I was cheered when I came first to know that there were flowers also in hell. «Asphodel, That Greeny Flower» William Carlos Williams
В переводе с греческого имя Персефоны означает «смерть несущая», и это несколько иначе характеризует знаменитый миф о любви Бога Мёртвых и Богини Весны. Принято верить, что Персефона была наичистейшей девой, наивной, слегка двинутой на цветах и аккуратных грядках своей матери. Принято верить, что Аид силой заставил эту милую девушку стать его вечной супругой, лишив права выбора. Суть заключалась в том, что Персефона никогда не была из простой семьи, но растили её иначе, чем Аида. Её мать, Деметра, была маниакально одержима дочерью и верой; хотела сделать из неё святую мученицу, принести в жертву, словно кусок живой плоти на растерзание религиозным изуверам. Родительская любовь на грани сумасшествия и собственных эгоистичных принципов. Могла ли Персефона вырасти нормальной в таком обществе? Была ли она счастлива в цветочном саду Деметры? Что, если она никогда не была невинной и умела хорошо скрывать собственные чувства под идеальными масками? Что, если изначально её план был соблазнить Аида и завладеть всем царством, поставив на колени мёртвый мир? История Аида не менее печальная. Рождённый от самого могущественного божества – титана Кроноса – он с малых лет представлял угрозу для отца, боявшегося потерять власть. Аида не убили, но свергли в подземный мир управлять самыми низшими существами, купаясь в бесконечном потоке людских грехов. Бог Смерти, радушный в своей роли, априори жестокий из-за предвзятого отношения, довольствовался тем, что есть, накапливая гнев на мир живых. Но вы хоть на минуточку представьте, каково жить в вечном изгнании среди бездушных теней. Каждый день творить смерть своими руками, быть ненавистным сыном влиятельного отца. Испытывать тошноту от собственного божественного окружения, для которого суть жизни заключается лишь в бесконечной праздности и войнах. Определённо, мёртвые лучше живых, но с мёртвыми не построить диалог. Садитесь, крошки, поудобнее, я расскажу вам свою историю знаменитого мифа, с достойным финалом о мести и любви. В реальном мире всё иначе, поэтому речь пойдёт не о молодой девушке и одиноком мужчине, а о двух парнях, стоящих по разные стороны сражения своих родителей. Мой рассказ будет о том, как «Персефона» поставила «Аида» на колени, чтобы после встать самой. Освободить его от горечи, отпустить грехи и разделить все тяжести правления. И я не жду, что вы поймёте; мне не нужны слёзы на ваших милых, чуть опухших лицах, плевать на гнев и раздражение. Это моя история, и она будет плохой. Я не ставлю цели терзать вас нравоучениями и моралью. Напишите себе маркером на лбу и выучите наизусть: никогда не вставать на моём пути. И знайте, даже демоны умеют искренне любить, а в аду тоже распускаются цветы.⚘
В семье Чон не принято говорить о чувствах, и я, честно, сомневаюсь, что кто-то знает значение этого слова. Нам приносят жертвы в надежде снискать милость; целуют пальцы, окроплённые кровью; преклоняют головы, боясь лишиться их. Мой отец в этом городе – власть, я – его верный помощник, пёс на привязи, выполняющий всю грязную работу. Он правит в сияющих лучах солнца и славы, держит в руках все финансы и силу Олимпа, дерзко скалится противникам, как самый настоящий зверь, готовый за малейшую провинность отправить неугодных на тот свет. Ко мне. Моё же время – ночь. Во тьме не видно крови, искупающей грехи невинных. Она обманчива и льстива. Ублюдок Чон Чонгук – ненужный сын, но пригретый ради циничных амбиций. Дикий, пугающий и неуправляемый, не достойный улыбок и места подле короля. Каково отношение властителя, такое же было поведение его ближайших слуг. Но пока они счастливо пили из бокалов моего папаши, надеясь на благодать и расположение, кормились пищей с его рук, кланялись и улыбались, желали долгих лет, я запоминал каждого, а ночью преклонял этих наипрекраснейших созданий на колени, вырезал улыбки на застывших лицах. Забирал себе. Теперь они принадлежали моему царству вечности и покоя. Если вас будят крики и предсмертные стоны, пугает хруст костей и хлюпающий звук крови, смешанной с раздробленными остатками плоти, знайте – это я. Бог Смерти ближе, чем вы думаете, и однажды он придёт по вашу душу: ваш самый страшный кошмар, заползающий в постели и наблюдающий за сном. И