в темноте родных рук.

что-то шуршало в шкафу каждую ночь с того самого дня, когда ему исполнилось 10. цинсюань боится темноты. и терпеть не может одиночество. компанию ему составляют ряды игрушек, представляющиеся в его голове бесстрашной ордой, заботливо выстроенной руками брата. но с того дня все изменилось. игрушки больше не кажутся ему надежными защитниками, и даже любимый медведь начинает выглядеть угрожающе, окруженный тьмой комнаты. раньше цинсюань не боялся. брат ломает голову: водит к добрым врачам, которые стараются помочь ему изо всех сил; говорит мальчику, что он должен быть сильным, ведь стал уже совсем взрослым. цинсюань видит усталость в глубоких глазах брата — темно-синих, как бушующее море — думает он. под ними залегли морщины. брат не сознается, но цинсюань знает — это потому, что он очень много волнуется. и мальчик уже не хочет тревожить брата. почему он не может перестать быть больным? почему не может просто стать нормальным, чтобы все снова было как раньше? ту ночь цинсюань проводит бодрствующим. борется со сном и желанием снова сбежать к брату. но он должен хотя бы чуть-чуть поспать. он не может всегда заботиться о цинсюане. мальчик провожает взглядом щелку света на полу. они договорились, что не будут выключать лампу в коридоре. за окном разливается холодный обволакивающий свет луны. часы бьют двенадцать, и ши уду идет спать. щелка за дверью сливается с темнотой в комнате. он забыл. цинсюань чувствует накатывающий липкий страх. панику дикой лани, бегущей от волка. только в его случае никакого волка нет. только стены его же комнаты. и шкаф. инородный, чужой, пугающе громадный. цинсюань не помнит, когда он тут появился. возможно, шкаф стоял здесь еще до его рождения, когда родители были живы. но шкаф пугал. и сделать он с этим ничего не мог. цинсюань совсем не винит брата за то, что он забыл. он не спал несколько ночей, ему вполне позволительно не вспомнить о глупом детском обещании. и тем не менее он чувствует ледяные слезы в уголках глаз, когда шкаф опять начинает трястись. он не должен. он не может. брат показывал ему — внутри только старая одежда. обычный хлам. ши уду не считал серьезно, что шкаф действительно трясется или что оттуда раздаются шорохи. цинсюань слышал его разговор по телефону с давним другом. он говорил, что думает, будто у цинсюаня галлюцинации на фоне стресса. восприимчивая психика. бурное воображение. цинсюань сделал вид, что ничего не услышал, когда брат позвал его ужинать сразу после звонка. ши уду впервые ему не верил. он сжимает кулаки и глотает ком, подступающий к горлу. этого не существует. дверь не может убегать от него, а стены сужаться. но это происходит. он видит это. цинсюань не выдерживает. кричит. и не слышит себя. вместо звуков из его рта доносится только хрипение. и это пугает только больше. он вскакивает с кровати — самое нелогичное, что цинсюань может сделать — лучше закутаться обратно в слой мягких одеял и медленно засыпать, готовясь соврать с утра, будто мокрые следы — последствия того, что ночью ему стало жарко, а не слезы ужаса, окропляющие края белой подушки. но цинсюань сползает на пол, неуверенно, но с готовностью встает на ноги. он должен быть сильным. не должен бояться. этого нет, сейчас он откроет шкаф и увидит только кучу старья, спокойно висящего на вешалках. цинсюань протягивает ладонь, и она дрожит. ему только кажется. в ушах звенит, когда он дергает ручку гардероба. и все затихает. среди одежды он видит мальчика с абсолютно черными глазами. — ты… кто? — я тут живу. он ведь шутит? дети не живут в шкафах. но он спросит об этом потом, когда узнает что-то важнее. — и не одиноко тебе тут, в темноте? мальчик с черными глазами смотрит серьезно. пожимает плечами. — нет. тут есть моль. — моль? мальчик отступает на шаг от шкафа, его ресницы быстро-быстро трепещут, а личико сжимается в испуге, будто он вот-вот снова заплачет. — неженка, — слишком прямо выражается мальчик, живущий в шкафу. ши цинсюань хмурится и надувает губки. мальчику из шкафа хочется рассмеяться от этого смешного вида ребяческой обиды, но вместо этого он решительно и без капли насмешки отвечает: — не волнуйся. я съел. — что? — непонимающе переспрашивает цинсюань. — я ее съел. — кого? черные блестящие глаза уставляются пристально и с долей укора, как смотрят на ученика, витавшего в облаках на уроке. — моль. ши цинсюань округляет глаза. а потом неожиданно начинает смеяться. — ха-ха. ха-ха-ха-ха-ха-ха! спасибо, спасибо тебе! как мне к тебе обращаться? я должен знать, как зовут моего нового лучшего друга! мальчик, до этого живший в шкафу, не видевший абсолютно ничего, кроме колкой тьмы, и вслушивающийся в жуткую тишину и редкое шуршание крыльев моли. «мальчик без зрачков» — как скажет цинсюань позже. ведь глаза его настолько черные, что пожирают и зрачок, и, кажется, весь цвет яркой спальни. и оттого такие притягивающие, проникающие в самую душу. прямо в сердце. он отзывается не сразу. молчит так долго, что цинсюань даже готовится уйти. но почему-то все-таки отвечает. кратко и прямо, как и всегда, но слова его струятся, словно речная вода: — хэ сюань. и этим обрекает их обоих.

