***
Позови меня с собой, Я приду сквозь злые ночи, Я отправлюсь за тобой Что бы путь мне ни пророчил. Я приду туда, где ты Нарисуешь в небе солнце, Где разбитые мечты Обретают снова силу высоты. «Позови меня с собой»
Саша сейчас сидит на стуле в комнате актёров и поправляет свой дурной костюм синего цвета. Он точно горит идеей поразить публику своими выходками на сцене, только Али совершенно против этой затеи, он потирает руки, очищая их от пыли, которой коснулся как только собирался сесть за стул, и смотрит на афишу их поэзоконцерта. Поэзоконцерт, что за название... Саша появился дома вместе со странным другом, которого он толкнул вперёд, как только они переступили порог. Высокий, с длинными тёмными волосами и с выразительными голубыми глазами, его форма лица напоминала чем-то формы чёрта, выпирала лобная доля, а брови и вовсе будто торчали вперёд глазниц, длинный нос и пышные губы, растянутые в улыбке, на лице был здоровый румянец, хотя, он вполне мог быть хмельным. Амбал стоял в коридоре в тёмных кожаных туфлях, тщательно натертых до такой степени, что они сверкали даже в мрачном проходе. Надя выглянула из кухни и только тихо хмыкнула. Али даже удивился, что от неё не последовало чего-то вроде «ещё один шут!», как она обычно отзывалась о тех, кто посещал их квартиру. – Владимир! – снял он с себя шляпу с торчащими во все стороны полями, такие уже давно никто не носил, и протянул руку для приветствия. – «Пощёчина общественному вкусу»! – в своей обычной громкой и радостной манере выдал Саша, появляясь позади гостя, выглядывая из его плеча. – На! Прочти! – он протянул свёрток манифеста в руки Али. – О, ты бы видел их лица, Хан! Я такие рожи, – сказал высмеивающим тоном Саша, изображая карикатурное негодование, – давно не встречал, – он громко рассмеялся, хлопая рассмеявшегося Владимира по плечу. – «Мы приказываем чтить права поэтов», – прочел Алихан вслух и взглянул на гостя исподлобья, но встретил только счастливого Сашу, стоящего у него во всей красе, пока за его спиной вешал свои вещи достопочтенный поэт. – Да! Ты только представь сколько в этом экспрессии, вызова, сколько новаторства. – продолжал он как ни с чем не бывало. – Футуризм, – прихватил знакомец. – будущее поэзии, к чёрту нам старые нормы письма! – смеялся Владимир. – Клеймо здравого смысла, – вздохнул Алихан, собирая манифест в рулон, каким он его и получил. Так в их жизни появился и поэт Владимир Маяковский, гуляющий с Сашей по улицам с разговорами о прекрасном будущем и, конечно же, партийной работе. Алихан же оставался с Надей поодаль, она, как и обычно, молча бродила ближе к витринам, поглядывая на новинки и иногда зарисовывала их на листы бумаги. И только Али оставался без какого-либо дела, особенно, если был без работы. И вот только из-за этой крепкой дружбы Саши с «Володькой» Али сидит здесь, поглядывает в окно, из которого бьётся осенний ветер, колышущий тёмные волосы, солнце же придаёт им блеск и насыщенность, на свету каждый волосок становится ярко-каштановым, а глаза сверкают янтарём. Идея не понравилась ему с самого начала. Звучало всë более чем дико. Хотя до конца скрывалось от чужих ушей под «скучным», как его описали Саша с двумя Володями, Хлебниковым и Маяковским, названием «Литературный вечер». «Сегодня литературный вечер», – говорили они, собираясь встретиться на квартире одного из заговорщиков. «Сегодня литературный вечер, – смеялся Саша, собираясь у зеркала после собрания кружка, – так что, брат мой, лови экипаж!». Ожидать другого от Саши было бы глупо. Он всегда любил авантюры, так что после месяца совместной жизни с семьёй Саши и Нади к фразе «Ещё один шут» последней Али привык. Шутами стали все. И даже Али был приписан к их числу, сначала только для Нади, потом и для самого себя, когда после занятия в университете он поехал вместе с Сашей на «литературный вечер». Стихи там и правда читали, это оправдывало название, только какие и как... Кто встанет на табурет как на трибуну, кто выйдет голый по пояс, кто весь в мишуре, кто закрутится в неудачном пируэте, кто... Ой, даже вспоминать