Её личное спасение

Зоя дверь в покои закрыть не удосуживается и сразу же на кровать падает. Устала. Устала-устала-устала. На губах кровь — последствия встречи с фьерданкой — ещё не стëрта, голова кружится, а между рëбер побаливает. Как-то многовато воздействия гришей на её тело за последнее время. Сначала эта шуханская святая, будь она проклята, затем сердцебитка под паремом, которую теперь проклинать смысла нет, мертва уже. Сперва кажется, что ещё немного — и блаженное забытье поглотит. То самое, о котором Назяленская мечтает, носом в подушку утыкаясь. Но проходит минута, две, десять, двадцать, час. Ничего не меняется. Только мысли в голове беспокойно крутятся, одна сменяет другую, и хочется себя по лбу ударить, выбить это всё. Не думать. Чем больше осознаëшь происходящее, тем хуже становится. В комнате полутьма, лишь лампа горит, и это немного мешает. Шквальная может задуть её, не вставая, но почему-то этого не делает. Твердит себе о том, что хочет ещё поработать, а в сознании мелькает фраза "не хочу оставаться в темноте" вместе с образом Дарклинга, расширяющего Каньон. Как тогда все в Новокрибирске испугались... а кто-то даже начать бояться не успел, погиб сразу. Было ли страшно Лилиане? И имеет ли право бояться темноты она, Зоя? Та, что пережила гражданскую войну? Та, что, Святые побери, жива? Да тут радоваться надо, а не сопли разводить и жалеть себя, было бы ещё, за что жалеть... Назяленская ворочается, с раздражением (весь мир злит, а она сама — больше всех вместе взятых) диадему откладывает, но вещица падает, словно назло. С противным звоном бьëтся о паркет и заставляет владелицу подняться с кровати. И, кажется, всё нормально, только вот каким-то образом получается ногой о тумбочку удариться, причëм довольно сильно. Синяк точно будет. Зоя сдерживается много где. В коридоре Прялки во время разговора с Алиной, на балу в честь помолвки Николая, с которой хотелось сбежать, в Шухане, даже на коронации. Сначала действительно было весело, а потом... А потом — суп с котом, как говорила тётя. А метафорическое "потом" наступило прямо сейчас. Вот оно, когда садишься на постель, физически не чувствуя ничего. Она действительно вытерпела много чего. Но как следует поплакать хотелось и раньше, а тут слëзы на глазах сами от раздражения появляются. — Идиотская тумбочка! — знает, что проблема далеко не в мебели, но всё равно пинает её, бьёт кулаком по кровати и одной рукой пытается бант на платье развязать. Не выходит, и от злости шквальная готова молнию во что-то пустить. Может, себе в голову, тогда все проблемы крайне быстро решатся. — Ненавижу! Что именно Зоя ненавидит, уточнять не приходится. Хорошо, что рядом никого, потому что самой бы узнать, а уж объяснить кому-то — задача непосильная. В детстве она часто плакала от раздражения. Обычно в такие моменты её никто не утешал, но иногда рядом оказывалась Лилиана. У неё получалось за пару минут успокоить племянницу в любом случае. А сейчас... а что сейчас? Пойти и попросить объятий? Признаваться в том, что ей это нужно, пусть даже не вслух, пусть даже не при ком-то — унизительно. Ладно, не то чтобы жизненно необходимо, просто было бы славно получить хоть немного тепла. Алина и Женя с ней не холодны, очень даже добры, но этого мало. Святые побери, настолько мало, что на шею к подругам бросаться хочется. Особенно к той, что не так давно Каньон уничтожила. А чего плачет-то? Вроде всё хорошо. Всё закончилось. Только вот мир изменился слишком сильно. Тётя мертва. Больше не получится надеть ставшую родной кефту. Теперь есть гора новых обязанностей, к которым привыкать придётся двести лет. Хотя бы цель в жизни имеется, и на том спасибо. Но сегодня об этом думать совсем, совсем не хочется. Зоя не слышит, как открывается дверь. Не осознаёт, что вошедший удивлённо ахает и всплëскивает руками. Едва ли чувствует, как прохладные ладони касаются её лица, как с губ платком кровь стирают. — Святые, что