пока вы сладко причмокиваете губами, чувствуя себя в эфемерной безопасности, он проводит ножом по вашим шеям, вызывая приятную щекотку. Я – Аид, сын самого Кроноса, и ночью этот город мой. Прячьте ваших детей, доставайте иконы, сыпьте соль на порог и молитесь, разбивая лбы о пол. Будьте преданы в своей вере и словах, и тогда, возможно, сегодня я пройду мимо вашего дома. Да, я плохой. Испорченный. Иной. Аид в моём воплощении – ваша самая смелая фантазия: неотразимо красивый, горячий, опасный. Притягательная внешность и отталкивающий взгляд настоящего бэд боя. Кожаная куртка, накинутая на открытую чёрную футболку без рукавов, тёмные штаны карго с различными металлическими цепочками. Пирсинг в брови, на губе и множество татуировок, одна из которых, самая большая, – змея, что венчает шею. Волосы зачёсаны назад, но несколько прядей всегда выбиваются из причёски, падая на высокий лоб. Я всегда нравился девушкам, но не нравился их парням. А жаль. Знаю, какой эффект произвожу на людей, и меня это удовлетворяет. Пусть трусики ваших мамочек мокнут, пока я трахаю папочек в покорные глотки. Мне можно делать всё, кроме одного: я – правая рука отца, а кусать того, кто кормит – себе дороже. Возможно, это неправильно, но привычно. Пока он не касается моего мира, я помогаю ему решать проблемы, сохраняя спокойствие среди личной свиты проклятых изгоев. Убивать не сложно, со временем это входит в привычку. То, с каким самозабвением я наказывал своих жертв, было равносильно тому, как сильно прятали от меня его. Но судьбой наша встреча была предопределена. В день нашего знакомства в небе зависла кроваво-красная луна, что украсила собою чёрный небосвод в гаденьком предзнаменовании. Звёзды в страхе прятались в густой тьме, стесняясь показать неспящим своё яркое сияние. Ни единого шума и дуновения ветра, лишь духота жаркого летнего дня, осевшая на земле удушающей густотой, вгоняющая всех в разморённую слабость. Единственный клуб Олимпа, где в тёмное время суток зависала вся чернь Царства Теней, погряз в разврате, похоти и дурмане. Полуголые тела в украшении колючих страз, потные и скользкие, двигались под динамичную музыку, уменьшая расстояние между друг другом. Всем хотелось праздника, нирваны, секса. Выпив пять бокалов какой-то мутной жижи, я ничем не отличался от остального общества отбросов. Поймал за руку потирающего мой пах парня и вытащил его на улицу, нагнув прямо на любимом байке. Не помню, сопротивлялся он или был доволен, растянут или стонал от боли: имя, внешность, любые признаки, кроме белоснежного зада, выветрились из моей пьяной головы. Было откровенно похуй. Я натягивал его до упора, думая лишь о собственных ощущениях. Он был очень мокрым и слишком громким, из-за чего хотелось сорваться и вырубить с кулака дёрганное тело. Но трахать, пока партнёр находится в отключке, – та ещё отрада. Пытаясь отвлечься от тупого писка, напоминающего странные стоны, я поднял взгляд и… упал в пропасть бездонных тёмных глаз. Время замерло, мир затих, а плоть прошибла судорога возбуждения. Напротив стоял он. Наглая ухмылка украшала пухлые губы, нахальный, смелый взгляд скользил по моему двигающемуся телу, отмечая каждый толчок. Он наклонил голову и выгнул бровь, толкнулся языком в щёку, наблюдая, как извивается подо мной очередная жертва. Он был красивым до ломоты в костях: эффектный и величественный. Я потерялся в окружающем пространстве, впервые за долгое время не видел ничего вокруг. Этот дьявольский взгляд, спадающие на глаза светлые прямые волосы, утончённый нос и нереально охуенные губы. Накинутая на голое тело куртка, распахнутая на груди, приоткрывающая тёмные окружности сосков и край резкой татуировки. Худой, с рельефным торсом и едва заметными кубиками пресса. В мифе, когда Аид увидел Персефону, был сражён её непорочной красотой. Но наша разница лишь в том, что передо мной стоял сам искуситель. Невинностью не пахло вовсе. Лишь накрывающее с головой желание, сводящее с ума, развязывающее войны. Парень медленно преодолел расстояние и остановился слишком близко. Казалось, протяни руку и коснись его, как он исчезнет лёгкой дымкой. Слишком нереальный для моего полночного мира. Он опустил взгляд на моего любовника, стонущего от яростных толчков, и очень нежно провёл рукой по его скуле, удовлетворённо стирая капли пота. Вновь улыбка и столкновение наших глаз. Я не