***

за время их знакомства цинсюань узнает многое. что их имена состоят из одного и того же иероглифа (он осознает это почти сразу, о чем с восторгом докладывает, получая в ответ ленивый кивок). что хэ сюань действительно жил в шкафу и даже не помнит сколько конкретно. что он примерно на пару лет старше цинсюаня. что его зрачки вытекли, потому что в шкафу было очень-преочень темно, как тот сам его заверил. что глаза у этого мальчика на самом деле не такие уж и черные. что в них есть желтые, янтарные капли смолы и меда. понимает, что ему нравятся черные с крапинками глаза хэ сюаня, что он считает их единственной темнотой, в которой не против раз за разом тонуть, рядом с которой чувствует себя в безопасности. но, разумеется, никогда ему в этом не сознается. за время их дружбы хэ сюань тоже понимает многое. в первую очередь что ему нравится мальчик, похожий на маленькое жидкое солнце, с кудрявыми непослушными локонами и дурацкими запутавшимися в них заколками; с лицом, зацелованным звездной россыпью веснушек; мягкими зелеными глазами. мальчик, который целиком соткан из света. именно ему хэ сюань преподносит на блюдечке свое сердце. без уклонов и обмана, прямо и честно. наивное детское сердце. не боясь того, что может с ним сделать такой же ребенок. верит, что цинсюань будет обращаться с его подарком аккуратно. что цинсюань другой. рядом с ним мальчик из тени как будто становится живым, окрыленным открытием, что свет все-таки еще существует в его мире. до встречи с цинсюанем он считал себя слепцом, не способным увидеть солнце. а сейчас — грешником, сполна вкусившим запретный плод, наполненный сладким ядом. цинсюаню остается только разглядеть очевидное под носом и позволить. или предпочесть забвение нежному любовнику. хэ сюань бы принял любое решение. но правильно говорят: однажды испробовав лакомый экзотичный фрукт, больше не захочется вкушать горечь обычных. так и мальчик из темноты шкафа, однажды познав блеск золота на щеках, прикоснувшись к теплому солнцу, отчаянно не хотел возвращаться обратно. а существа тьмы не могут долго выживать на свету. но хэ сюань хотел. хотел быть друзьями. может, даже больше. ощущать обжигающие лучи прямо там, между костей. сгорать изнутри от неозвученных чувств, питаться надеждой стать хотя бы луной, что может наблюдать за восходом светила издалека, украдкой, лишь дважды в сутки. и ради этого был готов страдать. медленно, с текущим по венам наслаждением, он замечает взгляды цинсюаня. чувствует учащенное сердцебиение, сливающееся в унисон с его собственным. и больше ему ничего не было нужно. не было бы. если бы не одно но. хэ сюань понимает многое. но самое главное одно. цинсюань не знает. что он не был готов в их первую встречу, не был даже осторожен; он не относился к нему свысока, не пытался воспользоваться. хэ сюань понимает также и что ши цинсюань не слышал о привычном ему законе мира. что сильный жрет слабых. он всегда был таким — светлым, открытым, до безумия хрупким. фарфоровое солнце, которое хэ сюань хотел забрать с собой в кармане, сжать в руках, чтобы никто больше не смог ранить. но осознавал. ранить в конечном итоге должен был он. и если не будет первым, в конечном итоге ранение нанесут ему. и от этого светлого чуда, будто не от мира сего, оно стало бы летальным.