стряслось? — изумлённо шепчет приятный девичий голос. Затуманенный от слëз взор кое-как воспринимает сиреневую ткань халата и пряди каштановых волос. И Назяленская честно собирается Алину прогнать, пусть даже не хочется, но вместо внятного "оставь меня" вырывается рваный всхлип. Она пытается дышать глубоко и ровно. Только вот получается лишь хватать воздух ртом и держаться за Старкову. — Поплачь, если хочется, — тëплые руки прижимают её ближе, гладят по голове, по спине, голос что-то с нежностью шепчет. А Зоя слов совершенно не разбирает и позволяет себе (впервые за долгое время) отключить голову. Вообще-то, у Назяленской был план. Завалиться работой настолько, что времени на мысли о своих ранах просто не останется. Только с самого момента знакомства со Старковой все планы летят в Каньон. Хочется ей в плечо впиться со злостью, пусть знает, или слёзы вытереть и поцеловать сильно, след оставить... Вместо этого она в это самое плечо утыкается. Алина её баюкает, точно ребёнка. Волосы ей расплетает, когда чувствует, что Зоя постепенно затихает, осторожно от себя отстраняет и на кровать укладывает. Что-то приговаривает, слëзы ей вытирает и расстëгивает пуговицы на розовом платье (цвет идиотский, фасон ужасный, как только на это уродство согласилась). Кажется, нынешнее состояние называется коротко и ясно: «нервы сдали». Как говорит Женя, с каждым бывает. Зоя ловит взгляд Алины и неожиданно улыбается. И начинает смеяться. Громко, заливисто и не совсем адекватно. — Всё хорошо? — обеспокоенно интересуется заклинательница Солнца. — Мне стоит переживать о твоём психическом здоровье, или это ты просто так? И Назяленская честно хочет ответить, но не может, задыхаясь от хохота. Алина замолкает. Зоя смотрит на неё и успокаивается лишь минут через пятнадцать, когда выражение лица собеседницы перестаёт забавлять. Нет, ну как она ресницами хлопает… Анекдот ходячий. Прямо как сразу после прибытия в Малый дворец. В комнате повисает тишина. Её нарушает лишь тиканье часов, стук капель дождя за окном да редкие истеричные смешки (или всхлипы, сама уже не отличает). Лампа горит ровно, не раздражающе. Свет от огня падает на каштановые непослушные волосы. Старкова не замечает, а Назяленская находит это очень даже красивым. — Знаешь, мне жаль, что такая женщина досталась кому-то, кто не я, — хмыкает она, помогая Алине стянуть с себя платье. — Не будь я в таком состоянии, не посмотрела бы, что ты почти замужем. — Не будь я так пуглива, давно узнала бы, что ты по этому поводу думаешь, — щёки её румянцем пылают, а руки подрагивают. Волнуется. Чего ещё ожидать от керамзинской сиротки, едва ли познавшей больше одного любовника. — По какому поводу? Ты о том, чтобы тебя отыметь, или о том, чтобы увести тебя у жениха? — интересуется Зоя. — Кстати, я не понимаю, почему меня интересует не только пара ночей с тобой, но и времяпрепровождение вне постели. Я бы с тобой прогулялась куда-нибудь… — Это было приглашением на свидание? — Алина оглядывает девушку в полупрозрачной кружевной рубашке и краской ещё сильнее заливается. — Знаешь, я тоже немного не понимаю. К Малу и Александру я испытывала совсем не то, что к тебе. — И это хорошо? — Назяленская чуть отодвигается, освобождая место для Старковой. Кажется, сегодня вечер откровений. Сама уже вдоволь поделилась мыслями и эмоциями (если истерику вообще можно так назвать), теперь очередь собеседницы. — Да. Да, с тобой лучше, чем с ними. С тобой не страшно, — и в этих словах искренности и признательности больше, чем в чём-либо другом в этом мире. Алина укладывается рядом, кладёт голову на грудь Зое, и та окончательно успокаивается. И сама вскоре проваливается, позабыв о недавних слезах. Они всё обсудят. Потом. Сейчас ни к чему. На следующее утро Женя скажет: «передружили». А потом красочно распишет, почему их отношения — хорошая идея. А Зоя очень-очень захочет ей поверить. Потому что впервые в жизни мечтает, чтобы у них всё получилось.