мог остановиться, вбиваясь в податливое тело, сжимая бёдра, в попытке кончить на его глазах. В голове играли духовые оркестры, насыщая тот момент торжественностью, распуская по коже сотню колючих мурашек. Разве Аид тоже чувствовал это? Он поднял руку и коснулся рисунка змеи на моей шее, ведя тёплыми пальцами вдоль гибкого тела рептилии. Знал, кто я, но не боялся вовсе. Парнишка подо мной отвлёк нас громким стоном, прерывая столь прекрасный момент, и мне пришлось яростно вжать его морду в мотоцикл, заглушая отвлекающий звук. — Чон Чонгук – владыка Царства Теней, — раздался голос рядом. Он обволакивал сознание, возбуждая лёгкой хрипотцой. Его рука поднялась выше, и в ней мелькнул изящный белый цветок на толстой ножке. Протянул руку вверх и, касаясь моих волос, воткнул стебелёк за ухо, невесомым движением задевая кожу, что заставило сердце трепыхаться в исступлении. Столь необычный момент ударил разрядом по всему телу, и я кончил с громким стоном, на миг теряясь и прикрывая глаза, сжимая грубыми пальцами плоть подо мной, до синяков и боли. Но когда открыл глаза, встретился лишь с пустотой безлюдного проулка. Упорхнул, словно пёстрая бабочка-однодневка, оставив после себя призрачное ощущение красоты и экстаза. Я крутил головой, осматривая каждый угол, пытаясь отыскать следы и подтвердить себе, что это всё не сон, не эффект выпитого алкоголя, но, когда на голую спину оттраханого парня упал цветок с моих волос, рассыпаясь лепестками, я убедился, что он действительно существовал. Опёрся весом на тело снизу и вышел, пачкая вырывающейся спермой его зад, резко натянул штаны, но забил на ширинку, оставив её расстёгнутой, схватил цветок в кулак и долго сверлил его взглядом, отмечая, как этот уязвимый стебелёк лежал, словно невесомая снежинка на моей большой ладони. Кем был этот мальчишка? Я знал весь город, но его видел впервые. Это бесило, раздражало, злило. Хотелось обладать им, украсть и спрятать. В Подземном Мире никогда ещё не было таких, как он. С тех пор меня накрыло: я не смог больше думать ни о ком другом. Стал одержим, метался, словно зверь, рыскал по всем углам, срывался на людей, мстил, пытал, крушил; мне нужен был лишь этот тёмный взгляд, губы, его тело, плоть. Потерял сон, перестал выполнять требования отца, постель больше не занимали полуголые тела, я стал дрочить, как подросток в период пубертата, заводясь одной лишь мыслью о розовых губах и высоком голосе. Асфодель, что он мне подарил, завял. Но я хранил его как самую величайшую драгоценность, как напоминание о своих первых чувствах, доказавших, что я живой. Я бы похитил его из дома, украл под покровом ночи, разнёс к херам весь мир, но меня впервые опередили. И следующая наша встреча произошла в доме моего собственного отца. — Гук, для тебя есть дело, — громоподобный бас отца встретил меня на пороге дома, когда я вернулся с очередной вылазки, выбивая признания из жителей окрестных домов, всё ещё надеясь найти парня. Прислонившись затылком к входной двери, даже не успев смыть с рук остатки грязи и крови, уже строил новый план, как выйти на след. Совсем забыл о семье и поставленных целях, поэтому голос родителя прозвучал слишком неожиданно, рассыпаясь глухим эхом о стены большого холла. На улице был ливень, я промок, хотелось завалиться спать прямо в одежде, чтобы через пару часов вновь устроить обыск в каждом уголке Олимпа. — Цербер притащил парнишку и утверждает, что это сын той иудейки Пак. Если он не лжёт, то её религиозным проповедям наступил конец, — его тяжёлые шаги отбивались в ушах мерным тиком, раздражая барабанные перепонки отвратительным ритмом. — Он в подвале. И мне нужно, чтобы ты выбил из него признание. Узнай, где засела его мать. Я задушу эту мегеру собственными руками, заставлю проглотить Библию листок за листком, а после украшу её внутренностями площадь. Пусть все любуются и знают, что будет с каждым, кто посмеет тронуть семейство Чон, — шаги замерли в паре метров рядом, и я, даже с закрытыми глазами, почувствовал, как он сверлит меня недобрым взглядом. Да, я не тот, кем гордится повелитель, но кроме меня он не доверяет никому. — Прекращай пить, выглядишь как самое настоящее дерьмо. Даю тебе неделю, и только посмей меня подставить: отправишься удобрять собой могилу матери, — я распахнул глаза и столкнулся с хищником. Кривая ухмылка украсила мои губы, и он проигнорировал