Вернусь не один

      Странные штуки совпадения. А судьба еще страньше. Я вспоминаю об этом аккурат в день, когда девочка, подарившая мне жилетку, смотрит на Сфинкса. Чувство, теплящееся внутри со дня знакомства, обретает форму, будто перелитый в чашку кофе. Не зря мне казалось, что мы старые друзья: в конце концов, в каком-то смысле так и есть.       Я правлю Мустанг вдоль дверей, ведомый невнятным чутьем. Мне важно, мне жизненно смертельно важно… Но что? На пороге класса на секунду застываю. Среди наших разрисованных столов растерянно, как пойманный за руку воришка-новичок, стоит Русалка, пряча что-то за спиной. Ее трогательный образ легкий румянец на щеках только красит. Въезжаю внутрь.       — Табаки? — лепечет она. — Привет! А я тут, просто…       Я улыбаюсь своей самой обезоруживающей улыбкой, и чуть ли не впервые это срабатывает как надо: Русалка расслабляется и тоже несмело улыбается.       — Ты хотела увидеть Сфинкса?       Говорю и тут же жалею. Вот кто меня за язык тянет? Да, она стоит рядом с его обычным местом, пришла, наверняка, или к нему, или ради него, но обязательно об этом надо упомянуть, да?       — Я… Нет! Я хотела кое-что вернуть, — бормочет она, опуская глаза, — нашла, похоже, это его.       И прекрасным в своей чистоте движением Русалка вытягивает вперед ладони с мешочком-амулетом, который я с первого взгляда угадываю. Как и то, что Сфинкс бы никогда ни в этой, ни любой другой жизни не потерял бы его.       — Да, кажется, узнаю, — легко отзываюсь, подъезжая ближе. — Могу отдать, если хочешь. Или вернешь сама?       — Нет, лучше ты, — испуганно выпаливает Русалка. Точно стащила. Русалочка, ну как можно бояться Сфинкса и пытаться привлечь его внимание? Тут или одно, или другое. И, если быть честным, не желаю ей ничего из этого. Забирая из русалочьих ладоней амулет, я слегка сжимаю ее руки, стараясь забыть, что и между этим касанием стоит сущность Сфинкса. Ради него все затевалось. И ради Слепого, который не научился говорить людям, что они нужны ему. Хочется обжечься об этот наверняка хитрым способом завороженный оберег и не отдать Сфинксу, потому что тогда-то и начнется вся неотвратимая цепь событий.       — Стоит ему прямо сказать, — даю совет, о котором она не просит и который спалит меня дотла, если она ему последует.       — Я хочу, — она не делает вид, что не поняла, — но не могу. Я не такая решительная, как Рыжая.       Хочется смеяться. Так искренне, чтобы до слез. Русалка, которая добивается того, чего хочет, не может быть нерешительной.       — И не такая красивая.       — Глупости, дорогуша, — ворчу, беря высокую ноту, — ты же само очарование!       — Как ребенок! — Русалка дергает головой, и колокольчики в ее волосах переливчато поют.       — Скажи мне, солнце, кто, по-твоему, самая красивая девушка Дома? — добавляю вкрадчивых оттенков в тон.       — Ну… — думает она так серьезно, словно действительно допускает правильный ответ. — Рыжая, наверное. Она яркая, эмоциональная, интересная. А если не она, то… Крыса. Она тоже притягательная, в ней есть что-то цепляющее, особенное.       — А в тебе? — подталкиваю ее.       — А во мне нет.       Я, хитро щурясь, задаю другой вопрос:       — Хорошо, а кто самый привлекательный парень?       Русалка смотрит на меня с прелестным недоумением.       — Сфинкс, конечно.       Я знаю, Русалочка, я знаю. И это жжет раскаленным песком по горлу.       — А теперь хочешь узнать правильный ответ?       Ей любопытно, так, что аж глаза горят.       — Знаешь, на первый вопрос Лорд и Рыжий ответили бы так же. Почти. Они бы сказали, что самая красивая девушка — Рыжая, но по разным причинам. А Рыжая бы сказала, что лучший парень — Лорд. Лэри бы сказал про Спицу, а Красавица — про Куклу. И все бы они ответили правильно.       — Красота в глазах смотрящего, я знаю, — тоскливо соглашается Русалка, это ее не убеждает, потому что не новость, — но должна же быть какая-то объективность.       — О-о-о, объективность, — фыркаю, — это зверь такой же мифический, как и мы с тобой, и я бы не очень-то хотел стать его добычей.       Русалка прикрывает глаза и обнимает себя за плечи.       — Спасибо, Табаки, мне стало чуть лучше.       — Всегда к твоим услугам, дорогуша.       Русалка кивает и обходит меня. Уже в дверях она останавливается и оборачивается.       — Табаки?       — М-м-м?       — А как бы ты сам ответил на вопрос? Ну, про девушку.       Я выдыхаю и пытаюсь соврать, заплести словесную паутину так, чтобы в ней самому запутаться, но сквозь нее все равно проступает этот предательский искренний свет. Как жаль, что она не спросила до того, как мы встретились. Я бы выдал какую-нибудь банальщину вроде того, что все девушки по-своему красивые.       Сейчас поздно.       — Я бы ответил, что у самых красивых девушек теплые русые волосы до колен и большие зеленые, как виноград, глаза. Я бы сказал, что в таких девушках есть что-то волшебное, что дается не каждому, они умеют ценить уникальные вещи, видеть особенное в обыденном и превращать незаметное в уникальное, — говорю, задыхаясь и игнорируя существование легких. — Я бы ответил, что в Доме есть такая волшебная девушка и что она вяжет умопомрачительные жилетки, за которые не грех отдать все ореховые бусы на свете, которые ей так невероятно идут. Тогда я бы ответил на вопрос, Русалочка?       Она стоит, как отрывок из сна, не дыша и колеблясь. И если бы у нее нашлась грустная сочувственная улыбка для меня, я бы все понял. Но Русалка серьезно смотрит сквозь меня, уходя глубоко в мысли, где ей только что признался в любви один неверный слову Шакал.       — Да. Спасибо, Табаки. И… Знаешь, не отдавай Сфинксу амулет, — она краснеет, становясь еще краше и моложе. — Я поторопилась и сделала кое-что…       Из груди рвется хихиканье, но я его сдерживаю, что есть силы, и небрежно отвечаю:       — Держи.       Русалка забирает амулет, на который навесила приворот, и мнется.       — Увидимся, — прерываю ее внутренние терзания, — как-нибудь.       И Русалка уходит.       Была она или привиделась, лучше бы второе, ведь так безнадежно открыться будущей девушке друга я мог разве что в бреду.       Уже после выпущенных на волю слов я понимаю, что любил ее всегда, даже когда еще не встретил, а после — полюбил в сто раз крепче. И вроде бы обыденная вещь: люби на здоровье, лови легкий ветерок вдохновения и отпускай, как только уйдешь. Собирай ничейные вещи-диковинки с волшебной девушкой, а затем стирай их, как и любое упоминание о себе.       Только не становись тем самым влюбленным маньяком, которому море по колено. Вовремя вспомни, что эта девушка создана для одного конкретного парня. И даже не для того, чтобы именно он был счастлив. Что я говорю им всем? Что любовь прекрасная, сильная, поглощающая, но — совершенно бытовая и обыденная вещь. И вот же, шарахнуло, как молнией, не отойти, не отлежаться.       И скверно даже не то, что я полюбил девушку, созданную не для меня, даже не то, что она не посредственный человек, аналогов которого я встречу толпу, а кто-то единственный в своем роде, скверно, что ее полюбил не только тот распрекрасный Я, но и Он, тот, что редко показывается на глаза. А тут, Он, понимаете ли, высунулся. Конечно, человек не сможет провести с ним вечность, но Русалка — да.       