не хочется, собственно, как и стихи, одно «Заклятье смехом» чего стоит. Глупость? Глупость! Полная! И вот Алихан сидит в женском розовом пудровом платье, свисающем с его груди и скрывающем ноги в длинной юбке. Шут. Вот, кстати, и зачинщик этого перфоманса. Довольный, как слон, Саша входит в каморку с Каменским, который выглядит не лучше, они что-то активно обсуждают, но не успевает Василий появиться в приходе, как он тут же взрывается смехом, смотря только на Али. Цирк. Полный цирк. Алихан тут же встаёт со стула, предварительно задрав подол несчастного платья, на деревянный пол босыми ногами и, преодолев пару метров, уводит Сашу на пару слов. – Может хватит? – фыркает Али. – Да что такого, Хан? – Саша уже меняется в лице, смотря в глаза Али, но тот остаётся неотвратим. Глаза Саши, такие голубые, светлые, ясные, ребяческие, в старости они, наверняка, будут выделять его среди прочих, и каждый будет знать, кому принадлежит такой невинный выразительный взгляд – настоящему бесу. – Слушай, я и так терплю твои выходки, начиная с вечера в кабаке, заканчивая твоими дружками, но меня сюда втягивать это уже слишком. – тычет он в грудь Саши, а потом поднимает подол платья, показывая, что его так не устраивает. – Хан, – вздыхает Саша, убирая руки в карман полосатых голубых брюк. – Я понимаю, что выглядит это дико, но... Это важно для меня. – он снова смотрит на Али, невинно хлопая ресницами. – Важно, но к чему весь этот маскарад? – Маскарад? – сначала не понимает Саша, – Да это же самая важная часть шоу! Слушай, ну кто ожидает того, что мы выйдем в каком-нибудь виде, кроме костюмов, в блестящих туфлях, с вылизанной причёской, лишь бы прочесть «произведение искусства». Мы поэты «Нового времени», мы новаторы, зачем быть таким же как все, если можно выделяться. Ты же выделяешься. – Али уж было ответил, но тут же оступается и смотрит на Сашу, как на идиота. Он ведь сравнивает нацию и всë это представление – смех да и только. – Пожалуйста, Хан, я тебя умоляю, – Саша специально нагибается, чтобы достичь лица Али, и снова невинно хлопает ресницами в молебном взгляде. – Ладно, но это первый и последний раз, когда я появляюсь здесь. – недовольно добавляет он, на что Саша захватывает его в объятия и пару раз кружит, отчего подол платья подлетает и развивается на ветру. – Брось! Брось! – тут же кричит Али, хлопая друга по плечам. – Крути! Крути! – подхватывает Маяковский, подбегая ближе, лишь бы посмотреть на эту картину. – Володя! – яростно отвечает Али, бросая на того взгляды из плеча Саши. – Да ладно тебе, – смеётся тот, складывая руки на груди, – Вы так на сцене ещë сделайте, это же такой фурор. – Да там тебя одного хватит для фурора, – Саша опускает Али на пол и смеялся, поправляя волосы Владимира, так, чтобы локоны его торчали во все стороны. Но Володя тут же мотает головой, так что и жёлтая дамская блуза его движется в стороны вместе с ярким бантом у воротника. На сцене уже висит рояль, он недвижим, но от этого даже страшно, упадёт он или нет. Конечно, думать об этом глупо, он прикреплён на металлические крюки, да и верёвка тоже не самая тонкая, на такой опускают реквизит, и держит она под тонну, так что удержать рояль самая лёгкая задача из представленных ей на сцене. Зачем над сценой рояль? Даже думать не хочется, с теми, кто устраивает концерты в главном театре Одессы в шутовском виде, можно не удивляться и роялю на верёвках. Володя видит лёгкую заинтересованность Али, он стоит по ту сторону сцены за кулисами, поглядывая на реквизит, а вместе с тем и на нового знакомца. Али вопросительно кивает в сторону Маяковского, но тот мотает головой, отмахиваясь от него вопроса «что?». Шоу должно скоро начаться, работники театра проверяют свет, вид сцены и наконец открывают двери, впуская первых гостей. – Какая Одесса? – кричала Надя, когда Саша только начал говорить о своей задумке. – Обычная, Надь, которая в России. – как ни в чем не бывало отвечал Саша, собирая вещи в чемодан, на три дня он сложил туда больше, чем на всю жизнь в Петербург. – Саша! – не прекращала несчастная Надя, выхватывая