её, вновь возвращаясь к теме монолога. — Если верить доносчикам, Пак ушёл из дома несколько месяцев назад. Но парень мутный, в его квартире не нашли ничего стоящего. Достань мне признание, и я вознагражу тебя. Было полностью насрать на то, что говорил отец. Я с трудом оторвался от двери, чувствуя усталость в окаменевших мышцах, и уткнулся взглядом в кисть руки, которой Кронос поправлял свои седые волосы, прилизанные волосок к волоску в причёске примерного и добродушного старикана. Захотелось дёрнуть их со всей силы, вырвать с корнем и обнажить багровый скальп, сделать уродливое чучело из головы и поставить как трофей на полке, чтобы каждый день проходить мимо и плевать ему в лицо. Его многолетняя война за право управления городом слишком затянулась. Он был на троне долгое время, пока не появилась та самая Деметра со своей преданной свитой. Она вклинивалась во все дела, призывала людей устроить жестокое сражение, демонстративно сжечь на ритуальном огне всех демонов и всячески молиться за упокой души гнусного титана, захватившего город. Но это не была борьба добра со злом. Кровавая Богиня Плодородия не пыталась взрастить семена добродетели и нравственности; её показные цели были иными – завладеть троном ради идолопоклонства, построить новую иерархию и вознести корону на собственную голову. Я так устал от этой игры. Устал подчиняться и, словно верный пёс у ног хозяина, решать любые проблемы. Надоело быть пешкой в руках одной из сторон, поэтому проигнорировал слова отца и ушёл, толкнув его плечом. Лишь спустя три дня я вспомнил, что в подвале меня ожидает заключённый, и нехотя поплёлся осмотреть узника, ради интереса. Если убить мальчишку и поставить точку сразу, смог бы нагадить отцу и его противнице. Кулаки сжимались в предвкушении расправы: впервые я готов был прикончить жертву только ради мести, а не за личные грехи. Тёмное помещение окутало тишиной и скрипом досок под ногами. Тартар – бездна, полная плохих воспоминаний, тюрьма, где держат и пытают неугодных. Пересекая узкий коридор, где по бокам тянулись камеры, достал свой нож и пару раз прошёлся лезвием по металлическим прутьям, наслаждаясь противным лязгом. Пусто, пусто и вновь пусто. Живой ли? Или сдох от страха, холода и мора? Но стоило добраться до последней клетки и увидеть неясный силуэт, сидящий на полу в самом дальнем углу, меня накрыло волной жара Преисподней, сметающей всё на своем пути. Злость, шок и облегчение. Я замер. Передо мной был он. На шее болталась цепь, позволяющая двигаться лишь внутри небольшой камеры. Светлые грязные волосы падали на истощённое голодом лицо с худыми впалыми щеками, но даже такой он смотрел с вызовом. Хрупкая, маленькая фигурка, закутанная в длинный бесформенный плащ, но излучающая исключительную силу, так редко встречаемую у других. Я не мог отвести взгляд, а он молчал, не сводя с меня своих блестящих во тьме глаз. Мы питались энергетикой друг друга. Он ждал, и я пришёл. В моём мире не принята нежность, сочувствие или любовь. Наша семья держит город в страхе. Всех неугодных на колени, ужас должен бежать по венам, душить и сковывать. Мне ничего не стоит рубить недолговечные тела. Но именно в тот момент я понял: во мне расцветает чувствительность к смертному, невыразимая, прекрасная и завораживающая. Чимин – такое совершенное имя: воля, амбиции, цели, проницательность, достигающая небес, и нефрит – камень, что использовали для изготовления прочного оружия и амулетов. Таким он и был, знал себе цену, выглядел непробиваемым. Я стал приходить к нему каждый день, но не решался переступить порог клетки. Словно дикий волк, кружил вокруг жертвы, постоянно думал, размышлял. Почему-то именно в его компании это делалось лучше, он действовал на меня как удушающий газ, окутывая сознание собой, даже не касаясь напрямую. С каждым днём его фигура приближалась ближе к клетке, давя сильнее на мой разум. И в один из дней он заговорил. — Не надоело сверлить меня взглядом, Чон? — подался вперёд, и цепь натянула его шею. — Приходишь и молчишь. Почему до сих пор не посетил мою обитель? Приглашаю, — согнулся в небольшом поклоне, обводя свою тюрьму рукой, словно демонстрируя изысканный дворец почётному гостю. — Ты боишься? Но я на привязи и бессилен перед тобой. Он выпрямился и чуть наклонил голову в ожидании ответа. Пóлы плаща разошлись, и я увидел грязную