Турмалиновые скалы

      Но Минхён не уснул. Даже глаз сомкнуть не смог, лишь лежал неподвижно, с совершенно пустой головой долго вслушиваясь в чужое дыхание, но тут же осторожно выпутался из объятий, стоило младшему задышать тише и спокойнее. Это не помогло перестать чувствовать отчего-то отвратительный запах всё той же подушки — душный, очень сильно напоминающий полоску света на дощатом полу, а ведь свет даже не пахнет, в отличие от пыли, которая чувствовалась не менее явно и будто преследовала. С улицы слышались отдалённые звуки человеческих голосов.       Несмотря на усталость, больше нравилось просто лежать и смотреть в спокойное лицо, изучать черты и запоминать, думая о том, как же поступить дальше. Доён вызывал вопросы, однако Минхён видел крайне мало причин не доверять ему, ведь была одна очень весомая, чтобы верить. То золотое перо было очень здоровым, куда более ярким, чем сам парень помнил, а знание, что брат был в добром здравии, немало успокаивало. Осталось только найти это селение, поспрашивать, может, у кого-то, даже если ради этого придётся учиться общаться с кем-то, помимо Юкхея, но для начала нужно было вернуться в лес. Он пообещал человеку ту книгу и сам хотел уже оказаться «дома», даже если не считал уже то место таковым, найдя себя в странствии и обществе Вона. Просто сравнить надо было, окончательно убедиться, что отсутствие тяги к родным мёртвым лесам не было надуманным и навязанным, а стало вполне закономерным итогом месяцев, впервые проведённых без ощущения опасности. То, как менестрель назвал Юкхея «наследным принцем», окунуло в момент, когда Донхёк что-то такое упоминал во время чтения вслух, которое Минхён всегда игнорировал, да и не понимал по большей степени ни норатива, ни смысла самого занятия. Однако теперь хотелось снова послушать родной голос, но, что важнее, — прислушаться, действительно хоть шаг сделать к пониманию и научиться считаться с чужим мнением, а не делать всё по-своему в угоду собственных соображений безопасности. Минхён выдержал бы что угодно, лишь бы увидеть брата вновь живым и, что немаловажно, счастливым, и даже был готов к тому, что Донхёк от жизни среди сородичей станет более воодушевлённым, чем при сосуществовании с ним.       Примет ли младший Юкхея, от которого нелюдь тоже отказаться уже никак не сможет?       У того ресницы едва заметно подёргивались, и парень руку протянул, чтобы пальцем по чужому носу от самой переносицы до кончика провести из одного лишь непонятного желания прикоснутся. Человек только сильнее в одеяло закутался. Будучи спокойным, тот ощущался совсем иначе, будто и правда мягкий характер весьма внушительной внешности не соответствовал. Взгляд гарпии в безделии скользил по закрытым векам и приоткрытым губам, пока ненароком не натолкнулся на весьма раздражающую вещь.       Из шва этой треклятой подушки торчала мятая нитка, привлекая к себе внимание. Неизвестно, почему, но Минхён не любил, когда что-то смотрелось неправильно или выбивалось из общего вида, поэтому схватился за этот хвостик и потянул на себя, услышав тихий треск ткани. Открылась щель достаточно широкая, чтобы просунуть в неё пальцы, нащупав мягкие пуховые перья. Юкхей пошевелился, почувствовав копошение под своей головой, и от неожиданности старший вздрогнул слишком сильно, пуще прежнего разорвав и без того повреждённый шов. Содержимое подушки немного высыпалось на кровать, теперь ещё отчетливее напустив запах залежавшейся пыли.       Никогда ещё он не жалел, что видел в темноте достаточно хорошо, чтобы разглядеть размер этих не то чёрных, не то просто очень тёмных перьев. Примерно с ладонь, что было относительной нормой для гарпиевого пуха. Ненормально было набивать этим подушки. Минхён замер не в силах пошевелиться или хоть прикоснуться к этому снова, чтобы точно убедиться, потому что вспомнил, отчего этот запах был так противен. Запах старого полуразрушенного дома с одним единственным окном и залитым кровью деревянным полом, пущенных по воздуху перьев и собственной плоти.       Он думал, что не вспоминает о произошедшем, не жалеет себя нисколько и на других зла не держит, чувствует себя выше этого, цепляясь лишь за прошлое, в котором был счастлив, но не за то, в котором было больно и беспросветно. Но на поверку оказалось, что сердце всё ещё заходится паникой от мысли о прошедшем, а конечности холодеют, становясь слабыми и бесполезными. Минхёна нещадно трясёт, и он никак не может это ни объяснить, ни остановить, только сжимается весь и взгляда от чёрных комьев не отводит, словно они исчезнут, если глаза хоть на мгновение закрыть. Тени сгущаются, звуки улицы кажутся теперь ещё ближе и инороднее, вваливаются прямо через выходы в шатре, шумят будто над самым ухом, и парень находит в себе силы лишь на то, чтобы сесть резко и бесконечно оборачиваться в попытках успокоить сбившееся дыхание. Воздуха не хватает, как его ни глотай, а в каждом стуле, тумбе и сундуке видятся очертания некогда пришедших в их лес охотников, ощущения теряются, а потолок едет куда-то в сторону, плоскость из-под тела уходит, заставляя крениться вниз.       Юкхей болезненно просыпается от грохота, лежит недолго в мысли, что почудилось просто, но тепла рядом с собой не чувствует и в непонимании рукой по кровати шарит, не найдя старшего поблизости. Соображает после непродолжительного сна плохо, но подрывается без раздумий, сразу же спотыкаясь о что-то мягкое, чего там быть не должно. Шарит по полу, но больше на том же месте не находит ничего, кроме ковров, промаргивается и оглядывает весь шатёр, в темноте кажущийся бесцветным и куполом уходящим далеко в небо — видно лишь очертаниями и не дальше вытянутой руки. Цепляется за ошмётки непонятно чего, раскиданные про кровати, тянется к ним рукой и перетирает между пальцами, на ощупь определяя принадлежность к чему-то птичьему, но слишком уж крупному.       — Минхён! — он шепчет в надежде, что его услышат и обязательно откликнутся, но в ответ окружение будто притихло, пока не прозвучал тихий скрип, тут же стыдливо прекратившийся. Парень идëт на звук совсем недолго и опускается около тени, зажавшейся меж шкафами с посудой. Он не видит выражения лица старшего, но улавливает дрожь такую сильную, что Минхён не в силах перебороть себя и замереть хотя бы на секунду, чтобы заметить человека, который от этого зрелища теряется и даже приблизиться боится, но всё равно неуверенно скользит ладонями по полу, вслепую находит чужие колени, ведёт выше, чтобы добраться до лежащих на них запястий и осторожно обхватывает их, встречая сопротивление куда более яростное, чем приходилось видеть даже в первые дни их знакомства, когда прикосновения были случайными и ненавистными. Ошарашенный и безумный Минхëн был куда сильнее, чем Вон себе запомнил, и он через сопротивление притягивает трясущиеся ладони к своему лицу, умещая их на тëплых щеках, совершенно не зная, как ещë может поступить, чтобы внезапная вспышка паники поутихла. — Это я, — как можно более мягко произносит Юкхей, когда чувствует скулами и висками острые когти, но и мгновения не думает о том, чтобы отпрянуть, даже когда сам старший пытается свои руки отнять, — это я. А тот только мечется из стороны в сторону совершенно беззвучно, не видит перед собой ничего и тепла чужого совершенно не чувствует. Не знает, что с ним происходит, отказывается верить, что на самом деле напуган, головой осознаёт почти всё, но подчинить самому себе не может, иррационально уверен, что не находится в безопасности, слышит каждый шорох и путает Юкхеево сердцебиение с приближающимися шагами. В момент потери своего естества не было страшно — только злость и боль ощущались полноценно, но сейчас, не улавливая запаха крови и не испытывая физических страданий, он как никогда готовится умереть прямо в шатре менестреля подле человека, бесславно и беспричинно, не предупредив никого, кто должен знать. Минхён ледяные руки сжимает в кулаки, стоит хоть немного их от чужого лица отнять, впивается когтями в собственные ладони, не желая случайно навредить, пока Юкхей всецело доверяет, разжимая пальцы обратно и возвращая их обратно в надежде, что всё обойдётся, и столь тесный контакт хоть чем-то поможет. Ему сказать совсем нечего, чтобы успокоить, и собственное сердце бьëтся ближе к горлу, пока чужое он вовсе не слышит. Громче привычного раздаëтся первый прерывистый вдох, а за ним тихое и жалобное дребезжащее мычание. У Вона внутри всё от этого звука скручивает, заставляет вздрогнуть и испугаться, что всё куда хуже, чем на первый взгляд показалось. Он в порыве руки протягивает, отчего старший спешит отпрянуть, но всё равно настигает, касается несмело подбородка и пальцами скользит выше, то и дело задерживаясь на какие-то секунды, боясь столкнуться с чем-то, к чему совершенно не был готов, но чужое лицо оказывается совершенно сухим. Минхён только упирается лбом в обнажённую смуглую грудь, позволяя обхватить себя со всех сторон, по спине успокаивающе гладить и где-то над ухом дышать, пока сам понемногу перестаёт слышать шум улицы. — Вы с Доëном, — шепчет Юкхей в тёмную макушку, прижимая к себе только начавшее согреваться тело. Сейчас не лучший момент для раскрытия секретов, но ему бы только узнать, удостовериться лично и больше не строить догадок, наверняка знать о прошлом друга достаточно, чтобы не сходить с ума каждый раз, как что-то обыденное выбивало того из колеи, — одной крови, так? И Минхëн замирает. Долгие минуты не движет ни единой мышцей, не хватает ртом воздух, будто спит, но напряжëн весь, и под рубашкой у него что-то чуть ощутимо шевелится. И, как бы Вон не хотел услышать это лично, ответ ему не нужен — понял уже всё, когда про Тэёна, охотника за своими только сородичами, услышал. Ни слова не следует, но тишина говорит куда больше. Даже сам нелюдь осознаёт, что не сможет соврать после столь долгого молчания, выдавшего с потрохами намерение в очередной раз солгать, лишь бы хоть в этот самый момент не утратить последнее, что в здравом рассудке держало. Но человек не отпускает, не выказывает даже малейшего намерения отвергнуть, только пальцами в волосы на затылке зарывается, не имея при себе ни единого слова, чтобы утешить, потому что это так многое усложняло, что одних чувств не хватит для защиты их ставшего внезапно хрупким союза. Нужно было что-то более весомое и осязаемое, чтобы закрыться от опасности, бывшей теперь куда более явной и преследовавшей уже не только Юкхея. — Давай уйдëм, — звучит столь жалобно, что сердце невольно сжимается, но парень понимает всë, не расслышав и единой запинки. — Конечно. Но они сидят так ещë минуты или даже часы, пока Вон слушает чужое дыхание. Разве может он сейчас просто встать и начать собираться, пока дорогому существу так тяжело даëтся просто находиться в относительном порядке? Неизвестно, что произошло на этот раз, но парень думает, что виной всему могло послужить буквально что угодно — они оказались не в том месте, где хоть какая-нибудь хтонь, кроме Доёна, чьё умение адаптироваться вызывало тревогу, сможет испытывать спокойствие. Только сейчас становится ясно, через что старшему пришлось пройти перед тем, как познакомиться с Юкхеем, и, если раньше человек боготворил тот день, то сейчас готов был пожертвовать своим счастьем, лишь бы произошедшее никогда не случилось и не