***
Написав текст для новой песни альбома «Zeit», Тилль сразу поехал к Рихарду, чтобы показать, обсудить, исправить что-то, а потом мило напиться. Круспе этим вечером мучил гитару, практика «10 минут насилия» сегодня не работала, что, безусловно, не могло не расстраивать. Звонок от Тилля в одиннадцатом часу ночи ободрил Рихарда. Явно что-то намечалось! — Уверен, он бухой, — улыбнулся Круспе экрану. — Алло. — Привет, Рике, пусти срочно. Дверь открой! Рихард опешил от криков и нахлынушвего волнения, но сразу сполз с высокого стула, шагая к дверям. Замок пикнул, показывая значок разблокировки, а через в квартиру ввалился запыхавшийся Линдеманн. — Посмотри! — он всучил гитаристу несколько листов, чтобы тот всë внимательно изучил, выбрал лучший вариант и… — Безвкусица. Бред. Ничего другого не ожидалось. — Знаешь, да, — протянул Тилль. — Но этот? Посмотри на этот текст, он, вроде, ничего. Не будь так критичен, Рич. — Ну… Этот, пожалуй, неплох. Но меня всë зе мучает вопрос. Не по теме, но он есть! Линдеманн опëрся на ручки кресла и подался чуть вперёд, будто Рихард станет говорить тише. — Зачем ты приехал? Мог бы просто отправить. Утром. — Я… Не знаю, на эмоциях. — Ого, ты ещё можешь что-то испытывать?! — рассмеялся Круспе. — Да ну тебя…***
Нулевые… Или десятые года двадцать первого столетия. Чувства только зарождались. Попойка, курево, первый секс, небольшое путешествие вдвоём в Америку, намёк на романтику. Отрицание. Шутки про бухло и германского геру. Рихард должен был отпустить интригу, Тилль тоже. Но дело не шло. Не получалось забыть, забить, утопить в вине. Всё было не просто бесполезно — любые попытки присечь душевные волнения приводили к боли. И оба это понимали. Круспе читал все чувства и эмоции Линдеманна, всë знал, но не мог сделать первый шаг. Время заканчивалось. Уже пятнадцать лет прошло… Рихард ничего не боялся, а Тилль уже привык к одиночеству. Эти страдания стали частью жизни. Бывали порывы, уверенность в себе, страсть и желание, но Линдеманн отбрасывал всë под предлогом: «Уже не успеем. А прикоснуться к любви и трястись над жизнью, боясь смерти — ужасно». Возраст играл свою роль. И всë время в груди кололо: «А если бы ты нашёл в себе уверенность! Если бы ты, чёрт возьми, поверил!..»***
Круспе то и дело шутками намекал Тиллю, всë их общение стало большим намёком и призывом к действию. Просто пошути — просто признайся. Сегодняшняя ночь не стала исключением. Не могла им не быть. Тилль снова скрывал очевидные вещи, пытаясь рассуждать о лжи и проблематике песни, предлагал напиться и отпраздновать порыв вдохновения, а Круспе всë резал и резал чувства. Безжалостно. Нужно было что-то делать. Тилль не мог, значит надо самому. — Слушай, я не могу уже играть в эту бредовую игру, — Круспе встал напротив Тилля, который всë так же сидел в кресле. — Какую? — Да ладно! Неужели Америка для тебя ничего не значит? Я звучу как тупая истеричка из какой-то комедии… — Рич, о чём ты? — Тилль, хватит уже! Просто признайся! Круспе вдруг поймал себя на мысли, что признание Тилля будет для него своеобразной победой. Ему не нужна любовь, ему нужно чувство превосходства. Сломать Линдеманна, взять, что хотел! Доминировать! Играть с чувствами, с действительно искренними чувствами! Вожделение. — Рихард, ты что несёшь?! Я ничего не делал, в чём мог бы признаться. — На мои новые фото в инстаграме не дрочил? — оскалился Круспе, прищурившись. Линдеманн опешил, чего-чего, а подобного он никак не мог ждать. — Нет, — соврал он. — Врёшь! Ты всё врёшь! Потому что я знаю, что ты чувствуешь, я знаю, что у тебя в голове! Я знаю! Я всё знаю! — вспылил гитарист, хватая фронтмена за плечи. — Не знаешь! Знал бы — я не хотел бы сдохнуть каждую секунду моей жизни! Если бы ты хоть что-то знал, всë было бы хорошо! А если бы к знанию ещё и ум подключился, — Тилль вскочил с места. — Ты бы меня бросил! Рихард распахнул глаза, отшатнувшись. А Линдеманн наступал: — Если бы вы!.. Вы! Вы все! Хоть иногда смотрели по сторонам, хоть раз обернулись на меня — вы бы действительно понимали меня. Тилль сильно ударил кулаком в стенку, продолжая прижимать костяшки к обоями. К плинтусу стекла красная капелька. — Я ради вас менялся, подстраивался, пытался, старался! Ради вас. А чего только я не сделал для тебя. Рихард. Думаешь все твои утырки музыканты сами тебя нашли? Думаешь крутые звукари и студии обращали на тебя внимание из-за хорошего цепляющего музла? Думаешь… Рихард, всё, что легко тебе далось, ты думаешь, оно само пришло? Я нашёл это! Я! Для тебя! Да потому что я хотел, чтобы ты был чуточку счастливее, чем ты есть. Удар в стену, брызги. Как потом вытереть всё это безобразие?.. — А ты ни разу… — Тилль глубоко вздохнул, чтобы закричать, начать орать и в неконтролируемом потоке высказать всё, что думает. Но, тяжело выдохнув, он лишь сказал: Не спросил, не сдох ли я. Но потом эмоции снова нахлынули. На несчастную стену обрушился град ударов. — Не сдох ли?! Не хочу ли внимания? Не хочу ли?.. Да насрать чего, ты вообще ничего не сделал для меня! — голос повышался, становясь противно-надтреснутым. Рихард закатил глаза. — Что ты глаза закатил?! Неужели опять я виноват?! Виноват в том, что ты ничерта мною не интересовался никогда, а теперь что-то требуешь! Нервы сдали. — Пошёл вон! — рявкнул Круспе. — Да кому ты нужен?! — Тилль вскочил с места и наотмашь ударил гитариста, попав в висок.***
Ночью всë казалось каким-то не таким. Потусторонним. И чувства Линдеманна были такими же. Он бережно хранил их пятнадцать лет, а сегодня за пятнадцать минут потерял их. Боль омыла его душу и глаза. Кровь отхлынула от сердца, мысли начали проясняться. Стало больно. Жутко больно, что всё потеряно. — Ты хотел откровений… Wie kann ich ehrlich zu dir sein, wenn Ich belüge sogar mich? Становясь на край моста, Тилль улыбнулся, прося у Рихарда Цвена Круспе прощения. Искренне.