футболку, длинную, практически закрывающую полоску выглядывающих из-под неё шорт, голые загорелые ноги, сложенные атлетически, с разбитыми коленками и потемневшими пятнами синяков. Когда его поймали, явно не церемонились в оскорбительных приветствиях. — Почему не пытаешь, не спрашиваешь о моей матери, — его голос завораживал и искушал. Дьявол не я, а он. Но я упорно молчал, стараясь не сорваться. Хотелось ударить, отпугнуть, заставить отойти от меня подальше. Вру вам и себе. Хотелось его прижать и трахнуть, почувствовать, как его голое тело извивается в судорогах оргазма, услышать стоны наслаждения, что срывались с блядских губ. — Такой уставший, Чон. Храбрый мальчик, папочкина игрушка. Ты ведь достоин большего. Почему ты терпишь это? — в его взгляде застыло вселенское зло, но почему-то именно эти слова зацепили меня за живое, раздирали злобной пастью внутренности, обнажая сердце, о существовании которого я давно успел забыть. Он знал, что я ненавидел отца, и давил по больному. Я наклонился вперёд, касаясь лицом клетки, утопая в аспидно-чёрном омуте зрачков. Стоило податься ещё немного вперёд, и я б коснулся этих манящих наслаждением уст. Он всё понимал, потому как губы расплылись в лукавой усмешке. — Ты меня знаешь. Откуда? — я задал вопрос и отчаянно желал услышать правдивый ответ, понять, почему именно он. — Следил за тобой несколько месяцев, Чонгук, — Чимин дотронулся тонкими пальцами до моих рук, сжимающих прутья клетки, мягко провёл по костяшкам и, сократив расстояние, зашептал прямо в губы, едва касаясь, отчего я покрылся восхитительными мурашками: — Я здесь по собственной воле, чтобы освободить тебя. Позволь помочь. В груди распустились цветы, заполняя внутренности до безобразия красивыми и завораживающими лепестками. Все мифы врут. Не Аид похитил Персефону, а сама богиня спустилась в пекло Ада, явившись за Верховным Богом Смерти. Чимин пересёк последнее пространство между нами и наконец прижался своими губами к моим. Этого приглашения было достаточно, чтобы мне сорвало крышу. Я перехватил его пальцы и потянул чуть на себя; цепь зазвенела, обещая завтра оставить на его шее красный след, но мне было плевать. Я накрыл его рот своим и властно раздвинул губы, погружая язык в его тягучую сладость. Он не сопротивлялся, позволяя мне исследовать, его язык мягко, но настойчиво касался моего в ответ. Я не любил целоваться до того блядского дня, но впервые оживал, пока сердце, словно стая бабочек, трепыхалось в груди. Его губы на вкус были как сумасшествие всего мира, самый сильный наркотик, и если прервусь, то погибну. С этого момента я решился изменить свою судьбу. И отпустил его… Его должны были убить, чтобы отомстить Деметре. Семья Пак – единственное бельмо на нашем глазу, и оборвать род считается самым лучшим возмездием. Но пока родители воевали, их дети упивались поцелуем, ввергая в хаос всё вокруг. Я понимал, что не смогу причинить Чимину боль: он сильнее всех, кого я знал, и слишком ценен для меня. Это им стоило бояться. Чонгук смотрел на свои руки по локоть в крови, Пак Чимин смотрел на них иначе – с восхищением. Впервые я не был страшным монстром. Задумался о том, что можно жить иначе. Поэтому освободил демона, чтобы он спас меня. И вот сейчас я сижу в центре огромного стола «п»-образной формы, здесь собрались все приспешники моего отца – боги Олимпа. На их лицах всё ещё застыли улыбки, замершие и кривые. Секунда, другая, и они покрываются трещинами, потому что теперь все они видят его. Чимин стоит посреди огромного зала, чистый, сияющий, одетый дерзко, в противовес моему классическому наряду: белая шёлковая рубашка, украшенная ремешками портупеи, и тёмные, облегающие каждый изгиб, кожаные брюки. Прямая спина, вздёрнутый подбородок и острый взгляд, глядящий на собравшихся с высока, на губах расцветает усмешка, а в руках голова его матери Деметры: он такой величественный, грациозный, смертоносный. Кровь мелкими каплями барабанит по мраморному полу, громким эхом оглушает гробовую тишину, словно часы, отбивающие последние минуты жизни. Алые лужицы расползаются в стороны, рисуя неповторимые картины. Люди давятся и начинают переглядываться; тонкие ножки бокалов сжимаются их белыми, онемевшими пальцами. Вычурная одежда переливается бликами под светом роскошных ламп и зажжённых свечей. Никто не смеет сказать и слова. Они видят голову своего