привело их на пол тëмного шатра, полного костей гарпий и мебели, набитой их перьями. — Я выпотрошил подушку. — Я знаю, — парень выдавливает из себя улыбку и ближе жмëтся, не ощущая больше дрожи. — Доëн будет так зол, наверное, — и голос у Минхëна совсем ничего не выражающий, пустой и монотонный. — Я извинюсь перед ним при следующей встрече, хорошо? — Юкхею трудно поверить, что в такой момент друг беспокоится о сущем пустяке, — не думай об этом сейчас. Старший голову осторожно поднимает и парень чувствует его неровное дыхание прямо возле своих губ, думает, не кажется ли ему, что в этом было что-то очень личное и доверительное, так хочет прильнуть ближе и хоть чем-то ответить на явный жест нужды, но мягко и с сожалением отстраняется, стыдится, что думает о подобном в трудный момент, и не желает пользоваться чужим уязвимым положением, даже если все эти дни только и ждал подходящего момента, чтобы снова показать щемящие в душе чувства, открыться вновь и увериться, что всë это взаимно, нисколько не случилось в тот раз всего лишь под влиянием момента.       Минхëн в этот момент не расстраивается почти, но окончательно в себя приходит, опуская взгляд. Сейчас не время и не место, чтобы потерять бдительность, отдавшись секундным порывам, даже если кажется, что у них успокоить получиться, а иначе зачем это странное, несвоевременное желание. Он поднимается первым и, шатаясь, опирается о стенку шкафа в неуверенности, что сможет хотя бы шаг сделать. Человек неизменно находится рядом, придерживает за плечи и в темноте пытается в чёрных глазах рассмотреть хоть каплю былой уверенности, но натыкается лишь на измученную усталость.       — Оставайся здесь, а я соберу наши вещи, — и пусть Минхён не может даже смотреть на младшего, всё равно знает, что тот улыбается, пытаясь вселить чувство безопасности, — лучше сядь, нам предстоит долгая дорога. И Вона так мало беспокоит, что сон в кровати не принëс удовольствия, так и оставшись маленьким желанием на будущее. Гораздо важнее было, что Минхëн послушал и тут же обратно на пол опустился, из-под нахмуренных бровей наблюдая за тем, как человек зажëг свечу, наспех оделся и сложил все скромные пожитки в одну кучу, чтобы их просто взять и уйти. Юкхей не может себя побороть и смотрит на усыпанную почти чëрными перьями кровать, не будучи уверенным, имеют ли те непосредственное отношение к старшему, либо же просто напоминают о чем-то нехорошем. Можно лишь порадоваться, что друг жив остался и даже стал здоровее выглядеть за те месяцы, что они провели вместе, вопреки слухам о том, что гарпии в одиночку не выживают, всего за несколько недель становясь сухими и лишëнными воли к существованию без связи с сородичами. Парень находит чужую верхнюю рубаху и медленно протягивает еë мучающемуся с сапогами старшему, что дрожащими руками без сопротивления принимает очередной вызов, ставший особенно тяжёлым из-за ушедшей из-под ног земли. Он так со своего места и не встал, казался ещë меньше и незначительнее, будто в ткани пытался тепло отыскать.       У того всегда движения были уверенными, пусть и иногда неправильными, часто резкими и механическими, но сейчас Минхëн выглядел опустошенным и действовал неловко, с десяток раз промахиваясь рукою мимо рукава, но ничуть не сетуя на неудачи, как делал это обычно. В чужих глазах ни капли осознанности, никаких человеческих эмоций, чтобы их можно было считать и подстроиться, действительно правильно среагировать и не усугубить ситуацию, поэтому Юкхей лишь тяжело вздыхает и промаргивается, ощущая усталость и тягучую печаль. Ему бы так хотелось понимать старшего лучше.       — Всё хорошо? — тихо спрашивает Минхëн, обращая на человека ничуть не изменившийся взгляд, а потом тут же отводя его. Вон ведь теперь всë знает, наверное, именно о происхождении друга и думая, поэтому смотреть на него так стыдно, будто принятие было лишь прикрытием, и за вздохом последует долгая тирада о том, почему парень всë таки не последует за ним, куда бы тот не направился.       Распространялось ли то обещание лишь на людей, и было ли брошено случайно? Могло ли измениться просто от появления в их отношениях новой отнюдь не маленькой детали? Минхëн не может перестать думать, будто Юкхей просто не знал, как бы помягче сказать, что это было ошибкой, которую обязательно нужно переварить перед тем, как действовать дальше.       Но Юкхей не волновался. Он почти сразу ведь понял, что перед ним не человек, а что-то очень сильно его на вид напоминающее, но внутри совершенно отличное. Не знал лишь, что именно, и почти не удивился, будто рассматривал этот вариант, но откинул его в какой-то момент, посчитав нереалистичным. Они ведь не зря всегда гарпий держали как минимум парами, и лично наблюдать приходилось, какими ослабшими те пребывали вдали от сородичей, а Минхëн только расцветал с каждым днëм, становился будто счастливее и ни намëка на недомогание не выказывал, помимо вполне закономерных болей после пережитых травм. Это было непросто до конца осмыслить. — Я не знаю, чем могу помочь тебе, — и это было горькой правдой, которая самого Вона кольнула сильнее, чем Минхëна, который, на самом деле, и не думал, будто ему нужна помощь. Ему лишь нужно, чтобы Юкхей оставался рядом, а это кажется такой малостью, когда привыкаешь к наличию под боком человека, забыв вовсе, что мир не крутится вокруг несдержанного, покалеченного и часто бесполезного существа. Не зная, что за Воном следуют в попытке образумить и вернуть в прошлое, поставить на место все, что с ног на голову перевернулось, заставив отречься от хрупкого духа свободы, что так долго строился на нежелании становиться ответственным. Не задумываясь, что у младшего и помимо него была целая куча проблем с разницей лишь в том, что от Минхёна тот бежать не пытался.       — Просто уйдём, — он старается изо всех сил не кормить чужое бессилие, потому что у него ведь своё собственное ещё было, а Юкхей со своими опущенными плечами, понурым взглядом и дёрганными движениями выглядел так, будто был не меньше выжат всем случившимся. Ни о каком сострадании, конечно, слышать не доводилось, и старший терялся в догадках о том, что же человека могло так расстроить, не предполагая даже, как близок Вон был к отчаянию, когда в надрывных звуках различил нечто, отдалённо напоминающее безутешный тихий плач, и как расслабился, осознав свою ошибку.       Человек, уже полностью готовый выдвинуться, осторожно присел напротив старшего, что так со своего места не двинулся, а только смотрел без интереса за метаниями Вона. Они кинули друг на друга молчаливые, понимающие взгляды, и парень накинул плащ на чужие плечи, не помня, был ли Минхён всегда таким маленьким и вызывающим сочувствие, либо же просто неумолимо изменялся под тяжестью жизни, временами становясь на себя совсем не похожим.       Однако Юкхей его неизменно узнавал и, не сказать, чтобы терпел, но принимал полностью со всеми настроениями и состояниями, только сильнее привязываясь к тому, кто всё больше в своих страданиях напоминал человека, с каждым днём всё дальше откидывая напускную хтоническую холодность и незаинтересованность. Минхёну никогда не было всё равно, даже если сам он свято верил в обратное, и обретение эмоций, помимо озлобленности на всё окружающее, давалось нелегко, давило и ощущалось инородно, потому что взялось из ниоткуда и вцепилось крепко, не собираясь отступать.       Как не собирался и Вон, окончательно помогая плащ застегнуть и подняться на негнущиеся ноги. Он придерживал под локоть долго, все вещи понëс сам, всучив старшему лишь кинжал, и неустанно следил за тем, чтобы они покинули шатëр без происшествий. Тихо прошли до самой площади, передвигаясь ближе к зданиями и стараясь не вслушиваться в звуки ночных улиц, не подходить близко к теням с человеческими очертаниями, и двигаться как можно аккуратнее, чтобы не задержаться ни секундой дольше в городе. Юкхею горько, что всë так гладко началось, чтобы закончиться столь плачевно, но они ведь относительно давно в неприятности не попадали, что никак не было привычным. Гарпии несчастье не приносят, но откуда-то оно каждый раз берëтся, следует по пятам и неминуемо настигает, находит даже в скромных укрытиях, чтобы вытравить оттуда и не позволить даже на время выдохнуть, задержаться в спокойствии. Вон думает, что это непременно испытание, которое нужно мужественно преодолеть, чтобы достичь чего-то, о чем он ещë не знает. Однако сейчас достичь хотелось хоть какой-нибудь стабильности и безопасности, но из стабильного были только неудачи. Но он не чувствовал себя сломленным невзгодами, особенно когда оборачивался на Минхëна, которого ненавязчиво за плащ тянул за собой, пока тот, скрывшись под капюшоном, смотрел себе под ноги. Им действительно куда проще было продолжать двигаться дальше, когда обстоятельства не позволяли надолго где-нибудь остановиться, даже если иногда хотелось. Неизвестно только, как долго они смогут продолжать в том же духе, пока оба то и дело ненароком страдают. Конечно, Юкхей ни в коем случае не предложит старшему отступиться, хоть ненадолго замедлиться, осесть где-нибудь в тихом месте и дать себе передышку, однако всё чаще ловит себя на мысли, что почти делает это каждый раз, когда сверх меры не желает думать о том, что же может случиться дальше. Они выходят через те же ворота, сквозь которые вошли, и оба выдыхают шумно с облегчением. Вон бы в жизни не помыслил, будто спустя месяцы изнуряющих странствий будет рад покинуть, наконец, город, в который едва успел прийти в поисках спокойствия. С дороги тут же свернули в тёмный, полнящийся звуками сверчков лес, даже его находя более безопасным, чем близость к людям, что всегда несла за собой неблагоприятны последствия. У человека же всё в руках всегда спорилось, а окружающие навстречу тянулись, сами часто помощь предлагали и за работу даже доплачивали немного сверху за мягкий и дружелюбный норов, а теперь как никогда явно ощущается окружающая мерзость, видны собственные привилегии перед теми, кому повезло меньше. — Ты всегда так жил? — тихо задает Юкхей, пожалуй, слишком расплывчатый вопрос, на который Минхён, ощутивший безопасность и вдохнувший полной грудью, внимания не обратил и даже не обернулся, вполне резво зашагав впереди. Человек этого упорства не разделял, хотел спать и, что важнее, ответов на вопросы, которые задать в полной мере не решается, боясь столкнуться с негодованием. Он послушно шёл следом, даже не понимая, вёл ли его куда старший, либо же, напротив, убежать пытался. Оглядывался по сторонам, прислушивался к окружению, улавливая лишь шорохи и стрекотание, пытался Кобылу отыскать, которую где-то неподалёку оставили. Та не была послушной лошадью, очень своенравно к любому относилась, однако же в моменты отчаянной нужды не подводила, будто что-то знала, либо же думала слишком много для своего вида. Кроме, конечно, момента, когда она весьма подло Юкхея со своей спины скинула в том влажном ягоднике, но все-таки парень не считал это ошибкой, радовался только, что всё так получилось, даже если временами непросто приходилось. — Как? — внезапно переспросил Минхён, всё так же продолжая огибать деревья, но чаще обычного опираясь о них ладонями, будто страшась оступиться. — В отдалении от всех, — Вону хотелось старшего нагнать, чтобы хоть по лицу понять, что