Ослепляющая надежда

Под вечер в Нью-Пари всегда становилось душно. Не на улице. Где-то в груди. Неясно давило, будто толкало куда-то на воздух. Где этот воздух, Лу не знала, как не знала и причину своего состояния. Она никогда не чувствовала себя «не в своей тарелке», как часто писали в доштормовых книгах, или вроде того. Но иногда, в такие вечера, ей хотелось сбежать. Куда — она понятия не имела. Потому что не куда, а откуда. Хоть на своём байке, чтобы сердце ухнуло от скорости и скатилось в желудок, хоть пешком, пока не выбьется вся гадкая дурь из мыслей, чтобы в итоге споткнуться и рухнуть прямо на асфальт. И лежать. И нахер всё и всех. Музыка не глушила собственных мыслей — доштормовую ещё попробуй достань, а от нынешней натурально тошнило. Синтетика, однообразная, как будто состряпанная под кайфом в попытках срубить бабла. Дёрнул Лу чёрт как-то послушать у кого-то в плеере доштормовую музыку — сначала она рот от восторга раскрыла, а затем чуть не прокляла это решение, потому что ничего другое в уши уже не лезло. Сигареты тоже не лезли, да и она быстро решила, что оно ей не надо — гадко, от дешёвых голова болит, на дорогих разоришься, к тому же кашлять как больной не хотелось. Оставалось сидеть и пялиться в экран телевизора — если очень постараться вникнуть в то, что оттуда вещают, можно ненадолго отключиться от бешеного водоворота в голове и чугунной гири в груди. Был также способ устроить себе такую тренировку, чтобы рушиться на пол от усталости, но на такие подвиги трудно было идти каждый вечер. Немного спасало небо: оно, такое бесконечное, ненадолго уносило подальше от душной тесной земли, чертило лучами заката на лице, гипнотизировало плывущими облаками. Хотелось бесконечно ехать и смотреть на горизонт, но гонять на байке за чертой города Лу позволяла себе не часто, только когда становилось до крайности невыносимо, до тошноты горько и гадко, так, что кости начинают ныть от неясной тоски. Тогда она мечтала, как у неё будет дофига денег, чтобы не глядя отстёгивать на бензин, и выезжать из давящей квартиры при любом малейшем желании. В своих мечтах она улетала далеко-далеко за горизонт своей жизни — зачем ограничиваться простыми вылазками из Нью-Пари, если можно вообще свалить отсюда? Когда это её пугали аномалии и опасности жизни за периметром? Она никогда не принадлежала городу. Она вообще не принадлежала никому и ничему. Иногда даже собственное тело казалось ей не своим. Ежегодные осмотры психиатров в рамках планового контроля здоровья населения заключали одно: здорова. Реакции нормальные. Психика не лабильна. Тревожность: низкая. Уровень агрессии: в норме. Дереализация: не обнаружена. Способна без труда контролировать свои пси-способности. Состоит из сухих слов врачебных заключений. Такая же как все. Не интересует. Не интересуется, но и не протестует. Не плачет. Не смеётся. Не влюбляется. Возможно, сделана из стали. Сердце — так точно. Во сне Лу бежала. До сведённых мышц, до рваного дыхания, пока не переставала чувствовать отбитые о горячий асфальт пятки. Тогда она продолжала бежать, через кровавые слёзы вонзая взгляд в бездну впереди, смахивая с лица запутавшиеся волосы. В этом кошмаре был только красный город, красное небо, которое грозилось обвалиться на землю, и что-то дышащее прямо в затылок. Она кашляла от пыльного сухого воздуха, тряслась от холодных мурашек по всему телу и молилась Единому, что успеет, хоть и сама не знала, куда надо успеть и зачем. На бедное воспалённое сознание волнами накатывала то эйфория от того, что вот сейчас она наконец добежит, и всё точно-точно будет хорошо, то выгрызающий страх, что сейчас