из его рук тельняшку, непонятно откуда взявшуюся с непонятным пятном на груди. – Ты обещал, что останешься здесь до декабря, у меня смотр послезавтра. Саша попытался выхватить вещь, но Надя тут же спрятала ее за спиной и отошла назад с яростным выражением лица. Саша терпеть его не мог, говорил, что морщинки пойдут раньше, всегда бросал смотреть на жену, как только видел такое выражение, так и тогда, он обиженно повернулся в сторону двери, как тут же увидел опиравшегося о косяк двери Али, на лице появилась заговорщическая улыбка. – Ну вот Хан на твой смотр и придёт, и точно мне доложит о каждом образе твоих моделей, – этот амбал быстро преодолел расстояние между ними, что Али даже не успел никак среагировать, и схватил его за плечи. – Я? – наконец осознал Али сказанное, удивлённо хлопая ресницами. – Ты! – похлопал Саша его по рукам, но Алихан быстро высвободился и как раз вовремя, потому что тут же в друга полетела тельняшка. – Да вали ты в свою Одессу, и дружка своего прихвати! Видеть вас не хочу! – разъяренная Надя вылетела из спальни и хлопнула дверью, отчего из стены посыпалась штукатурка. Саша лишь молча смотрел на дверь, наверное, ждал, что жена вернётся, но та продолжала хлопать дверьми, только всë дальше и дальше. Али стоял рядом, только уже ожидая какого-то ответа от Саши. Стоило ли ему уйти? Когда он увидел вдруг повеселевший и даже злобный взгляд голубых глаз на себе, понял, что стоило бы, а после ехидного «Слу-ушай» стоило бы совсем сбежать из дома. – Взгляните на аэропланы! Мы вместе с вами шагаем в новый век, и этот новый век должен наступить с новой, футуристической поэзией! – ораторствует Маяковский, махая руками и фонарями рукавов жёлтой рубашки. Кажется, давно закончил свою речь Петр Польский, но шоу только начинается. Сцена мерцает, один образ сменяет другой, каждый читает стихи, шутит, кричит и спорит. Из зала слышится «Вон!», а в ответ летит «Вон Пушкина, Лермонтова, хватит тыкать пальцем в их трупы!»; «Извращение!» – слышится после чтения Каменского, «Извращение – новая красота», – разносится по залу, «Глупость!» – «Поэзия!», «Цирк» – «Концерт!». «Зачем вам рояль?!». Всë летят туда и обратно слова, выкрики, Каменский не прекращает и читает про смехачей, Северянин подхватывает знакомую всем сатиру, Маяковский кричит оскорбления в публику, и Саша вливается в эту компанию, следом читая стихи собственного сочинения, а после отклоняются за кулисы, зал затихает, на сцене темнеет. Из фонографа начинает играть этюд, постепенно набирающий темп. На сцену выходит уже чистый Саша во всё том же костюме, он медленно и плавно ступает несколько шагов, кланяется и протягивает руку в кулису. Али понимает знак, пусть это и глупо, стыдно, но он всë же проходит на сцену. Спина прямая, руки придерживают подол платья, и он с каждой нотой приближает ногу в своих, мужских, кожаных туфлях к партнёру. Саша протягивает ему руку, и он вкладывает свою, склоняется в реверансе. Зал молчит и ожидает чего-то. Каждый смотрит на них в немом негодовании. Этюд, как и сердце Али набирает темп, а Саша начинает вести их в танце, вырисовывая стандартный квадрат. Али следует за ним, отступая и надвигаясь, когда это было необходимо. Наблюдая сначала за ногами, а после и за самим Сашей, что, кажется, уже получает удовольствие, на лице проскакивает улыбка. – Надо чаще брать тебя на танцы. – шепчет Саша и крутит Али под своей рукой. – Знаешь, в другой раз выступление может быть более скучным, – улыбается Алихан снова прижимаясь к другу, улавливая темп, на что тот лишь хмыкает. Ещë три поворота в квадрате и Саша снова поднимает Али на руки, только уже подхватывает его за бёдра и кружит вокруг себя, заставляя вцепиться в его плечи, сжимая костюм меж пальцев с лёгким страхом упасть. Этюд будто меняется, становится всë более динамичным, смелым, и на сцене уже полностью разряжается обстановка. Страх пропадает, когда взгляд голубых глаз пронзает Али насквозь. Проходит через мозг, задевает сердце, опускается к пальцам, и те холодеют. Шаг, два, поворот, и сам Али хватает Сашу, притягивая его