Что было, то прошло – поминать грешно

Длинные пальцы только и делают, что складки на ткани разглаживают, поправляют причёску и макияж в какой-нибудь там сто пятый раз, чётко и ловко скорее из привычки, нежели желания кончить этот маскарад. Взгляд цепляется за любую деталь, готовую отсрочить минуту позора. – Змейка, чем ты занят? Стоит ли мне напоминать о том, что заставлять даму ждать невежливо? Дрянь. Честно, сервамп сам не до конца понимает, в каких грёбанных облаках ещё при снятии мерок витал. Ясно же, что Микуни-щедрая-душа не на простые тряпки возжелал раскошелиться. Ещё с минуты две дражайший хозяин бранится и говорит, что вещь вообще-то сделана на заказ, обошлась дорого, да и какая разница, если с меня кровь причитается. Ева-садист евой-садистом, но Джиджи не настолько пал, чтобы зарабатывать на еду подобным образом. Лукавый мальчишка об этом в курсе, отчего только гаже становится. – Джиджи! Где наше не пропадало. С привычной ему поступь разнится – какая-то нерасторопная, чеканная. Нерасторопная не потому что каблуки – с марафетом успеешь приноровиться, – чеканная потому. Ногти в кожу вонзаются со знанием дела, размеренный выдох колеблет былую озабоченность, пока разум охотно подкидывает картину будущих событий. Тепло человеческого тела так и манит. От юноши пахнет чем-то сладким, Джиджи ловит пару капель с кончиков влажных волос языком. Пальцы машинально, но ласково проходятся по чешуе, а карие глаза сосредоточенны на страницах безымянной книги. И нет ни язвительных изречений, ни соромско-дурных насмешек. Нынешний же Микуни бесцельно распускает-перевязывает собственные косички и губы смешно гнёт, но, заслышав нарочное шуршание бумаги, бросает осточертевшее дело. Одна из крашенных прядок очереди своей так и не дожидается. – Вау, – выдыхает юноша, не сводя восторженного взгляда. Стоп, что. Уголок губ в улыбке дёргается, но вопиющая деталь в чужом образе вынуждает насупиться. Это его выражение умудряется и доставлять, и злить одновременно. – Опять ты со своими пакетами? Они не к месту, убирай. Ага, конечно. Много хочешь. На категоричное "нет" Микуни не может не закатить глаза, и кротко вздыхает. Сдаётся? Отнюдь: озорной блеск в глубине тёмно-карего ничего хорошего не сулит, как и уже избитое нарушение личных границ. – Тебе тут случаем не жмёт? – ненавязчиво по корсету своими красивыми пальцами проходится. – А во-от здесь довольно свободно. – поднимаясь к груди, поддевает он лямку платья, по пути случайно задевая сосок, а второй рукой случайно устраиваясь где-то в районе солнечного сплетения. – Платье смотрится чудесно! Ещё будешь отнекиваться, змейка? Кивает удовлетворительно себе же, откровенно любуется проделанной работой, и не коснуться её будет выше его сил. Платье добавляет точёному телу изящности, подчеркивает достоинства, а контраст тёмной ткани и бледной кожи как завершающий аккорд для Алисейновского чувства прекрасного. Клубок напряжения всё нарастает, давя ощутимым грузом на органы, беспокойные змеи в нём бесчинствуют. Хочется отделаться от излишней навязчивости, зная априори, что особенно приподнятое настроение евы обычно кончается пылко, мокро и неловко как-то, что ли. Тело сдвигается назад, стук каблуков въедается в подкорку мозга. Микуни моргает пару раз, мысленно сетуя на то, что его шалость пресекли – рука так и остаётся на уровне выреза у таза. – И на что же ты рассчитывал, наряжаясь для своего хозяина подобным образом? Неужто серьёзно думал, что на тебя красивого просто полюбуются? Злосчастный контраст беззаботной улыбки на губах златовласого мальчишки и маняще-пугающего оскала с проницательным взором, от которого моментально ретироваться хочется, раскалённым тавро жмётся к давно замеревшему сердцу, выжигает себе почётное место. – Микуни, ты... Ну что он? Бесстыжий, своенравный извращенец-прилипала? В кубе или квадрате? Хоть Джиджи и привык – казалось бы, да – брать хозяина