будет конец — не смерть, а именно конец, такое полное тревоги забвение на две оставшихся вечности, и лучше было бы даже не рождаться. И не просыпаться. Чтобы не ловить хриплое дыхание, кусками рвущееся из лёгких, не вытирать мокрые солёные щёки об подушку и не заматываться в одеяло, пытаясь согреть трясущееся тело. И потом не кидать небрежно Йонасу, что всё в порядке, забей, просто не выспалась. И не делать вид, что не заметила его колючего пронзающего взгляда, набитого недоверием, потому что не будет так пусто и обречённо смотреть человек, который «просто не выспался». Видели бы это психиатры…

***

Она знала, что работать в охране приора опасно. Но одно дело — знать, другое — прочувствовать на себе. Привкус чужой крови на языке в самый внезапный момент — когда на мгновение вспыхивает воспоминание, как рухнул с дырой во лбу тот, кто первым поднял оружие. Колющие ладонь осколки посуды, когда в разгар помпезного приёма успеваешь упасть на пол, чтобы тебя не подстрелили. Чёрт, это даже весело — шутила Лу, чтобы не чувствовать, как горят огнестрельные ранения. Догонялки с пулями. Кто не спрятался — они не виноваты. Почему при приёме на работу мне не сказали, что будет столько развлечений? А, Кей? Эмпатик сильнее сжал зубы, чтобы справиться с потоком чужого страха. Лу не была трусливой, от слова совсем. Была бы — давно свинтила с этой треклятой работы, где из-за любых кустов может выскочить очередной сумасшедший и начать шмалять. Или нет — её бы даже не взяли. Но никто не предупреждал о том, что она не робот. Что она тоже умеет бояться. Что она будет бояться, правда уже после того, как всё, что надо, случится. А что надо будет случаться с завидной регулярностью — покушения на приора, мисс Рид, нужно ожидать всегда и везде, на любом приёме, балу, да хоть на пути от церкви до машины. Вы привыкните, мисс Рид. Но она пока не привыкла. И в одну из очередных ночей решила вести дневник снов в своём старом ноутбуке с бледными наклейками на корпусе. Лу не могла забыть ни одного кошмара. Хорошие сны улетучивались из памяти мгновенно, кошмары отпечатывались раскалённым железом. До каждого вдоха сухого пыльного воздуха в красном городе. До того, что запах этого чёртового города ощущался уже в её собственной спальне. Крэп. Невозможно. Поэтому Лу открыла свой ноутбук и стала в заметках писать все свои сны, по порядку, один за одним, не упуская ни одной мерзкой страшной детали. Выплескивая все морем чёрных букв, отбивая пальцами по шумным клавишам. Не замечая, как небо начинает полыхать рыжим закатом, заливать глаза огненным маревом. Тогда она встала и просто закрыла жалюзи, оставляя город сгорать от пламени уходящего дня. Гори оно всё к чертям, может, и её с собой заберёт. Лу машинально потянулась за сигаретой. Откуда они у неё вообще? Пальцы нащупали смятую пачку на кровати. Чиркнула зажигалка. Горький дым заструился по комнате. Что угодно, если оно поможет справиться с водоворотом мыслей и воспоминаний. Сколько там кругов ада было в этой доштормовой книге? Чёрт, вспомнить бы… И умножить хотя бы на два. Лу потёрла уставшие сухие глаза. Две тяжёлых вечности спустя она записала только три сна, заставляя себя думать, что вот сейчас точно начнёт отпускать. Пока что у неё только начинала болеть голова, а желудок потихоньку сжимался от пропущенного ужина. Псионичка откинулась на подушки, мутным взглядом воткнулась в пустоту и очень медленно выпустила струю дыма в потолок. Потом встала и тихо вышла из квартиры. Грязная тёмная лестница вела на крышу, которую перестали запирать четыре сломанных замка назад. Зажав в руке потрёпанную пачку сигарет, Лу летела вверх