Дражайший вожак отлавливает меня быстро: он слышит все в Доме, в том числе и бешеный стук моего сердца.       — Все бывает так, как должно быть, — замечает Слепой. — Ты знаешь.       — Значит, будет так, потому что я-то знаю, что чувствую ровно то, что должен, иначе бы не чувствовал, — излагаю прописные истины. — Так бывает, когда желания сворачивают с протоптанной тропы. В конце концов, они не привязанные к маршруту роботы, они ближе к свободным жителям леса, могут ходить, где хотят.       Слепой думает, я все порчу. И, пожалуй, в чем-то он прав.       — В этот раз ты пожелал того, что не можешь взять. Оно не твое.       — Мы говорим о девушке, Слепой, а не о жилетке, которую она мне подарила, — таков уж наш вожак, такие вещи ему нужно напоминать. — Мы говорим о чуде, к которую прикоснулись все: ты, я, Сфинкс, — и неужели я должен от него отказаться только потому, что от досады и потери друга ты выколешь глаза, но не скажешь ему, что он тебе нужен. Не попросишь уйти с тобой.       Слепой молчит.       И я, конечно, читаю это молчание. Оно висит между нами горьким упреком одинокому Шакалу, не желающему таким быть. Одинокому в будущем Слепому. И там же одинокому Сфинксу.       — Ты можешь не видеть мир, но не видеть сути не можешь, — сообщаю спокойно. — Сфинкс останется, и будет прав. Но, кроме того: одинок. И от этого одиночества его не избавит Русалка, будь она даже там, с ним.       По бледному лицу пробегает тень. У Слепого вопросы, но он их не задает. Смутная вина все равно заставляет ответить:       — Он избавится от него сам, однажды.       — Когда? — шелестит Слепой.       — Когда перестанет сопротивляться.       Слепой молчит. И я не то чтобы желая его добить, хочу донести яснее свою мысль:       — Но ты, этот ты, никогда не узнаешь, что исцелит его. Потому что не научишься говорить близким людям о том, что чувствуешь.       Молчание Слепого привносит в атмосферу нотку угрозы с привкусом озона и хвои. Но я уже все решил. И если со мной он, может, и поспорил бы, вот только Он решил все тоже.       Слышу нежную мелодию из сердца Русалки. Так хочется думать, что эта мелодия обо мне. Во мне. И как больно понимать, что этот нежный голос она отдала бы за другого. Сфинкс этого заслуживает, и это еще хуже.       — Табаки, это ты! — колокольчики поют, вплетаясь в общую композицию. — Посмотри, я научилась плести венки!       А Перекресток — лучшее место, чтобы таким заняться. Разбросанные по дивану стебли вот-вот прорастут и окутают Русалку водорослевым одеялом.       Она радуется. Русалка всем радуется, всех слушает, всем рада помочь. И, как и вся Четвертая, я греюсь в лучах маленького чуда. Хочется не покидать теплого участка, а по сценарию я обречен наблюдать за развитием этой истории.       Впрочем, все давно идет не по плану. С тех пор, как к Сфинксу вернулся амулет, но без волшебного русалочьего волоса. Да, он любит ее, но ровно так же, как это делают все, без искры и уж тем более зависимости.       — Вау, — громко шепчу, — где ты достала столько цветов, дорогуша? Еще слишком рано для них! Какой-нибудь Летун скупил ради тебя весь арсенал цветочного? Я бы не удивился.       Русалка секунду смотрит на меня, а затем смеется. Колокольчики в волосах звенят в такт.       — Пусть это останется секретом.       — Пусть, — соглашаюсь.       Мы сидим, и моя тень ложится на свет Русалки. Не хочу, чтобы она грустила о пути, который выбрала. На который сам же столкнул.       — Я догадалась, Табаки.       — О чем?       Ее печальный взгляд касается цветов, и они продолжают жить, даже сорванные, пальцы перебирают стебельки, накидывая их друг на друга.       — О том, почему я тогда выбрала Сфинкса и почему ты ничего не сделал после того, что сказал в классе. И почему я никогда не смогу уйти в Наружность. Я ненастоящая, да?       Она всхлипывает и закрывает глаза, я замечаю, как подрагивают пальцы, как мокро блестят ресницы, когда Русалка снова на меня смотрит.       — Ну что за глупости? — искренне возмущаюсь. — Иди сюда, — предлагаю, раскрывая объятия.       И Русалочка легко поднимается, чтобы прильнуть ко мне, обхватив за шею, и тут же расплакаться.       — Тш-ш-ш…       Я глажу подрагивающие плечи, укрытые волосами, и понимаю, что ни за что не хочу отпустить такое сокровище. Я смогу без нее, конечно, смогу, но с того момента, как вернусь без Русалки, потеряю что-то безумно важное. Не такое, как стертый волнами песчаный след.       — Что ты себе придумала, «ненастоящая»?! Ты самое настоящее чудо из всех чудес, когда-либо случавшихся.       — Но все остальное — правда? — бормочет она мне в шею.       — Что именно?       — Про Сфинкса… И про Наружность… Что я не смогу там жить… И про тебя, почему ты тогда…       — Почему? — улыбаюсь, продолжая гладить Русалку по волосам, и забрасываю вопросами: — Потому что ты волшебная? Потому что ты это ты? Поэтому ты решила не покорять Сфинкса?       — Я это не я, — расстроенно делится Русалка. — Я это долгосрочный проект, который не сыграл.       — Каждый из нас чей-то проект, дорогуша. И твой сыграл так, что мало не показалось.       — Что ты?..       — Почему я постоянно повторяю состайникам беречься от ловушек в сердечных делах и сам так слепо в такую попал? — ворчу, чтобы заглушить смущение. Уши печет так, что они становятся больше и больше, того и гляди превратятся в слоновьи.       И вот снова, прямо как тогда, в пустом классе, Русалка замирает, как олененок на лунной дороге, и затихает, не зная, как реагировать, что делать. Она не выпутывается из объятий, но дыхание в шею становится таким легким, будто она задержала дыхание.       — Потому что ты понимаешь меня, как никто другой, в тебе есть что-то мое, чего нет больше нигде, потому что с тобой мне так тепло и уютно, как ни с кем больше, потому что если меня спросят, с кем я хочу провести все свои жизни, я назову твое имя.       — Табаки, но я же… Если я… Ты разозлишься? Или расстроишься? — лепечет она. Пытаюсь найти слова, чтобы отпустить ее и не врать. Осознаю, что не имею права давить.       — Я буду очень-очень рад, что ты счастлива, и буду очень-очень скучать, — я легонько целую Русалку в волосы. — Я бы очень хотел забрать тебя с собой и даже прошу об этом. Но за меня не волнуйся, я не пропаду.       Русалка отстраняется, но ведет руками по моим плечам, рукавам и находит ладони. Она рассматривает их, как будто видит впервые.       — Ты как-то сказал, что влюблялся и отпускал тысячу раз, зная, что дальше ждет что-то прекрасное, — вспоминает она мою бесхитростную правду, — в чем разница теперь?       — Вырастешь — поймешь.       — Опять ты за свое! — Русалка делает вид, что насупилась.       — Не стоит стыдиться юности, дорогуша. Она быстротечна и редко возвращается.       — Хорошо, хорошо, старик, — ворчит она. — Я просто хочу знать, что ты меня не отпустишь, когда приедет время.       — При всем желании, моем и некоторых отдельных личностей, уже не выйдет, — фыркаю.       И вроде бы она и хотела это услышать, но теперь печально склонила голову, возвращаясь на диван к стеблям и цветам, и обняла колени, прячась за волосами.       — Прости, — говорит она мне, несмышленое, молодое чудо. — Меньше всего я хотела ссорить тебя со Сфинксом или Слепым.       Ссорить, скажет тоже.       — Это ты прости несдержанного Шакала, который вмешался не в свою историю.       — Я бы все равно не смогла остаться со Сфинксом, да?       Колет где-то под внутренностями.       — Кто знает?       — И это ответ Шакала? — вздыхает Русалка. — Ты знаешь.       И снова я хочу навесить паутины, плотной и невозможно спутанной, но не с ней, не с тем светлым и прекрасным, к созданию которого я приложил руку.       — Я бы помог. Тебе и ему.       Она вся замирает, затихают колокольчики.       — Сфинкс об этом знает?       Качаю головой.       — Ты еще можешь пойти по тому пути, что хотела.       — Теперь не хочу. Теперь хочу с тобой.       Она смотрит доверчиво, и мою крышу в пору сносить и ставить новую.       — Я включил тебя в компанию, которая должна потратить отведенные дни на принятие решения. И это как предательство двух друзей, — бормочу я, — но мне теперь хочется кричать на весь Дом.       — А что кричать? — пропуская мимо ушей рассуждение о скверном, интересуется Русалка.       — Что-то вроде: «Бегите, я псих!», или «Бросайте оружие, эта война проиграна!», или «Человек за бортом!».       Русалка приободряется и серьезно пытается меня успокоить:       — Это мое дело и мой выбор, они не могут тебя винить.       — Слепой бы с тобой не согласился.       — А Сфинкс?       — Тот, пожалуй, понял бы. А теперь точно ни слова не скажет. Все в его, уж прости, руках, дорогуша.       — Но ты его не оставишь?       — Я? — почти взвизгиваю, негодуя, — Я не оставлю дружище Сфинкса в любом случае, какой бы выбор ни сделала ты или он, ни в этой жизни, ни в любой из следующих, я не таков, знаешь ли.       — Спасибо, Табаки. Я рада, что все так сложилось.       Русалка парой движений завершает венок и водружает мне на голову, пропуская пряди между пальцами.       Уши печет, но я улыбаюсь. Русалочка, чудо, согретое нашими надеждами и мечтами, родившееся из самых лучших чувств и мыслей, она не может не любить нас, одиноких и старых, перенасытившихся драмами детства и болью. Разве это не эгоистично: желать забрать ее себе? Русалка не одна из ничейных вещей, это девушка со страхами и заветными желаниями, и перед ней открыты пусть не все дороги, но многие не протоптанные дорожки.       Разговор со Сфинксом хочется вести по-настоящему, не отшучиваясь. И хотя я пребываю от себя в полнейшем шоке, стараюсь сдерживаться. Сфинкс курит и вот-вот задаст умный вопрос. Других задавать он не умеет.       — Посоветуй мне что-нибудь, Шакал, — хмуро нарушает Сфинкс ожидание. — Знаю, не будешь советовать из выгоды для себя.       Смелое заявление и, как не кстати, до зеленых чертиков верное.       — Определись и отпусти остальное, иначе каждый раз будешь пытаться ухватиться за то, чего уже нет. Начнешь терять равновесие.       — Нельзя потерять то, чего нет, — ворчит Сфинкс.       Я хихикаю. Мой мудрый и наивный, старый и юный друг!       — Чтобы понять, что у тебя что-то было, надо это потерять: контрасты станут столь ярки, что станут бить по глазам, ушам и коже, — ты заметишь, тогда заметишь.       Сфинкс выдыхает облако бледного дыма, и я точно знаю, что он видит в нем.       — Осмелюсь сообщить, что между твоих пластиковых пальцев спутались нити и других куколок. Понимаю, с непривычки управляться сложновато, но ты постарайся.       — Кого же конкретно ты имеешь в виду… — задумчиво изрекает Сфинкс.       Фыркаю.       — Если Слепого, то абсолютно зря, — он делает паузу, чтобы снова затянуться. — Его нитки давно оборвались и потерялись где-то в Лесу. Только никаких хлебных крошек там нет.       — Звериному чутью крошки никогда нужны не были, это изобретение людей, запуганных темнотой до жути.       — В таком случае, — Сфинкс тонко и горько улыбается, — отвечу так: сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит.       У меня аж дух захватывает от такой метафоры, столь всеобъемлющей и разносторонней, что подобраться к ней хочется сразу отовсюду. Но я не успеваю, потому что Сфинкс меняет тему:       — Спасибо за честность.       — Всегда пожалуйста, мой друг, — немедленно реагирую, — но хотелось бы знать, о чем ты.       — Про Русалку. Ты не стал разыгрывать партию, как хотел бы Слепой, а мог бы. Он заигрался, а ты нет, за это и спасибо.       — Но мне неизвестно, как все будет. Возможно, твоя благодарность преждевременна.       — У вас — хорошо, — Сфинкс улыбается. — Не потеряй ее, ладно? Она дорога нам всем.       — А я? — восклицаю наигранно возмущенно. — А я вам всем не дорог, значит? Я для вас ничего не значу?       Сфинкс хрипло смеется.       — Буду скучать, Табаки. И спасибо за совет, мне есть, о чем подумать.       — Не тебе одному, — хмыкаю, — не тебе одному.       До самого конца, пока струны не разорвались, я не пытаюсь выведать, что решили Сфинкс и Слепой. Я знаю, что они говорили, что они нервничали и злились от страха. Но я не узнал бы, к чему они пришли, если бы Слепой не посчитал нужным поделиться.       — Он попросил меня остаться. А об этом его попросил ты.       Пожимаю плечами, продолжая разбирать рюкзак, чтобы снова его собрать. Ладони Слепого спокойны: он все принял.       — Глупости! Все, что я мог и сказал Сфинксу, — несколько мотивационных фраз. Сам знаешь, иногда помогает. Могу и тебе таких отсыпать.       — Мотивации хватает, — кривится Слепой. — но я хочу знать наверняка: что, если я однажды попытаюсь остаться, когда уже ушел? И смогу ли я уйти еще раз?       Улыбаюсь. Пальцы Слепого скребут ладони в ожидание ответа, они, кажется, готовы вытрясти из меня гарантии, которых у меня нет.       — Наверняка нельзя. Можно только пытаться.       — Ты забрал у меня свой же подарок, — пытается давить Слепой, — ответь хотя бы сейчас.       — Мой подарок? — удивляюсь и даже отвлекаюсь от рюкзака. — Слепой, если я что-то дарил, оно все еще у тебя. Пока не потеряешь или не передаришь.       Он молчит, но по нахлынувшему спокойствию понятно, что он согласен. И что Слепой, похоже, попробует.       Ночью Русалка старается не упускать меня из поля зрения. Она тайком баюкает часовое колесико и лишний раз обвязывает его волосами: боится потерять. Я убеждаю, что у нее не получится. Напоминаю, что обещал. Она наконец верит.       Мы прощаемся с каждым по-своему. Я лишний раз вспоминаю, что нужно стереть, а что — оставить. Русалка следит, чтобы никто не остался без подарка. Замечаю, как Слепой крутит между пальцами маленькую рыбку-колокольчик и по бледным губам скользит неестественная улыбка. Но это лучше, чем все, что было до этого. Русалка обнимает Сфинкса в вязаной жилетке, и я понимаю, что мой подарок он использует с толком. Они справятся, справимся и мы.       Когда мы уходим, Русалка улыбается и ерошит волосы дремлющему Курильщику. Сфинкс провожает нас усталым, но светлым взглядом, и я не нахожу там страха и тоски, только теплую грусть.       И вот, мне снова десять, а Русалке и того меньше. Ее волосы все такие же теплые и длинные, а голос навеки во мне. Под майкой с надписями на все случаи жизни проступает контур часовой шестеренки, с которой она никогда не расстается. Хотя я и обещаю, что буду дарить их ей снова и снова каждый Выпуск. Она шутит, что тогда соберет целое ожерелье.       И я, в общем-то, не имею ничего против, ведь наших с Русалкой узоров пусть и не так много, но каждый из них настоящий и трепетно мною любимый.