под обстрел, на удивление сейчас хотелось не этого. Не сказать, что наводя марафет, сервамп не задумывался, во что выльется очередная проказа. Микуни извращён, извращён донельзя, но чтоб ещё и в таком контексте? Может, Камия и кусал его пару раз – оно и видно, отпечаток нехилый остался – но когда это у них до подобной похабщины доходило-то? Пользуясь моментом, Алисейн цепляется за широченные плечи и склоняет к себе пониже зависнувшего сервампа. То, как он невольно облизывает контур губ, смотрит из полуопущенных длинных ресниц, касается так призывно оголённой кожи, где от его пальцев – красивых, до пизды эстетичных, говорили, нет? – моментально жар расползается. Господи– – Попался! Резкая, но выверенная махинация, чтоб не помять. Лицо обдаёт прохладой, и глаз, кажется, дёргается, пока клятый змей искуситель краденное в сторону откладывает. Микуни, блядь. – Знаешь, на моей памяти ты впервые покраснел. Покраснел же? Мне не показалось? – второй раз нотка восторга примостилась к чужой речи. Он как ни в чём не бывало приглаживает смоляные пряди, заправляет одну за ухо и говорит-говорит-говорит что-то, да вот вампир не слышит. Обшипеть бы придурковатого, искусать. Что не так с его чувством самосохранения? Атрофировалось ещё в детстве? Он выкидывает подобное как само собой разумеющееся, чтобы после рассуждать о том, что коже надо дышать, и вообще так макияж изгадить вконец можно. – О-о-о, знаю я этот твой взгляд. Если хочешь меня заткнуть, есть более приятный и легитимный метод, – лукавая усмешка трогает губы, юноша чуть прищуривается. И Джиджи подчиняется: в тот же момент льнёт к лицу напротив, пару раз демонстративно чмокая в губы, проходится по ним неспешно, слизывая гигиеничку и замирая, словно чего-то требуя. Микуни фыркает, но послушно приоткрывает рот сам. Горячие ладони по-новой принимаются изучать тело, вырисовывая только себе понятные узоры, ожидаемо забираясь под злосчастный вырез у таза. Разум пьянит от поцелуя, и Микуни это дело бросает, тут же обнимая сервампа за шею. Знай он, какие ощущения дарит змеиный язык, раньше научил бы Джиджи целоваться. – Признайся, – мажет полустоном. – Признайся, что просишь крови чисто для проформы. Пару раз поломаешься и дашь. Ай-яй, старый змей в таком прикиде уже и потра– ай! Резким движением сервамп задирает домашний свитер. Длинный наманикюренный ноготь ореол соска очерчивает, чтобы после царапнуть, а затем крутить-сжимать до полной покорности. – Ладно-ладно! Может и не чисто, ты же знаешь меня... – смеётся и упирается в грудь мужчины, а у самого взгляд тёмных глаз потяжелевший, в нём легко читается желание. После всего пытаться бесстыже слиться, что за придурок. – Куда же делась твоя хвалённая спесь? – жаркий шёпот обжигает кожу шеи, Микуни чувствует, как не стесняясь лапают уже его. Пока мысли заняты тем, как редко можно услышать до боли желанный голос, ниже спускаясь, властная ладонь резко шлёпает по заднице. Оба притираются друг к другу ближе – один чисто инстинктивно, второй в напоминание, чтоб вышеупомянутый наглел меньше. Микуни замирает и откровенно краснеет, когда возбуждённого естества касается чужое. «Что, уже завёлся?» – читает по взгляду. – Можешь не верить, но у меня действительно не было таких намерений, – юноша поднимает руки в примирительном жесте, но сервамп не сдвигается. Конечно, не было, но уже не суть важно – Джиджи в очередной раз даёт слабину. Черенок до боли знакомых грабель бьёт ощутимо. Здравый смысл активно внимает, мол, снимай тряпьё и уползай, пусть рвёт и мечет. Хочется, бесспорно, ой как хочется, но при взгляде на такого открытого Микуни, на такого желанного Микуни, вот он, скотина эдакая, полностью в его распоряжении, и на фоне мальчишки здравый смысл меркнет безвозвратно. Приоритеты ясны, да? Джиджи всё также льнёт к маняще открытой шее, вдыхает чарующий запах полюбившегося одеколона и не без толики смущения отмечает, что