тот чувствовал, но куда сильнее была мысль, будто Минхён не желал именно сейчас хоть сколько-нибудь своего нутра выворачивать, — чтобы думать, будто все вокруг зло несут, чураться любого человека и ни от кого помощи не ждать? Не терпеть никогда неудобств и сразу ограждаться от них? Но спутник тут же остановился, опустил голову вниз, рассматривая что-то под своими ногами. Думал просто долго, пока Юкхей тоже замер в ожидании. — Мне не стоило? — и обернулся, устремив на парня такой взгляд, что захотелось отступить. Никогда ещё Юкхей не видел, чтобы старший смотрел на него с сожалением, но хуже всего было, что он, кажется, внушил его себе сам, ведь младший никогда не пытался упрекнуть, усомниться в решениях, либо же всерьёз посетовать на то, где они в итоге оказались, — я знал, что ты по городу скучаешь, но мне так захотелось уйти, что я ничего с собой не смог поделать, — он не моргал даже, когда виском опёрся о прохладный ствол дерева, опустив глаза буквально на секунду, но тут же возвратил их к Вону, который в этом жесте разглядел, как позволяла темнота, нежелание разговор продолжать, но не из вредности или злости, как то было обычно, а из чего-то, напоминающего болезненный стыд за причинённые неудобства, — мне жаль. — Так я совсем не про сегодня, — и за шагом навстречу со стороны Юкхея следует шаг назад, который делает Минхён. Человек замирает, не веря своим глазам, потому что ну никак не ожидал, будто старший, как в их первые дни вместе, будет избегать хоть какой-то близости, пятиться и глаза отводить, будто снова переставал доверять, — просто ты ведь всю жизнь сам по себе, прятался где-то и ни с кем, кроме брата, не разговаривал.       Но и с Донхёком говорилось крайне неохотно и со злостью, до конца не воспринимая это его увлечение людьми и их культурой всерьёз. Старший надеялся, что брат остепенится и начнёт, наконец, следить за собой, ответственно выживать и не соваться близко к недругам, однако же сам оказался накрепко привязанным к человеку и неспособным без его помощи даже просто оказаться там же, откуда начинал.       Он вновь отступает, когда Вон пытается приблизиться, и даже не знает, почему внезапно не желает находиться рядом.       — Теперь, когда я знаю, кто ты такой, — Юкхей давит на самое больное, заставляя думать о том, что следующие слова могут не быть приятными, — и о том, что с тобой сделали, — старший хочет уши зажать, чтобы просто не узнать, к чему ведёт этот человек, пережить в тишине это напряжение, а потом сделать вид, будто ничего не случилось, да только не сработает это. А Вон меньше всего желал смотреть, как Минхён стремился уйти в темноту от разговора, — я хочу лучше понимать твои чувства и неприязни, чтобы больше не подвергать опасности. Мне нужно, чтобы ты делился переживаниями и не шёл туда, откуда не сможешь уйти самостоятельно.       Минхён взгляд снова отводит. Не хочет об этом разговаривать, стыдится того, кто он есть, потому что это значит теперь куда больше, чем его собственное мироощущение и принципы — это больше не единственное известное про себя, но и отношение Вона тоже. Ему бы просто заставить парня игнорировать свою инаковость, знать и принимать, но не заговаривать о ней, не звучать иначе просто потому, что перья начали стремительно отрастать, не смотреть по-другому, даже если многое и правда стало сложнее. И человек подходит вплотную, встретив лишь жалкую попытку отстраниться, однако старший сам осекается и через силу застывает на месте, даже если желает залезть куда повыше и побыть в одиночестве, в голове хоть немного порепетировать речь, которой будет оправдывать своё поведение, но возможности такой просто нет. — Мне трудно, — честно признаёт Минхён, — я не хотел тебе рассказывать, — и запинается, потому что врёт сам себе и не может вынести этой неправды, — хотел… Вначале я даже не думал о том, чтобы просто поговорить с тобой, потому что ты ведь один из них, — и, несмотря на то, как тяжело давалось признание, он говорил совсем без ошибок, тихо и обречённо, но чётко как никогда, — потом боялся, что уйдёшь, если узнаешь. А в самом конце мне было так стыдно за те луны моей лжи, что я так и не нашёл в себе сил открыться. И после этих слов понимает, что корит себя никак не за принадлежность к пернатому роду, а именно за наглое враньё, которое, пусть и работало долгое время, ударило по ним обоим сильнее ожидаемого, когда всплыло на поверхность. Он всегда считал себя смелым, но лишь сейчас понял, как сильно всё это время боялся стать Юкхею чужим, и этот страх делал его жалким перед самим собой. Вон губы поджимает и мотает головой, будто ничего более слышать не хочет, но Минхёну голову ниже уже физически не опустить, чтобы выразить вину за случившееся. — Это и правда многое меняет, — произносит парень, даже если на самом деле хотел вновь похвалить старшего, ведь тот говорил всё лучше, даже если звучал всё неувереннее, — но не моё отношение к тебе, хорошо? Это лишь значит, что ты в большей опасности, чем я думал. Сам ведь слышал, что кто-то из ваших... — Юкхей тяжело вздохнул и потёр пальцами глаза, будто уже сейчас начал думать, как же быть дальше в королевстве, враждебном к ним обоим. — Это был я. И замирает. Еле как разлепляет веки, под которыми от трения разноцветные пятна ходят, и пытается разглядеть Минхёна, но вокруг лес и ночь, а тот даже взгляда не поднимает, говорит так сухо, что и не понять, как себя чувствует. — И Джено… — Тоже ты, — перебивает Юкхей, — я знаю. Старший хотел бы сказать, что ненарочно убил одного и навредил второму, но сам так не думает. Ждал ведь, что умрёт, поэтому хоть кого-то нужно было забрать с собой из принципа, чтобы