к себе, берется за грудки, дёргает бёдрами, отходя к кулисе, и всë ведёт партнёра за собой, а после отпускает, будто отталкивает. В зале слышится свист. Али бросает туда задорный взгляд. Изумление публики сменяется неподдельным интересом. Мужчина в платье – забавно и так необычно. Они будто в древнегреческом театре. Алихан обходит Сашу, касаясь его плеч, хватает руку и нагло кладёт её на талию, одним движением головы от отбрасывает в сторону испорченную танцем ранее приглаженную чёлку и ведёт Сашу в танце. Пара шагов, и уже сам Али укладывает партнёра на свою руку, что тот аж выгибает свою огромную спину и касается пола рукой в аккурат окончанию этюда. Свист, хлопки, выкрики – всë окружает их, пока Али, обескураженный таким моментом, стоит на сцене без памяти. Короткий поклон, сдержанный, как это принято среди девушек, и Хан тут же отступает от сцены на дрожащих ногах, как вдруг его под руку к толпе, уже вставшей с мест, ведёт Саша, к нему уже присоединяются и Бурлюк с Каменским, и Маяковский с Северяниным. Уже глубокий поклон всех футуристов, и со сцены стоит отклониться, но сердце так и стучит, а до ушей доносится радостные возгласы. Вот бы жить здесь... Быть слугой этого народа. – А солдат ему и отвечает: «Так точно, ваше превосходительство, еле рубль отнял!» – смеëтся во весь голос уже слегка пьяный Саша, стуча стаканом пива по столу в кабаке. Все, такие же хмельные, тут же заливаются смехом. – Серьёзно? – подает голос Северянин, – А Думачев тогда что за фамилия? – обращается он уже к Саше, что пожимает плечами, будто и правда не знает. После упоминания фамилии он заметно успокоился. – У двоюродного дяди фамилия такая была, решил ее взять, когда паспорт делал. Саша откидывается на спинке стула и касается волос Али пальцами, тот поддаётся и прикрывает глаза. Он обожает, когда Саша, особенно, чуть пьяный и ласковый, как сытый домашний пёс, касается его волос или массирует голову, особенно приятно получать такие подарки после учебы, когда после нескольких лекций будничным днём пухнет голова, и бедокур-марксист тут как тут, пытается расслабиться, трогая и поглаживая что-то. Али уже не смеётся и держит беседу, а лишь движется за рукой, а после как просыпается от транса, услышав слова Володи. – А Надя еврейка? – как бы невзначай спрашивает тот, поддаваясь ближе к столу. – Нет, она чисто русская. – снова пожимает плечами Саша и опускает руку на плечо Али. – Тогда еврейская линия на тебе и оборвётся, вот так ты, Саша, семью свою подводишь. – качает головой Маяковский. – Да, теперь не увидите моих детей еврейчиков, а Али так хотел. – тихо хмыкает Саша и хлопает Али по плечу. – Ой, скажешь тоже, я просто шучу. – улыбается Али, отстраняясь. – Но твоих детей я всë равно нянчить буду. – Обязательно, Хан, обязательно... – по-доброму улыбается Саша, сверкая своими невинными, честными, небесно-голубыми глазами. Сердце на секунду замирает, становится так тяжело, но и так легко одновременно. – Ладно... – вздыхает Алихан, поджимая губы, – пошли в гостиницу, нам завтра Надя головы оторвёт, если не сядем на поезд. – он встаёт и протягивает Саше руку, тот вкладывает свою, опирается об Али, чтобы подняться и тут же обнимает его, покружив в импровизированном танце. – Вот тебе и танцы! – хохочет Саша, прижимая Али всё ближе, но тот вырывается и щёлкает того по носу, для чего приходится приподняться на носках. – Давай уже топай, танцор. – цыкает Алихан и поглядывает на смеющихся поэтов. – А вы не пойдете? – А? Нет, Одесса город морской, мы ещë погуляем по берегу. – улыбается Маяковский, хлопая ресницами, и всë поглядывает на Сашу, веселящегося в причудливом танце с рукой Али. – Ой, какая приятная ночь, а мы Али, когда пойдём? – хмыкает Саша, притягивая к себе друга. Алихан вздыхает и тянет Сашу к выходу, не желая позориться больше, чем в прошлый раз, о котором и вспоминать не хочется. «Спокойной ночи!» – кричит всем Саша и следует, как ребёнок за матерью, за Али. На этом «поэзоконцерт» и кончился, радостной строкой пожелания сладких сновидений друзьям и всем, кто ещë не спешил в постель.