Колыбельная для Анк-Морпорка

На Анк-Морпорк обрушился дождь. И ночь. Ваймс сидел в кабинете, распахнув окна. Холодная водяная взвесь залетала внутрь, добиралась до его усталых плечей и ерошила битые сединой волосы на затылке. Бумаг не становилось меньше. Боги, казалось, будто бы их становилось только больше. Ваймс глубоко вдохнул ледяной сумрак своего города. Не важно, что могут чуть поплыть чернила на рапортах, ничего, что нужно будет чистить нагрудник, брошенный возле стола, не важно, что к утру спина опять заноет — не мальчик же уже… Стражник вдохнул свой город, как дышат женщиной в общей постели, как дышат любимой, слегка сварливой, доброю женой… Потом, чуть улыбнувшись, поднялся, приладил свой доспех, закрыл окно, и вышел в ночь, беспечный, как молодой влюбленный идиот. Над Анк-Морпорком ночь замешалась с дождем, темная, будто кофе, как черная желчь или, может, лекарственная настойка. Ветинари затеплил свечу в дополнение к прочим, уже перед ним горевшим. А потом, словно противореча себе, сел ровнее, зажмурив глаза. Дождь настойчиво барабанил по крышам Дворца, словно нетерпеливыми пальцами, и Патрицию чудилось темное море, колышащееся, волнующееся под окнами. И Патрицию чудилась лодка, разрезающий волны челн. И Патрицию чудился тусклый фонарь на носу, и Патрицию чудился приторный и соленый запах — патоки, пота, сирени… В сухих пальцах подрагивала депеша, с пера тихо стремилась стечь синяя капля… Как будто ощутив перемену, размеренно, совершенно отчетливо, аккуратно вошел секретарь. — Ваша Светлость, я могу быть свободен сегодня? — Конечно, — ровно, мягко ответил Патриций. — Послушай… Стукпостук, по дороге прикажи, чтобы с кухни доставили чашку какао. — Одну, сэр? Над Анк-Морпорком мягко раскинулись тучи. Может быть, кучевые, хотя — перисто-дождевые, скорее. Они скрыли Луну, но красивая светловолосая девушка все равно, скинув с себя одежду, свернулась клубком у камина, позволяя чесать себе шею. Над Анк-Морпорком глухо звенели полночные колокола, но мужчина, запустивший свою руку в длинную шерсть, все слышал где-то на грани памяти: звон кирки где-то в горном отвале; звон кружек в тесном баре с низкими потолкаим; звон мечей в старой битве; звон монеток в жестянке на кухне — бесценнее древнего золота… На коленях мужчины лежало письмо от родителей — волк внимательно слушала чтение. По Анк-Морпорку шел часовой. По Анк-Морпорку крался убийца. Где-то в теплом загоне, заполненом светом, криками и суетой, была женщина — запыхавшаяся и счастливая, разрумянившаяся от трудной работы, заботливо укрывавшая раскаленным одеялом из угольев яйцо насмерть испуганной неожиданным материнством молоденькой «курки» — зеленой болотной драконицы. По Анк-Морпорку в небе бродила большая корова — и прочие звери. Спал мальчик, и Анк-Морпоркский дождь осторожно напевал ему песню. В Анк-Морпорке танцевали под ливнем отчаянные супруги, он — в коричневом продранном сюртуке, она — в бархате, темном как ночь, и таким же насквозь промокшем. От нее пахло дымом дамских сигарет, от него — паровозным… И в Анк-Морпорке правила полночь. И было — спокойно-спокойно.