доказать себе, что боролся и может дальше людям противостоять, но оказался в ситуации, когда противостоять было некому. Был лишь Юкхей, которому хотелось доказать, что он всё ещё заслуживает доверия. — У меня был выбор, но я всё равно убил, — но Минхён, оглядываясь назад, думает, что знай он заранее о предстоящей встрече с именно этим человеком, то непременно подумал бы дважды, перетерпел, лишь бы не пришлось потом оправдываться за своё пошлое. Но лица касаются чужие ладони, тёплые и как обычно трепетные, не пытающиеся даже заставить поднять голову, а лишь мягко оглаживающие щёки. Старший навряд ли заслужил это после многих дней молчания, но именно сейчас не хочет внимания на свою несостоятельность обращать, только сам накрывает руками Юкхеевы пальцы и поднимает глаза. В темноте он видит лучше, но, наткнувшись на лицо Вона, понимает, что тот тоже безошибочно устремляет взгляд в сияющие зрачки, смотрит без осуждения, точно так же, как и все разы до этого. — Я не убиваю не из доблести и чести, а потому что боюсь, — говорит парень, — и потому что не желаю зла тем, кто того не заслужил, — он не моргает даже, пусть видит едва-едва, но просто рассчитывает, что сможет распознать момент, когда старший смягчится и перестанет себя винить, — ты думаешь по-другому, и я доверяю тому, как ты это делаешь, даже если не всякие действия могу одобрить. Ты пострадал, а это уже значило, что выбора не было, и я принимаю твоë решение. Принял бы в любом случае. И это обидно, потому что рядом с Минхëном не получается свои ценности отстаивать, хочется только за него цепляться и поддерживать, не важно даже, как многие от его рук пострадали, и было ли то оправдано. Вон сам из-за себя головой мотает, поверить не может, что оказался в положении, в котором одно единственное создание будет ставить выше всего остального, но это того стоит, когда старший тихонько ему в губы дышит и глаза закрывает, в темноте теперь почти становясь равным Юкхею по ощущениям, ведь тоже больше не видит. Парень вздыхает и осторожно его носа своим касается, наклоняясь ниже и не слыша ничего, кроме собственного сердца, отчаянно желающего близости и единения, хоть каких-то осязаемых доказательств, что они и правда нисколько друг на друга не обижены, ничего больше не утаивают, действительно доверяют что-то большее, чем свои жизни, а Вон свою бы точно доверил. Но это наваждение спадает так же быстро, как появилось. Минхëн отчего-то внезапно отстраняется, забирая с собою тепло, и смотрит ему куда-то за спину. Даже в темноте понятно, что подозревает. Вон оборачивается, вглядывается в темноту, но видит лишь силуэты деревьев да кустов, самих по себе принимающих самые разные формы, словно жути нагнать пытаясь и запутать, заставить потеряться среди веток и лесных кочек, не дать вспомнить, откуда они пришли, и в какую сторону двигаться дальше. Раздаëтся тихий треск и нарастает звук приближающихся шагов. Юкхей бы не напрягся — мало ли, какая зверушка ходит, да только старший тянет его за плащ и отступает назад, вжимаясь спиной в дерево. Кто-то среди ночи целенаправленно за ними следует, безошибочно по прямой идëт, будто ориентируется на что-то незримое, точно знает, где найти беглецов и как достать. Не скрывается, не пытается следить исподтишка, нисколько своего присутствия не прячет, но на глаза не показывается, зато точно наблюдает, подбираясь всё ближе. У Юкхея руки холодеют, когда он невольно цепляется за этот звук, пытается в него вникнуть и понимает, что нечто двуногое так плавно не шагает, так часто топать просто не может, а шорох травы такой быстрый, что и на бег не похож. — Лезь на дерево, — шепчет парень, хватаясь за рукоять своего меча, но Минхëн не двигается с места. Шаги прекращаются на секунду, заставив обоих одеревенеть в ожидании, уставиться в темноту и перестать дышать в предвкушении следующего появления неизвестного. Будто кто-то уловил шёпот и остановился, чтобы прислушаться к чужому разговору, затаился и замер, раздумывая о том, стоит ли продолжить путь, либо же развернуться и уйти восвояси с миром. А потом побежал. Побежал так яростно, будто теперь точно знал, у какого конкретно дерева остановились путники, не пытался обогнуть ни многовековые ледяные валуны, ни бьющиеся о тушу ветки. Юкхей обнажает свой меч и оборачивается, не зная даже, сколько у них времени на предостережение. Он потерялся в тот момент, когда взгляд отвëл от чëрной тени, и теперь шорохи слышит отовсюду и одновременно из ниоткуда, путается, а точно ли не его собственное сердце так быстро бьëтся. А Минхëн стоит, не может пошевелиться, только таращится всë туда же, и глаза его в темноте дают неестественный животный блик, когда цепляются за показавшееся движение, следуют за ним, а Вон только на этот взгляд ориентируется, когда безошибочно возвращается к несущейся на них тени. Длинноногое, горбатое и тонкое, но одновременно болезненно вздувшееся, хрипящее и обезумевшее нечто несëтся на них, раззявив пасть так широко, что нижняя челюсть почти касается земли, чуть не цепляясь за траву. Лишь когда сам Минхëн за свой кинжал хватается, Вон понимает, что дела их плохи, но ничего сделать не может. Что-то, казавшееся раньше небольшим, становилось всë громаднее по мере того, как стремительно приближалось, ловко огибая стволы, и парень даже не знал, на каком оно расстоянии, потому что видел лишь стремительно растущее чëрное изуродованное пятно, на которое наставил острие своего меча.       