И всё пройдёт, коль воля будет.

Где-то за стеклом бушевала метель, тихо так.. завывала, стуча белыми хлопьями по стеклу, да пела. Пела что-то старое, давно позабытое и скрытое столетиями её жизни, но такое дорогое и милое сердцу девичьему. Пальцы движениями аккуратными цепляли иголку, что вела нить за собой через плотную ткань, крестик за крестиком - появлялся рисунок причудливой формы на полотне прочном. Глубоко за полночь было, когда дело в руках её расцветало. Быть должно все обитатели Заполярного Дворца спали в своих комнатах уже давно, умиротворенно и тихо, как и бывает в час поздний такой. Ибо и работы даже, по обычаю громкой, слышно не было от жильца нового - парнишки из Сумеру, что месяцев три эдак назад был Педролино пригнан. Юн совершенно, лет шестнадцать - больше не дать, пылок и, в возраста силу, строптив. Однако чего ум его стоил только - всю библиотеку облазил, чертёнок, да в запретный отдел залез нагло, книги стащил, а на следующий день, бедный Пьеро, увиливал от «игрушки», дабы в его бороде не образовалась проплешина, что зарастать будет долго. И песни скорбной в голосов тысячу, слышно не было ныне откуда-то из дальнего крыла дворца. Голубка милая её наверняка забылась уж в своих мучениях и ныне дремала под грезами сладкими о днях прошедших. Покойна та во время последнее перестала быть вовсе - хворь непонятная поселилась в теле юном и отступать не хотела никак, всё продолжала изводить да мучить. Из раза в раз Архонта сердце беспокойное сжималось при виде девы, что лежала в постели своей днями, стенала от боли и жара и не плакала почти: всё бесполезно было - не помогало уже. А врачеватели не могли никак ей помочь, руками все разводили из раза в раз: что человека излечить может, существу магическому - не поможет, лишь облегчит страдания на срок краткий, а после, вновь, с новой волной всё накатывалось, погружая в те же пучины. Поэтому им оставалось лишь ждать, пока само тело не сможет избавиться от заразы, пока заново утром, однажды, на завтраке будет присутствовать её фамильяр, весёлым трезвоном песню поя, а пока пусть отдыхает. И ей спать хотелось невообразимо, коль откровенной быть, но минутка свободная, порою, не так часто и выдаётся теперь, да и жалко как-то было свечу восковую, что может и не загореться утром следующим от фитиля, коего малое количество было уже, посему она и будоражила себя из раза в раз, дабы эту часть узора закончить до рассвета, а после ещё и пару часов подремать немного, пока кто-то не осмелится разбудить государыню. А так, стежок за стежком узор расцветал, а нитка всё вилась на столе, в своём количестве уменьшаясь, пока пение беззвучное всё продолжалось. Полпервого. Час ночи. Полвторого. Стрелки всё спешили и спешили, и каждый раз минутная проделывала этот круг тяжкий, длиною в шестьдесят минут. Вот, и час второй уж близится к своему логическому завершению, а за ним третий последовать должен, а сна так и нет, да пить захотелось - жажда замучила от чего-то. Всё дело отложено было вскоре и решено: на кухню заглянет скоро и в постель ляжет, коль от рассвета недалеко стало сейчас. Огонёк малый потух, скрываясь под чашкой и всего-навсего после себя оставляя запах гари едва уловимый. Со своего места поднимается, тихо зевая, шаль тёплую на плечи накидывает и ступает к двери тяжёлой, та натужно скрипит, отворяясь и ведя в коридор. Темно было здесь, хоть глаз выколи себе, и лишь редким слабым свечением камней драгоценных, дарованных ей Гео Архонтом, было освещено кое-где вдалеке, по просьбе её. Шторы тяжёлые вдруг зашумели, внимание привлекая к себе, но успокоились сразу, стоило только внимание на них обратить - сквозняк, должно быть, где-то теперь