через две ступеньки. Такие заведомо проигрышные догонялки с собственными мыслями. Кто не убежал — они не виноваты. Жаль, что убежать от них тоже невозможно. Ржавая дверь натужно заскрипела костями-петлями и тяжело ударилась о невесть откуда взявшийся булыжник. Чертыхаясь, Лу протиснулась в открывшийся узкий проход и отряхнула толстовку от пыли. Огляделась. Здесь, наверху, было чуть легче дышать и чуть приятнее смотреть на кровавое небо. Она стряхнула с плеч тени кошмаров, не успевшие осесть на экране компьютера — слишком знакомыми были эти красные облака. Лу стояла и смотрела на чёрные силуэты домов, слушала шелест шин и подвывание сирен «скорой» где-то внизу. Сизый табачный дым взвился в небо, чтобы рассыпаться и не оставить после себя даже запаха. Зажигалка чиркнула ещё раз. Это ты сильно. Так и курить снова начнешь. Хотя какая разница? Особенно когда от сигарет тошно, но без них — только хуже. У Лу внутри ворочалось что-то слишком тяжелое и до сумасшествия непонятное, то, что можно было бы назвать тревогой, будь оно хотя бы чуть менее интенсивным и болезненным — что-то неожиданно ударившее по рёбрам, заставляющее слёзы задрожать на ресницах, а пальцы с сигаретой — затрястись мелкой дрожью. Так сколько там кругов ада было в той доштормовой книге?» И тогда она не выдержала. И тогда она побежала вперёд, уносясь от чего-то страшнее смерти и непонятнее необъяснимого, от проволоки, сжимающей шею, от собственного беззвучного крика. Ровно шесть широких размашистых шагов, слишком быстрых, чтобы осознать. И прыгнула. Ровно семь ударов взбесившегося сердца и один — глухой и сотрясающий — о металлическую крышу машины. Всего — восемь, чтобы открыть глаза и увидеть над собой глумящееся красное небо, такое красное, что слепнешь. Чтобы понять, что тебе отсюда не уйти, тебя так просто не выпустят, ты — любимая игрушка, так что будь добра развлекать, начинай прямо сейчас, беги, надейся на спасение остатков своей бледной души, о, или там уже один сигаретный дым? Лу одним махом скатилась с машины, вскрикнув от удара коленями о землю, загребла слабеющими руками по серой наждачке, раздирая ладони, оттолкнулась ногами, качнувшись вперед, и побежала, уговаривая свое бунтующее тело. Перед глазами мелькали незнакомые чёрные дома, в грудной клетке громыхало сталью, ноги несли вперёд, с каждым шагом практически путаясь, и она хотела бы закричать, но не могла, потому что глотка набита стеклом, которое царапалось и осыпалось в желудок. Она окончательно перестала понимать, где может находиться — ещё в Нью-Пари, уже в посмертии или наконец на свободе, ведь должны же эти гудящие больные ноги её куда-то вынести, иначе от чего она вообще бежит? С хрипом вдыхая воздух, выкашливая сухой крик, Лу пробежала ещё два метра. А потом просто встала, потому что нечеловеческий холодный страх когтями вцепился в мышцы и рванул назад. Наигрался. Тело по инерции понесло вперёд и швырнуло на асфальт. Сзади кто-то был. От кого она бежала. Точно кто-то, а не что-то, потому что от неодушевленных предметов так не бегут. Тяжёлое сиплое дыхание умирало в тишине. Лу сжала зубами бьющийся в конвульсиях страх и обернулась. Чтобы увидеть позади саму себя. Так знакомо ухмыляющуюся и так нагло сверкающую красными глазами. — Так сколько там этих сраных кругов ада, Рид? Позади неё стоял перекошенный указатель, который съела ржавчина, милосердно оставив на нём одну-единственную цифру. — Девять. — И на каком ты сейчас? Лу закашлялась, дёрнулась и упала вниз, больно приложившись бедром о землю. Открыла глаза. Не о землю — об пол. Она вскочила на ноги, но удалось только оступиться и упасть на колени. Рукой