сам начинает заводиться. С этим кадром иначе и не бывает. Короткий выдох под собой и лихорадочное жамканье платья, когда длинный язык проходится по артерии, а потом сухие губы разгоречённую кожу до приятных мурашек и вздохов целуют. – Намерений у меня-то может и не было, чего не могу сказать... – укус под ключицей, ногти снова возвращаются к груди. – Ох, молчу-молчу! Продолжай, ну же, – тон до того требовательный, что сервамп не сдерживает смешка. Вечно можно смотреть на три вещи: на Алисейновский флирт, на стёб куклой и как Микуни решительно не хочет о чём-либо просить. Ну, до поры до времени. И это только больше раззадоривает, хотя в особо тяжких случаях нашпинговать бы свинцом полудурка и чёрт с ним. А может и не совсем – от желаньица-то за версту лукавством несёт. Обхватив за талию, Джиджи вместе с хозяином падает в сзади стоящее кресло, целует глубоко и на нежности не разменивается. Целуются долго, целуются пошло, до поочерёдных укусов и стонов в губы напротив. Микуни пальцы ног поджимает и жмурится, чувствуя нерасторопную возьню с многострадальной пряжкой, чужие пальцы каждый раз нарочито задевают возбуждённую плоть. – Чёрт, Джиджи... – не терпится отплатить той же монетой, и рука сама тянется вниз. – Я бы решил, что ты желаешь поскорее от меня отделаться, если бы не это, – пальцы смыкаются вокруг вставшего члена, большой палец к головке прикладывается и трёт едва-едва. И сервамп пытается сосредоточиться на чём угодно, лишь бы в очередной раз не смотреть на эту блядскую ухмылку. К его счастью, Микуни до поры до времени надоедает играть в несчастное перетягивание каната: пока сам юноша слезает с колен и берёт ниже, пальцы свободной руки недвусмысленно жмутся к его губам. Мужчина делает несерьёзную попытку укусить. – Ну-ну. Аналогичным образом я тебя обслужу, так что в твоём случае желательно дважды подумать. Он прикладывается к головке члена губами и прожигает вампира испытующим взглядом. Всему предпочтительнее оказывается вариант с послушанием. Гибкий язык проходится по костяшкам, обвивается вокруг худых пальцев, когда клык слегка сдавливает фалангу – придурок резко берёт глубже. Микуни с напрягающей точностью его махинации повторяет, и от этого местами сносит крышу. Безумно тянет прижать блондинистую макушку ближе, стереть с щеки ещё не сформировавшуюся слезу и сосредоточиться на движении члена внутри, но нет же. Алисейну нравится дразнить сервампа, выводить его на эмоции, страсть как хочется видеть этого сурового и отрешённого мужчину в своей власти и упиваться этим. И доставляет это походу больше, чем сама ситуация. Клубок змей снова неистовствует, но уже по другой причине. Внизу живота нестерпимо тянет, каждое пресмыкающееся в нём борется за лидерство. Вволю насладившись чужим положением, ебливый авантюрист вынимает влажные пальцы и ласково по скуле проходится. Бёдра сами толкаются навстречу, но он тут же выпускает член под аккомпанемент вульгарно-смущающего. Джиджи невольно хмурится. Соблазнительный шёпот, бормочащий очередную глупость. И ведь проблема даже не в содержании: тело моментально и предательски отзывается. Вот скажи ему, как в такие моменты он походит на кое-кого, и со спокойствием на ближайший вечер можно распрощаться. Освободившаяся рука тем временем опускается по спине, Микуни касается себя и без особых прелюдий растягивать принимается. И пока сервамп размышляет, какая из двух сегодняшних картин апогей откровения, он продолжает своё: дыхание учащается, лодыжки партнёра касается что-то влажное и донельзя горячее, его в целом откровенно ведёт, но придурок продолжает дурачиться. – Долго ли планируешь играться..? – Что я слышу, нотки нетерпения? –он моментально оживляется, ловко запрыгивает на колени, нарочито теснее прижимаясь к паху. – И явно чувствую. Джиджи хмыкает и снова целует несносного хозяина, взлохмачивая копну светлых волос. Микуни шумно выдыхает, когда ловкий