Минхён сзади клокочет угрожающе, пугая только человека, который неизбежно каждый раз на этот фокус ведётся, секундно теряясь. Но впервые этот звук трепещет, трясётся, будто что-то его перебивает, становится тише, действительно напоминая разве что кошачье мурчание, а потом и вовсе пропадает, оставляя лишь топот и шорох травы. И обескураженного Юкхея, не чувствующего собственных конечностей от осознания, что перед ними нечто, ни разу не усомнившееся в своём желании напасть, а позади стоит Минхён, не движется нисколько и даже уже не пытается отвадить незванного гостя.       Минхён, впервые столкнувшийся с чем-то, что никак от себя не может отвратить.       Тварь набрасывается с разбегу, наваливается на обоих всем весом так, что гарпию человеческой спиной вжимает в дерево до хруста в рёбрах, и он вскрикивает от ударившей боли, мечется в попытках выбраться из этой ловушки, но Юкхей сам по силам со зверем сравняться не может, трясётся от напряжения, зажав клинок в широко раззявленной зубастой пасти, и сам ненароком заваливается назад, чувствуя под лопатками что-то неестественное для леса мягкое и вырывающееся. Хочет сказать что-то, не то извиниться, не то в очередной раз попросить уйти куда подальше, но и слова выдавить не может из-за плотно сжатых губ и всего своего внимания, обращённого на странное животное. Размером с оленя, оно наседало и выло почти по-человечьи, клацало своей пастью, каждый раз разрывая её об острие меча, но неизбежно подбираясь всё ближе к стремительно теряющему силы Вону. Ещё немного, и вся его голова окажется в непропорционально огромном рту чудовища, если раньше не добьёт собственное оружие, которым устрашающие челюсти удавалось удерживать с переменным успехом. Минхён позади мычит, потеряв весь воздух, и Юкхей не может больше позволить одерживать над собою верх, наваливается вперёд в попытке вытянуть трясущиеся и нещадно ноющие руки, чтобы хоть немного увеличить дистанцию между всеми тремя участниками потасовки.       Но зверюга видит в этом новые возможности, поднимается на тонкие задние лапы, возвышаясь над обоими путниками, смыкает зубы ценою целостности своего рта и обливается густой вонючей кровью, когда передними конечностями полосует человеческую грудь так, будто под рёбрами копошится крыса, которую так хочется когтями выкопать из живой плоти. Вон невольно выпускает меч из рук в попытке прикрыться ими, но остаётся безоружен, смотрит, как не по-звериному умное чудовище отбрасывает ненужную железяку и пялится своими впавшими глазами, словно насмехается, а потом открывает пасть с кривыми острыми зубами и приближается, готовясь завершить чужую жизнь.       В тот момент парень от дерева отодвинулся буквально на мгновение, но Минхёну этого хватило для отчаянного шага. Он не пытался высвободиться, всё ещё будучи болезненно зажатым, но руку вытянул через Юкхеево плечо, замахнулся что было иссякающих после сопротивления и стресса сил, и саданул когтями по морде твари, тут же ощутив растёкшуюся по пальцам мерзкую жижу. Нечто взвыло, отвело свою огромную голову, но неизбежно вернулось, чтобы закончить начатое, а Юкхей нисколько не мешкал, не подумал о последствиях, когда схватился обеими руками за ринувшиеся навстречу открытые острые челюсти, разводя их в стороны и не позволяя сомкнуться на своём лице. Зубы впились в ладони, намочив рукава кровью, а Вон только и мог смотреть в блестящую в темноте от слюны глотку, готовую поглотить в любой момент. Тепло из-под спины пропадает, и больше он не чувствует ничего, кроме безысходности, стремительно слабеет и теряет надежду, пока изрезанные щёки твари надрывались от напряжения.       Однако он всё ещё был не один, о чём возвестила крохотная искра от крылатого кинжала, вонзённого в голову животного, что тут же взревело и задёргалось, высвобождаясь из Юкхеевой хватки и раздирая его ладони. Оно от человека отвлеклось, разинутой пастью устремилось к вцепившемуся в тёмную шерсть Минхёна, чьё оружие застряло в черепе и проворачивалось со скрежетом и хрустом кости. Ему сил не хватило, чтобы загнать нож достаточно глубоко, убить наверняка и сразу, не подставиться самому, но рукоять отпускать нельзя — вдруг тварь решит сбежать, а это оружие Юкхею дорого. Второй когтистой ладонью парень вцепляется в глаз создания, скалится, заглядывая в здоровый, и ощетинивается, не хочет выдавать, что совершенно потерян и не знает, как поступать дальше.       — Отпускай! — вскрикивает Юкхей, ударяя по горбу зверя рукой и заставляя того опуститься на все четыре лапы, а Минхён только смотрит на человека с непониманием, не обращает внимания на готового к нападению монстра, находящегося катастрофически близко и обезумевшего от боли, — живо!       И сознание тут же проясняется, заставляя резво руку одёрнуть, словно кинжал раскалился и теперь обжигал. Отступая назад, он только и видел, как Вон кулаком вдарил по навершию орудия, отчего то с влажным звуком вошло до самого перекрестия. Зверь весь задёгрался, завалился на бок, перебирая длинными лапами, словно желая сбежать, и завизжал, пока не притих и не замер, оставаясь недвижимым и безжизненным.       Вон долго на ногах не продержался, опёрся о дерево и бесшумно опустился, бросив окоченевшие руки и пытаясь отдышаться. Убить сразу после речи о том, почему не может. Зверя, безжалостно напавшего. Всё было честно, как ни посмотри, но шум животного дыхания стал казаться несправедливым, как только прекратился. Юкхей будто и не помнит, а дышала ли эта тварь вообще, была ли когда-то жива и напала ли вообще, несмотря на боль израненных ладоней.       — Ты как? — спрашивает человек, собрав остатки своего самообладания и обратившись к старшему, который и не знал, куда ему броситься, наворачивая круги вокруг туши и кидая взгляды на Вона.       — Как я?! — впервые его чувства вымещались не в разъярённых глазах, которые, конечно, тоже присутствовали, но и в громких словах, так легко выброшенных, — что это?       Он почти кричит, и впервые Вон слышит чужой голос таким высоким и обеспокоенным, не скрытым за гримасой озлобленности или негодования, отчего сам не замечает, как смеётся.       — Да Бог его знает, — почему-то момент кажется ему достаточно подходящим, чтобы восхититься тем, как сильно Минхён изменился за время их странствий, а тот только смотрит с недовольством и замешательством, потому что человек не звучит как кто-то, едва избежавший смерти. Парень пинает тушу вытянутой на земле ногой и напрягается, чтобы в полумраке разглядеть, с кем они имели дело, а потом в бессилии закидывает голову, ударяясь затылком о дерево, — варг.       Перед ними точно лежало нечто волкоподобное, но с ужасающе огромной пастью и внушительными размерами, болезненно тощими лапами и длинным туловищем, поросшим коричнево-чёрной шерстью.       — Он не отсюда, — с каждым словом Юкхей всё меньше сил в себе находил, чтобы продолжать, — твой лес находится южнее, а этот как раз с юга, издалека. Мы, наверное, ещё не одного такого встретим, если не что похуже.       Минхён в сторонах света вообще не разбирается и понять не может, как же подобное существо оказалось в лесу неподалёку от города, где страшнее людей, казалось, ничего не было. Ему едва удалось восстановить сбившееся дыхание перед тем, как взглянуть на свои окроплённые кровью ладони, а потом и подойти к младшему, чтобы усесться уже рядом с ним, распахнув полы чужого плаща. В суматохе всё слилось в кашу, однако почему-то парень помнил каждый раз, когда зверю удавалось задеть Вона. Рубашка на груди разорвана и окровавлена, тонкие пальцы осторожно расстёгивают её верхние пуговицы, будто Минхён и сам забыл, что ещё ночью их ненавидел и никак не мог справиться, но улёгшееся громкое дыхание человека кричало о том, что были дела куда более важные, чем неприязни и непослушные пальцы, не привыкшие к мелкой работе. Ткань ещё не успела прилипнуть к ранам, и старший осторожно убрал всё порванное, расстегнул плащ, позволив тому скатиться по чужим широким плечам. Минхён злился, сам не понимая, на что. Не мог поверить, что Юкхей умудряется находиться в хорошем расположении духа, пусть и снова пострадал. В моменты опасности младший казался особенно живым, будто, пусть и страшился неудач и трагедий, именно в них находил отдушину, выпуская свои эмоции каждый раз, как всё оборачивалось в благую сторону. Нелюдь не разделял эти эмоции полноценно, лишь начинал ценить своё существование тем сильнее, чем чаще чудом сохранял себе жизнь в моменты, когда, казалось, должен был умереть. Его тоже будоражили напасти, но не радоваться заставляли, а желать действовать решительнее и бежать быстрее, чтобы хоть где-то оказаться. От этих мыслей Минхён закусил губу, чтобы не вздохнуть слишком уж удручённо и не вызвать вопросов, пока Юкхей только с замиранием сердца наблюдал за особенно прекрасным в этот момент сосредоточенным лицом, от которого не мог отвести взгляд даже несмотря на звериную кровь, засыхающую на щеке будто россыпью новых родинок.       — Не болит, — спешит заверить Вон и мягко обхватывает небольшую ладонь своей, но Минхён легко выскальзывает из израненной и скользкой руки, пострадавшей от зубов. Навряд ли парень ближайшее время сможет держать меч, пока его кисти изрезаны.       — Это тоже не болит? — и так хочется разозлиться пуще прежнего на глупые слова, потому что явно ведь болит страшно, даже если жизни не угрожает, но не получается. Юкхей губы приветливо тянет, как только может, даже если грязной тряпкой валяется на земле, а Минхён заражается этим спокойствием и на выдохе улыбается, будто специально пальцами по царапинам на сильной груди проводя, чтобы хоть намекнуть на серьёзность ситуации, в которой они оказались.       — Тоже не болит, — и, вопреки словам, морщится, отчего старший только лбом к его плечу приникает и, без отвращения к липкой крови, покрывшей ладони их обоих, трепетно переплетает пальцы. Ему как никогда хочется, чтобы всё вокруг снова сияло, а их тела не изнывали, мешая наслаждаться обществом друг друга.       Они оба молчат, пока бордовая жидкость накрепко сцепляет из друг с другом, а Юкхей делает то, о чём думал так давно, но никак не мог решиться, и легонько дует на торчащее из-под тёмных волос ухо, которое едва заметно подёргивается. И смеётся, потому что да, именно так обычно гарпии делают, когда им что-то не по нраву. Навряд ли он выкинул бы такую глупость, не находясь в эйфории из-за их спасённых жизней.       — А ну, не надо… — Минхён только причитает, вжимая голову в плечи, ведь щекотно это, но ещё больше отчего-то неловко, слишком интимно будто, — это странно…       И лицо поднимает, чтобы столкнуться с чужим взглядом. Совершенно счастливым и окрылённым, невзирая на ранения и боль, пережитый ужас и даже шерстяную тушу, которая никуда не делась. Кривится весь от смущения — не привык просто, чтобы кто-то смотрел с таким благоговением, но уйти от этого не хочет. Пусть странный человек продолжает смотреть, пока их пальцы переплетены, а сердца снова бьются так быстро, словно очередной варг бежит из самой чащи, чтобы настичь утративших бдительность ребят.       — Я должен был сразу понять, что эта красота не принадлежит моему миру, — и Юкхею хочется тихонько убрать прядь волос с чужого лба, чтобы исправить принадлежность этой «красоты», сделать её своей, даже если звучит эгоистично, да только оказывается, что их руки от крови слиплись и при попытке разжать ладони раны болят нещадно.       Но он потерпит, ведь то значило, что и Минхёну никуда не деться.