нащупать справа собственную кровать. Закинуть на неё дрожащее взмокшее тело и уставиться в потолок. Родной тёмно-серый потолок, который при выключенном свете темнел до чёрного. Никакого красного, Лу, никакого красного. И никаких сигарет рядом. И никакой тёмной винтовой лестницы на крышу. Только шуршащий и вскрикивающий за окном Термитник. Почти не веря своим глазам, она подтянула к себе телефон и на секунду зажмурилась, когда экран полыхнул ярким светом в лицо. Ей нужно набрать Кея. Прям сейчас. Не то она сию же секунду сдохнет от лавины ужаса в теле. Она потом перед ним раз десять извинится за то, что разбудила посреди ночи. Экран плыл перед глазами, Лу с отстранённым удивлением почувствовала, как теплые слезы катятся по щекам. В руках завибрировало, и она чуть не выронила телефон от неожиданности. Кей звонил ей сам, и бьющееся в истерике тело не давало спокойно сообразить, почему. Трясущимися пальцами она приняла вызов. — Лу? — Тёплый, чуть искаженный расстоянием и сигналом голос вплыл в темную комнату. Лу зажала рот рукой, чтобы не разрыдаться совсем. Крэп, это что еще такое? Когда её в последний раз так накрывало? — Лу? Что с тобой? Где ты? Я отсюда чувствую, что… — Кей… — голос ломался на части и крошился в телефонную трубку. — Кей, п-прости, что звоню так поздно. А поздно — это во сколько? Может, уже скорее рано, чем поздно? Взгляд не фокусировался на мелких цифрах с краю экрана. — Кей, мне что-то капец как хреново. Не знаю, заработалась, наверное. Ты можешь… — она всхлипнула, — можешь поговорить со мной? — Ты где? — Голос отдавал сочувствием и волнением. — Дома. Я дома. У себя. Тут. — Я приеду, хочешь? По спине взметнулись мурашки, Лу подтянула к себе колени. — Не надо, ты что. Поздно. Это я так… — Я со смены еду, мне до тебя не далеко совсем, Лу. Хочешь — приеду? Я понимаю, что с тобой. Она думала где-то секунду. — Да. Да. Прости. Мне одной совсем никак. — Я скоро буду. — Голос лился совсем мягко и успокаивающе. Лу хотелось бы отказаться, потому что гонять человека ночью в Термитник только потому, что тебе приснился кошмар — это верх неуважения, и она бы никогда… Но «никогда» рубанулось одной страшной ночью, когда большая и сильная Лу стала маленькой девочкой, которой было страшно находиться даже в собственной знакомой квартире. Псионичка стащила свое тело с кровати и доплелась до кухонного блока, где, держа обеими руками стакан, опрокинула в себя безвкусную воду. Капли стекали по подбородку, Лу уперлась лбом в шкафчик. В ушах билась тишина, в глазах мелькала дорога и отсвечивало красное небо. Она тряхнула головой, растерла пальцами виски. Стоп. Кей сказал — едет со смены. Так сколько вообще сейчас времени? Лу поплелась к окну, раздвинула пальцами створки жалюзи. Над термитником разливались сумерки. На экране высвечивалось 4:45 утра. В тишину врезался треск дверного звонка. Она дошла до двери, открыла. Такого сочувствующего и взволнованного взгляда от Кея она еще не видела. — Милая моя… Не успев даже осознать, что делает, Лу нырнула к нему в объятия, прижимаясь к широкой груди, вдыхая запах одеколона и прохладного ночного воздуха Нью-Пари. Сильные руки бережно гладили её по спине. В голове вертелось ехидное «что, совсем хреново выгляжу?», но язык отказался ворочаться, и она была готова повиснуть на шее эмпатика, чувствуя, как тяжелеет ее тело и ноги отказываются держать такую ношу. Она вынырнула из его объятий и заглянула в тёмные красивые глаза. — Кей, мне никогда не было так страшно. Даже когда толпой избить пытались. Вообще никогда. Что со мной? Я не смогу работать, да? Я не гожусь на это? Меня уволят нахер? Я нормально