язык от уха до яремной ямки проходится, очерчивает выпирающие ключицы. Заметно, что змей уже не торопится, наблюдая, как тлеют последние угольки самообладания Алисейна. Своеобразная месть, хах? – Проклятье, Джиджи... я трахну тебя самолично, если ты... уф, сейчас же не вставишь. Мужчина снова хмыкает, но завязывает. Микуни цепляется за крепкие плечи, старается максимально расслабиться, принимая в себя член. Ворот свитера удавкой душит горло, пальцы чуть подрагивают от предвкушения, пока мозг жадно демонстрирует картины того, как Джиджи двигаётся в нём методично, местами на грани с грубостью, вытрахивая из белокурой головы провокационную и иную ересь, что заполняла её до этого момента. Он бесцельно шарит в чёрных прядях, утыкается лбом о чужой, кажется, что-то неразборчиво шепчет. Джиджи молча кивает, и юноша вгрызается в губы поцелуем, кусает, когда его поспешными толчками заставляют принять глубже, выстанывает злосчастное имя и к былым проказам не возвращается – дерзкий язык и руки не подвластны сознанию. Сервамп не без удовольствия вслушивается в каждый несдержанный стон. – Оказывается, ты можешь быть таким послушным для меня, – вновь опаляет жаром аккуратное ухо и осекается. Компания двух извращенцев-фетишистов до добра не доведёт, точнее... уже довела. Горячий выдох в щёку, и юноша улыбается самыми уголками. Без укора или насмешки. Образная голубка в костяной клетке оживляется, чуть взмахивает крыльями, что Джиджи безуспешно стремится игнорировать. Микуни отвечает на каждый порыв, на каждое прикосновение, и сервампу местами кажется, что так он встретит свой конец. Вредный мальчишка не упускает возможности лишний раз коснуться струн его души. Ха, как иронично для вампира. Ноги неприятно ноют от напряжения, и Микуни шумно выдыхает, оседая и принимая тем самым глубже. Приобнимает партнёра за шею, свободной рукой надрачивая даже не в такт толчкам – как ему особенно нравится. Удерживать тяжесть вроде другого тела всё-таки дело напряжное даже для сервампа, но после нескольких махинаций Джиджи кончает вслед за хозяином с небольшим опозданием. Стоит только уложить чужое тело на своё место и предаться размышлениям о главной теме для шуток на ближайшие несколько дней, сервамп чувствует себя бесконечно усталым. По обыкновению он собирает одежду хозяина в кучу, предварительно сняв с того её остатки, заплетает оставшуюся косичку, едва-едва проходится пальцами по золотистой шевелюре – Микуни любит вздремнуть после... всего. Но, кажется, спешить расслабляться в присутствии даже спящего прохвоста шибко не стоит – слышится характерный щелчок, стоит Джиджи отвернуться. – Досадно, со спины не особо, – бормочет тот с улыбкой, судя по всему заглядывая в фотографии. – Давай ещё пару кадров, змейка. – Микуни... Честно, сложно определиться, что смотрится комичнее: сервамп в своём привычном убранстве с пакетами или весь растрёпанный, непривычно открытый и злой? Алисейн только успевает отметить, что черты его лица во время гнева смотрятся очень даже, как мысль прерывает пуля. – Джиджи, чёрт тебя дери! Кто поднимает руку на безоружного?? – юноше хочется разразиться тирадой, больно стукнувшись локтем о пол. Благо, по классике увернуться удалось в самый последний момент. Никак не комментируя, мужчина поднимает мобильник с пола – упс, трещина, повод для тирады всё-таки будет – оценивая содержимое. – Ты... издеваешься..? – взгляд перемещается от селфи его хозяина к явно удовлетворённому проделкой оригиналу. – А что? Твои реакции бесценны, чего греха таи– Эй, не бросай так телефон!.. Погоди, ты мне что, экран разбил?! Стой, кому говорю, мерзавец! Благо, пока не вспомнил про мебель, сервамп спешит ретироваться. Оставить бы так Микуни на подольше в качестве платы за вымотанные нервы, но... пусть будет совестно, что ли. Сначала стоит позаботиться о собственном виде, это Джиджи уже уяснил. Но экспромт, право, вышел шедевральный.