есть. Стоило по утру служанок оповестить, чтобы в неделю ближайшую всё кончено было. Покойно. Даже половицы под ногами не смели скрипеть, хоть и до кухни оставалось всего ничего - путь большой проделан был. Замирает государыня, не смея ступить дальше - что-то вспугнуло её, насторожило. И вновь… нет. Шаги едва слышны, дыхание тяжкое и стон болезненный. Недалеко - рядом совсем. Ей не могло показаться. С места своего срывается Царица, пока разум услужливо рисовал картины: будь то со служанкой верной чего случилось, несчастный случай; будь то бойня развернулась страшнейшая там, и теперь всё в крови застыло, как некогда в катаклизме. Тошно стало от воспоминаний даже теперь. На месте оказывается Крио Архонт, замирает, прямо у самых дверей распахнутых настежь. С лица её ветер грозный пряди волос сдувает и снег хлещет в лицо, но здесь нет никого - дальше стоит идти. Морозно здесь, на улице. Шумно. Углубления на снегу, свежие, неглубокие и человечьи видны. Следует им, рядом идя, следя, дабы из виду не исчезли. Трудно идти, почти невозможно, но продолжает движение. Песня баюкающая слышна стала, надрывиста - ветер её перебивает. И вдалеке, фигурка показалась девы, что ветер теснял. Лёгкая рубашка ночная развивалась, так и норовя порваться сейчас, метались шелковистые волосы её, а крылья, на затылке расположенные, припали к нему в страхе, как бывало. — Голубка! — криком громким зовёт государыня, продолжая ступать. Песня всё продолжает литься уж громче и громче, надрывистее, вопреки вою. — Голубка? — в лицо хлестают белые хлопья, отдаваясь тупой болью в щеках из раза в раз. Царица в метре от фамильяра движение своё прекращает и смотрит на ту, не смея касаться. — Разве не страшно вам здесь, стоя на этом морозе, моя государыня? — отвечает ей дева, еле различимо сквозь эту пургу, голову свою приподняв, и смотря куда-то вдаль, в высоту. Замолкает, ладонями прикасаясь к лицу - от мира его пряча, а лишь после продолжает, сбивчиво, — Я… Прошу извинить.. Нет-нет, я.. мне плохо: меня терзают сомнения из раза в раз и так каждый день. Тот чужак.. нет, я не должна его так называть. Пьеро, Госпожа. Всей моей сущности кажется, будто его здесь быть не должно, сейчас. Мне страшно. Я боюсь, что… По щеке, слезинка катится, первая. Тело чужое всё напрягается, мускулом каждым - мысли, что терзали её столь долгое время, наружу выходят, обнажая истину: — Мне из ночи в ночь всё сон один снится, государыня! Я не желаю, чтобы и Снежная стала ещё одними руинами от шпиля с Небесного Порядка, подобно его нации!… Я..! Она договорить не успевает, на полуслове становясь, как в объятиях нежных, материнских, оказывается. Воздух слышимо еле в себя вбирает, сжимает в руках одежду чужую и в рыданиях бессильных заходится, вздрагивая из раза в раз, пока руки в утешении спину оглаживают, от шеи до поясницы проходя, а потом возвращаясь обратно, и заново всё. Пока слова добрые шепчут на ушко: — Тс-с-с-с… Будь покойна, голубка, ныне не стоит бояться, ведь я здесь, — успокаивает её Царица, голову на плечо к ней положив, — Спи, засыпай, Коломбина, позволь не тревожить тебя мыслям этим и пусти их, пускай оставят тебя в моих руках. Обещаю тебе, что шип не достанет нашу Снежную, тише. Нам домой пора уже. — Спи, дорогая.. спи…

***

На руках её, в шали, спит сном спокойным Третья предвестница, опираясь на свою государыню. Уже и Заполярный виднеется, и на встречу к ним шагают фигуры две с заспанными физиономиями. — Ваше Величество, что случилось? С вами всё хорошо? — слышится голос, и свет в глаза льётся. И всё замолкает в безмолвии, отступая. Наконец-то.. рассвет тёмную ночь сменяет, безмолвное обещание, понятное только ей и голубке, давая.