себя чувствовала, правда, это все… Кошмары… Как будто я схожу с ума… — Она пыталась подавить дурацкие всхлипы, мешавшие говорить. Они стояли на пороге, только закрыв за собой дверь. Кей осторожно стирал большими пальцами слёзы, текущие по щекам напарницы. Он прекрасно понимал, что это такое. Он помнил, как проволокой сжимает глотку, как пальцы пахнут солёным железом даже после того, как их тщательно вымоешь с мылом. При условии, что ты ими кровь не трогал. Только стрелял. Кей помнил, как свистят первые пули, пролетевшие в нескольких сантиметрах от головы. Каким страхом обрушивается внутри, когда хочется упасть на пол и закрыть голову, а руки выхватывают из кобуры пистолет, чтобы присоединиться к этой музыке из грохота и свинца. Он видел в глазах Лу всё это, чувствовал, как колотится её сердце, как оно мечется в панике, мечтая разломить клетку из рёбер и покинуть это глупое тело, нарочно лезущее поближе к смерти. И впервые в жизни почти не знал, что сказать. Этот ужас был ему слишком знаком — такой простой, такой понятный и такой чёрно-стальной, как грозовое небо. — Это пройдёт, Лу. Ты справляешься, честно. Так у всех бывает, все через это проходят. Ты молодец, лучик мой, ты очень сильная, ты бы знала, как я горжусь тобой, что ты такая… Он не успел договорить — она испуганно вздохнула, вцепилась руками ему в плечи и стала медленно оседать на пол под грузом всех кошмаров и усталости, свалившихся сегодня на её плечи. — Прости… Прости… Не должна была… — Шептала Лу куда-то в пустоту, пока Кей подхватывал её на руки. Слова закончились разом - поток затих так же резко, как начался. — Тише, тише. — Эмпатик безупречно чувствовал чёрные волны ужаса и усталости в словах и затухающем взгляде Лу. — Давай, вот так, осторожно. Много всего на тебя одну. Надо просто поспать для начала. Иной раз она бы померла от неловкости — напарник её на руках таскает, пока она чуть ли не в обморок падает… Чё она — слабачка, что ли? Да, ещё какая. Лу на эту ночь разрешила себе быть кем угодно. Разрешила положить голову на плечо эмпатика, пока он одну короткую вечность нёс до кровати. Разрешила себе запомнить, как ей нравилось на руках Кея. Разрешила себе потом, в будущем, попросить ещё раз взять себя на руки. Он сел рядом с ней на кровать, укрыл пледом, погладил по плечу, легко провел пальцами по щеке и скуле. Осторожно прощупать пульс на запястье — не учащённый. Успокоилась. Хорошо. — Останешься?.. — расфокусированный взгляд мазнул по лицу Кея. — Мне страшно сейчас. Так себе из меня охрана. — Конечно, я останусь. — Он вернул ей тёплую улыбку. — Не вини себя, Лу. Я был в таком же состоянии однажды. Чувствовал то же самое. Никакие тренировки и лекции не подготовят тебя полностью к тому, чтобы стрелять в людей. И что стрелять будут в тебя. «Просто когда было плохо мне, со мной рядом не было никого», — подумал Кей. Лу уловила остатки горечи в его взгляде. У неё плыло перед глазами от усталости и истощения, но она просто не могла отрубиться прямо сейчас, когда он сидел рядом с ней и делился тем, что ему было так же ужасно когда-то. — Это всё, конечно, поздно, но… Зови меня, когда хочешь. Я могу помочь, честно. Я не эмпатик, но… «Но ради тебя постараюсь быть кем-то круче эмпатика», — проплыло в утихающем сознании и не вырвалось словами. Словами, которые Кею и не были нужны. Он улыбнулся, наклонился поцеловать её в лоб. — Спи. Я сейчас руки схожу помою хотя бы и тоже приду. Я рядом. Не бойся больше ничего. Туман сгущался, реальность плыла, утопала в накатывающем сне. Через жалюзи сочился краснеющий закат, напоминавший кошмарное красное небо. Лу накрылась одеялом с головой.