врага, но не знают, как реагировать: радоваться и ликовать или сжиматься в страхе, пугаясь кары безумца, стоящего в центре. Я обещал им зрелище, обещал, что подарю голову Деметры. Так вот любуйтесь: её собственный сын принёс вам это пиршество. Это шокирует остальных, но не меня. Я молчу, взывая к всевышнему за упокой чужих пропащих душ. — Какого чёрта, — отец вскакивает с места, с громким стуком ставя бокал на стол. Тот дрожит и падает, разливаясь красной рекой по белоснежной скатерти. Сегодня слишком много красного – отныне это мой любимый цвет. Чимин широко улыбается, демонстрируя белоснежную полоску зубов, и бросает голову к нашему столу. Она с глухим стуком катится по полу, оставляя за собой кровавые следы. Отец вздрагивает и чуть отступает назад, упираясь спиной в стул. Так вот ты какой, Кронос? Не хочешь марать руки. Хотел заполучить этот трофей, а теперь воротишь нос. Я перекатываю пирсинг губой, довольствуясь увиденным, и облокачиваюсь на спинку стула, подкладывая руки под голову. — Кто выпустил мальчишку из клетки? Схватить его! — палец отца указывает в сторону Чимина, и оцепеневшие боги отмирают, вскакивают с мест, неуклюже толкая друг друга, стараясь выполнить громогласный приказ. Суматоха рук, ног, лиц – скотный двор, показывающий всю суть своего существования. Пугливые до безобразия, теряющие силу. Осталось несколько секунд до падения с небес на землю. Один. Два. Три. Умри. Добро пожаловать в мой мир, щенки! Всех скручивает удушающий спазм, и гости падают на колени, хватаясь за столы, переворачивая блюда с едой и ядовитые напитки, раздирают горло в попытке впустить воздух; всё безуспешно. Выпученные глаза, как у стайки рыбок, барахтающихся на суше. Предсмертная агония накрывает тела: они ползут, беззвучно кричат, умоляют, протягивая руки к Чимину, но в конечном итоге оседают на пол, встречая свою смерть. Несчастные застывают в окаменевших позах. Это изумительное зрелище, произведение искусства, монументальная скульптура, запечатлевшая гибель богов, достойная быть достоянием всего мира. Хочу сохранить этот момент, высечь на камне, написать балладу, чтобы на веки вечные запомнить, как вокруг Чимина склонили головы хладные тела. Стройный в своей кровожадности, неповторимый и свободный. — Ублюдок, что ты натворил! — мой отец всё ещё жив, и теперь он – единственное препятствие между нами. — Это я, — вступаю в разговор, наконец-то раскрывая маски. — Чонгук?! — он сжимает мою руку; уверен, что я, как самоотверженный энтузиаст, брошусь грызть глотку палачу. Возможно, да, но всем, кроме Чимина. Я ненавижу прикосновения отца и морщусь, бросая на него короткий взгляд. Закидываю ногу на ногу, продолжая наслаждаться моментом неминуемого краха. Растерянный родитель переводит взгляд на меня: расширенные глаза впервые видят истинную сущность своего плода. Но теперь слишком поздно оглядываться назад. — Чимин лишь любезно поделился ядовитыми семенами из сада своей матери. Ты мечтал о голове Деметры – пора выразить благодарность тому, кто подарил щедрый подарок, — отталкиваю руку старика, что продолжает цепляться за меня, ища поддержки, и возвращаюсь в чёрные омуты любимых глаз. Я жду. Я обещал ждать. Отец пытается что-то сказать, но Пак преодолевает расстояние, впиваясь пальцами в его толстую шею. — Чонгук… сынок, пожалуйста, — отец обхватывает руку Чимина, умоляет, стонет, взывает ко мне. Я так долго ждал эти слова. Но сейчас не позволю никому остановить карателя: это его время, его час мести. Чимина никогда не воспринимали всерьёз, не слушали, не слышали. Он был лишь мальчиком, воспитанным как агнец для жертвоприношения. Мелкий, лишний, чужой. Сколько шипов кололи его кожу, унижали. Он столько лет был одинок, никто не видел настоящего, не обращал внимание. Но я обратил, а он ответил. Эта кара всем. И я позволю ему завершить начатое. Молитесь, демоны, ему, вы взрастили свою смерть. Его тело покрыто письменами – татуировками, закрывающими шрамы. Я хочу коснуться каждого из них и зализать. Ему должны петь оды; я – лишь склонённый перед ним слуга. Чимин потрясающий в своём возмездии, перерезающий горло моего ненавистного отца, разрушающий Олимп. Пока он мстит за меня, в груди цветут широкие асфоделевые поля. Могли бы вы подумать, что сможете вживую созерцать картину убийства Кроноса любимым цветком сада Демерты? Так наблюдайте! Наслаждайтесь! Бог