***

трепещущие ресницы, затуманенные отчаянием светлые глаза, что вот-вот заплачут. он уже видел все это раньше. кажется, тогда они еще не были знакомы. хруст чужих костей. хэ сюань знает, что у такого светлого цинсюаня до этого почему-то никогда не было настоящих друзей. но как он, создание тьмы, может показать цинсюаню радость жизни? он лишь бесконечно принимал и беспрестанно корил себя за то, что не может дать цинсюаню больше, именно того, что тот заслуживает. тихие всхлипы. противные звуки. он не хотел бы слышать их из этих губ. и такие же противные слова. — хэ-сюн… разве… разве мы не были друзьями? нет. разумеется не были. это ведь была игра. ты ведь тоже играл, не так ли? конечно ты знал, не мог не знать. твой брат ведь рассказывал тебе о своих подвигах? о круге перерождений? что чтобы продолжить жить, нужно принести иную жертву. месть — вот, что готов был отдать хэ сюань до конца, не оставив и капли. он хотел сказать другое. хотел убедить цинсюаня, что так надо, что больно не будет, нежно провести по плечам и уткнуться носом в волосы. нет, разумеется они не друзья, они больше. но он не сказал ничего из того, что хотел сказать, и не сделал хоть чего-то, что могло бы его обелить. и в этой войне проиграл. он вышел из нее таким же, каким был до судьбоносной встречи. одиноким. сломленным. потерянным в абсолютной темноте. судьба, видно, была сукой. такой урок он вынес. увидев свет так близко… впрочем… цветам, растущим в тени, нет места на солнце. хэ сюань открывает дверь своего шкафа. это шкаф в его комнате, не его, он там больше не живет. но там же должен быть хоть кто-то, иначе обитателям тьмы будет одиноко. и теперь там живет его маленькое солнце. только что он проснулся от тихих всхлипываний, доносившихся откуда-то изнутри шкафа, может, кто-то сидит за внутренней стенкой, или прячется в ворохе одежды. но в шкафу тихо и темно. хэ сюань со злостью швыряет на пол вещи. в шкафу никого нет. погрязший в своей похоти и жажде мести, он забыл, что существовал и другой вариант покинуть этот круг. прервать жестокую цепь перерождений. принести в жертву себя. хэ сюань забыл о том, что его звезда не может причинить никому вреда. ведь смог он увидеть свет даже в черных глаза чудовища? наверное, хэ сюань понимал, что на месте цинсюаня должен был быть он сам. что цинсюань не виноват, он не решал за мир, насколько жестоким будут его правила. возможно, в его черных глазах можно было теперь увидеть сочувствие, вину… и может даже страх. совсем немного. если очень присмотреться. опустошение же было там всегда. как мог он, самый большой грешник на этой земле, оставить свой маленький лучик в страшной темноте, среди звуков трепыхания крыльев моли, которой он так боялся? среди одиночества, которое стало для него тем бременем, что он не смог вынести? хэ сюань смотрел на свои руки, которые ему не принадлежали, и все-таки видел слезы, которые почему-то нескончаемо лились из глаз. эти родные руки, что тянулись к нему каждую ночь, никогда не покидали, никогда не предавали. он смотрел на себя в зеркало на боковой стенке шкафа. в свои глаза. зеленые глаза, затянутые черной пленкой. всего-то маленький побочный эффект ритуала, никто бы и не заметил изменений. но не хэ сюань. он смотрел в эти глаза, выискивая там хоть что-то от предыдущего владельца. и с тоской обнаруживал себя барахтающимся во всеобъемлющей пустоте вместо объятий игривого солнца. хэ сюань еще помнил. его маленькое тельцо сохранило так много всего. оно знало нескончаемое множество боли: вереницы ножевых ударов и сквозные пулевые ранения. но почему оно забыло всю близость, всю нежность и любовь, которая когда-то окружала его? это же тело уничтожило сегодня последнюю надежду хэ сюаня, окончательно опустив его во мрак. пускай мальчик с черными глазами больше не жил в шкафу. на самом деле он никогда его и не покидал.