонгук, — еле улыбается, прикрывая усталые, но влюблённые глаза. — Пока, Тэхён, — хрипло шепчет он, поглаживая чужое запястье в последний раз. Надавив на лезвие сильнее, бесстрашно режут от ладони до локтя и облокачиваются на стены, почти не чувствуя боли. Пальцами ещё держатся друг за друга, но с каждой минутой всё слабее, слабее и слабее, пока кровь стекает на листья мяты и обволакивает неровные льдинки, смешиваясь с водой и просачиваясь между волокнами лайма — клубничном мохито.