Смерти – он, не я. Гомер называл Греческую Богиню Весны не иначе, как «Персефонея ужасная». Так вот это и есть та сущность, о которой я пытался рассказать. В современном мире среди нас тоже живут боги, и каждому бывает больно, но выживают лишь достойные. Силён тот, кто умеет любить и доверять. В руке Чимина мелькает изящный тонкий нож; он вдавливает лезвие в кожу горла Кроноса, наслаждаясь каждым мгновением, внимательно следя, как появляется небольшой порез, быстро наполняющийся кровью. Отец дёргается, но Пак второй рукой удерживает за затылок, смотря прямо в глаза, питаясь смертью. — Собаке собачья смерть, — быстрым и отточенным движением он перерезает горло полностью, слыша хрипы умирающего и хлюпающие звуки его горячей крови. Лицо и одежду Чимина украшает россыпь красных капель, придавая завершённый вид. Тело отца падает тяжёлым грузом, прямо на стол в широкую тарелку с фруктами. Яблоки и апельсины подскакивают, падают, раскатываясь по полу, кровь быстро наполняет блюдо, вытекает за края, образуя густую лужу. А на меня смотрят его застывшие глаза. Чимин вытирает лезвие ножа о куртку и отшвыривает его в сторону. Между нами несколько шагов, это так много и в тоже время мало. Теперь он – Аид, несущий смерть, я – Персефона, отравившая побеги. Он спас меня, и кто я такой, чтобы перечить. Лицо в брызгах крови, но на губах усмешка. — Олимп наконец-то пал, — он пересекает расстояние, рука касается груди, я поднимаюсь. Притягивает за пóлы пиджака, приникая ртом к моим губам. Чувствую железный привкус, и это так охуенно. — Смотри на меня, Чонгук, — чуть отодвигается и шепчет. — Что же ты видишь? — Я вижу жизнь. — Ты наконец свободен. Рукой обхватывает моё горло и тянет вниз, заставляя встать на колени, и я подчиняюсь. Нежно проводит пальцами по лицу, убирая мешающие волосы. — Послушный мальчик, — размазывает кровь наших убитых родителей по губам, любуется, и я готов умолять его подчинить себя. Перед ним я бессилен. — Осталось искупить грехи. Он подаётся телом вперёд, трётся пахом о моё лицо, царапая кожу жёсткими швами штанов. Я всегда был главный, но перед ним готов стоять на коленях, умоляя. — Бери в рот, отблагодари меня как следует. Очисть себя от всего того дерьма, что копилось внутри годами, — грубо дёргает за волосы, зарываясь пальцами по самые корни. — Теперь я достоин тебя? В ответ я лишь подаюсь вперёд и кусаю его за ткань ширинки, ощущая под ней осязаемое возбуждение. Он расстёгивает пуговицу и замок застежки, приспускает трусы, обнажая член весомого размера, и ударяет по моим подставленным губам, наблюдая за реакцией и взглядом, полным покорности и смирения. Чуть приоткрываю губы, чувствуя, как твёрдая плоть проникает в рот, обхватываю бордовую головку губами и немного втягиваю, посасывая самый кончик, покрытый пряной влагой. Горячо и сладко. Поднимаю взгляд, как преданный щенок, скулящий о ласке хозяина. Приятная истома наполняет тело, оживляет каждый клочок кожи, заставляя остро чувствовать любое движение. Член толкается глубже в рот, и я принимаю полностью до самого упора, раздирая глотку его размером. Немного жжёт внутри, когда он входит вглубь, утыкаясь головкой в заднюю стенку глотки. Подаюсь вперёд, стараюсь расслабить горло, чтобы поглотить как можно больше, встречая мерные толчки. Слюна стекает по подбородку, капает на брюки. Движения ритмичные и дикие. Чимин насаживает грубо, трахая до умопомрачения. Идеальный и безумно вкусный; я готов вылизать каждый клочок его тела, готов бесконечно стоять на коленях с членом во рту. Я навечно его покорный паж. Его пальцы скользят по моему подбородку, собирая влагу и растирая по щекам мокрыми дорожками, которые тут же засыхают, стягивая кожу. Приспускаю кожаные штаны ниже, беря мошонку в руку, отчего с его губ срывается звук мощнейшего кайфа. Несколько рывков, член пульсирует во рту и каменеет от прилившей к нему крови. Чимин кончает с громким рыком, вбиваясь в горло всей длиной. Горячая сперма ударяет в глотку раскалённой струёй, вязкая и немного приторная. Посасываю, собирая влагу, глотая каждую каплю драгоценной жидкости. Пальцы Пака сжимают мои плечи, ища опору, и он немного оседает, борясь с собственными чувствами. — Ты такой сладкий, — вытираю уголок губы и тут же облизываю подушечку большого пальца. Чимин полуоткрывает глаза, впервые обнажая слабость передо мной. Он получил оргазм, раскрыл себя реального. Такой разморённый, сексуальный, принадлежащий мне. Сил терпеть больше нет. Резко встаю, хватаю его за тонкую талию, меняя нас местами. Он начинает тихо посмеиваться и позволяет доминировать, облокачиваясь бёдрами на стол. Мы празднуем победу, утопаем в ней, в друг друге. Нам вместе хорошо, мы едины в своих желаниях. Ставлю руки на стол возле его бёдер, отрезав пути отхода, и наклоняюсь, опасно близко приблизившись к лицу, захватывая в плен горячий рот. Он сразу же отвечает на поцелуй, продолжая улыбаться в мои настойчивые губы. Олимп разрушен, все титаны пали. Смерть освобождена Жизнью, поля выжжены, удобрены горячей кровью. Мы посеем новый мир, да взрастут цветы на могилах мёртвых. Пальцами оглаживаю подбородок, целую щёки, скулы, мажу языком по контуру лица. Бархатность кожи под языком лишает рассудка, наше дыхание смешивается. Опускаюсь ниже, ведя дорожку из поцелуев к шее, присасываясь и кусая, чтобы оставить красные следы. Он мой. Ломает от желания, я должен его взять, наполнить и пометить. Грубо разворачиваю Чимина, толкая животом на стол, стаскивая его штаны вниз к ногам. Его руки сжимают кровавую скатерть в кулаках, полностью окрашивая пальцы в красный, и я бросаю короткий взгляд на труп отца, губы расплываются в улыбке. Расстёгиваю брюки, поглаживаю рукой свой стояк, любуясь прекрасным задом, созданным всевышним для меня. В заветном сладострастии любви замечаю блестящее колечко. Интересно. — Ты подготовился, — наклоняюсь к его уху, опаляя дыханием, и рукой тяну игрушку, вынимая предмет из задницы с громким чпоком. Я люблю секс, пробовал быть в любой позиции и до последнего не знал, кто из нас окажется сегодня снизу. Его тело идеальное, каждый кусок кожи совершенен. Пальцами ласкаю его бедра и касаюсь ануса, нетерпеливо погружаясь в теплоту. Он сразу реагирует, выгибаясь в пояснице от невероятного возбуждения. Выжидательно елозит, рубашка под портупеей задирается. Ох, надеюсь, что его соски царапают поверхность и натираются до боли, распуская волны наслаждения. В следующий раз я уделю внимание и им, у нас теперь так много времени на всё. Не удерживаюсь и шлёпаю его по заду, оставляя алый след. Притягиваю за бёдра ближе и сразу же врываюсь членом внутрь, входя на полную длину, под высокий стон Чимина. По позвонкам бегут мурашки бешеной эйфории. Я наконец-то в нём. Ощущения настолько яркие, как будто на землю обрушился великий шторм, сносящий всё на своём пути. Это одновременно апокалипсис и космос: без начала и конца. Я познаю всю суть галактики, утопая в плавном ритме. Наращиваю темп, чуть подаюсь вперёд и рукой опираюсь возле головы Чимина, вдалбливаясь в него яростными толчками. Он выгибается в наслаждении и изумительно стонет от каждого движения, когда член скользит по стенкам, давит на простату. Ему хорошо, и я доволен. Это рай: мучительно и сладко. Не могу остановиться, в пустой тишине нас окутывают пошлые хлюпающие звуки. Космос затягивает, скручивая внутренности, приближая к Млечному Пути. Мощно кончаю с громким криком, сильно и долго изливаясь внутрь. Меня накрывает неземным блаженством. Аид, узревший Эдем. Неспешно выхожу, любуясь покрасневшими бёдрами, испачканными в моей сперме, и тяну Чимина за плечо, поворачивая на бок. Утыкаюсь лицом в сгиб его влажной шеи, стараясь восстановить дыхание. Я умер или ожил, ничего не понимаю. Он замирает рядом, обнимает меня нежно, также тяжело дыша. Мы теперь на равных: два дитя, восставшие и победившие. Вспоминаю, что приготовил для него подарок, и достаю тот из внутреннего кармана пиджака: изящный Асфодей, что он мне подарил, теперь восстановлен умелым мастером, залит эпоксидной смолой и помещён на тонкую металлическую шпильку. Цветок стал вечным. Вставляю украшение в светлые волосы Чимина и вижу ответный благодарный взгляд, тянусь к его губам, пылко целуя. — Ты коронован мной. Да будет с нами вечность. И это не конец нашей истории, а лишь начало. И если вы считаете Аида слабым перед Персефоной – да будет так. Но помните, что пока они рядом друг с другом – мир мёртвых существует и пополняется рядами грешных душ. Пока мир топит себя в войнах, ссорах и предательстве, на Земле будет лишь такая Персефона: не жизнь дающая, а отбирающая. Мы будем править Преисподней вместе. Будем мстить. Врата нашего Царства всегда рады гостям. Приветствуем вас в Аду, ублюдки!⚘