И все-таки птичку хочется в руках

Да что романтичного в птичках? Хайтаму не понять, почему весь Большой Базар сходит с ума от приезда какого-то странного фрик-шоу. Выступление строго с двенадцати ночи, проход только по билетам, которые можно приобрести у снующих по городу коротышек в мантиях. Не понять ему и того, почему все соловьем заливаются о красоте одного танцора из труппы, словно никогда гибридов не видели. Вот ещё. Вон Тигнари наполовину фенек, ему что-то оды никто не пишет (разве что Сайно шутки). Тигнари же ему билет и всучает, стоит аль-Хайтаму начать ворчать по поводу разлетающихся перьями по ветру разговорчиков про птичку. — Сходи и сам посмотри, чего душу травить слухами. Хайтам отнекивается, но билет берет, когда Тигнари грозится его выбросить за ненадобностью. Тонкая картонка с картинкой купола шатра и синичек мозолит глаза весь день, не дает уснуть ночью, а в день выступления так и вовсе лишает всякого желания работать. Кого не спроси, двух слов связать не могут, что же такого они там увидели, отчего интерес только сильнее вспыхивает. Время пролетает незаметно. Вместо привычного щебета птиц наступает сумеречное затишье. Аль-Хайтам бежит что есть мочи из столицы в сырую прохладную ночь, боясь так никогда не понять. Перед шатром будка, а в ней розоволосая девица кормит морой круглое существо, напоминающее электро слайм. Она не обращает на Хайтама никакого внимания, будто он не выше нее в два раза, а такой же крохотный, как колибри. — Вот билет. — Вы опоздали, — говорит она, стягивая очки-звездочки с переносицы. Ну вылитая гардеробщица из Академии. — На минуту. — Наша труппа не терпит к себе неуважительного обращения от гостей. Послушайте, молодой человек… — Хайтам едва не задыхается от возмущения. — Да будет тебе, Дори, — разносится за спиной, аль-Хайтам оборачивается. И застывает, словно человек, увидевший феникса — чудо из чудес. — Пропусти, под мою личную ответственность. А уж с джинном я сам потом разберусь. Дори хмыкает и неохотно возвращает билет. Хайтам невидяще идет за ним, разглядывая сложенные крылья, серебром переливающиеся в свете полной луны. Это точно тот самый. Бесспорно. — Тебе повезло, что я вышел подышать свежим воздухом перед выступлением. Дори не любит нарушать контракт. Хайтам не спрашивает, он вообще мало что может сейчас сказать. Гибрид приподнимает красную ткань шатра и пропускает его внутрь, мазнув одобрительно крылом по спине. У Хайтама мурашки по коже. — Добро пожаловать на шоу. В тусклом свете красные глаза горят особенно ярко. Выступление проходит как в тумане. От чудес кругом голова, хотя чего только аль-Хайтам не повидал за время работы в Академии, чтобы не поддаваться на фокусы. А там весь арсенал: и пилы, и фаер-шоу, и разные трюкачи с редкими мутациями. На фоне мелькающих полуобнаженных тел некоторых гибридов крылья не кажутся таким уж странным приобретением, наоборот, благословением, если пользоваться ими, как Кавех. В плавных движениях грации больше, чем у стоящей на одной ноге цапли. Руки будто лишены костей, когда изгибаются дугой, вторя морской волне. Плавные движения становятся резкими. Бусы бьются друг о друга с легким позвякиванием, тающим на фоне нарастающего грохота барабанов. А может, это грохот его сердца. Хайтаму не понять. На Кавехе из одежды только простые шаровары, и Хайтаму почти стыдно от своего вожделенного взгляда, с которым он следит за каждым движением танцора. Почти, потому что самому Кавеху не стыдно. По каждому движению рук, по каждому взмаху крыла, любовно поглаживающего обнаженную грудь, ощущается наслаждение собственной красотой. И небольшой зал человек на пятьдесят это чувствует. Все они хотят его. И никто не в силах уйти после конца выступления. Наваждение отпускает Хайтама сразу, словно вода, скатывающаяся с оперения. Но все равно ждет чего-то, как и все. Конечно, ведь обещали фотографии с любимчиком за баснословные пятьсот тысяч моры, а значит, еще одна возможность увидеть Кавеха вблизи. Под куполом шатра невыносимо душно, и как он только не заметил сразу. Ожидание растягивается, какие-то из зрителей теряют терпение и уходят, но многие сидят, даже когда проходит пол часа. И что же среди них забыл уважаемый ученый аль-Хайтам? Он скрипит зубами от непонимания. Смотрит. Кавех сидит воркует с танцовщицей. Тоже красивая, но на его фоне совсем пропадает. А глаза как у ястреба за километр замечают заинтересованный взгляд. Хайтам отворачивается, хмыкнув про себя. Еще подумает, что зацепил его этот… этот напыщенный… Даже в голове у Хайтама язык не поворачивается назвать Кавеха петухом, хотя очень хочется. Так и просится, когда тот в центре внимания вокруг танцовщиц, расхаживающих вокруг него. Но Кавех слишком красив даже для того, чтобы опустить до павлина. Никакие оскорбления не хотят задерживаться, хочется только хвалить. Фотосет по итогу отменяется, говорят, мол, камера сломалась. Аль-Хайтам уходит с обидой и презрением напополам. Что ему вообще в голову взбрело? Птичка в небе ему вовсе не по зубам. А Кавех и есть перелетная птица: их шоу никогда не задерживается в городе больше, чем на месяц, только где-то там в безжизненной пустыне они делают привал для отдыха и обновления программы. Не то, что он, всю жизнь проживший в стенах Академии. И все-таки птичку хочется в руках. Он бредит им. Ни вздох, а замирание сердца, ни еда, а безвкусные помои. Кто в самых безумных мечтах мог предположить, что Хайтам абсолютно бесповоротно влюбиться с первого взгляда. Да в кого! В какого-то крылатого гибрида танцора. Самая настоящая дикость. И больше всего — страх. Кавех не оставляет его нигде: видится среди людей скользящей тенью золотых волос, а в мыслях слышится шуршание крыльев и трелью смеха. Хайтам запирает себя в Академии, не ходит дальше Базара, боясь вернуться под купол красного шатра и раствориться безвозвратно. Но Кавех находит его сам. Стучится прямо в дверь дома, врывается ураганом и остается с первым упавшим золотым пером. Позже после выпитой в одного бутылки вина он жалуется, что устал линять, так еще и крылья тяжелые постоянно тянут назад. А сам ползет на него, придавливает к дивану своей тяжестью. Крылья ложатся по обе стороны, щекоча кожу. — Что ты делаешь? — А не ты ли смотрел на меня с таким похотливым взглядом все выступление? Думаешь, я не заметил. Все ждал, пока же ты придешь ко мне в гримерку, но ты так и не решился. У Хайтама так и просится на языке «хотел», и пусть от цирка он бежал в ужасе от собственных мыслей. В губы впиваются жадно, словно хотят высосать всю душу. Хайтам не успевает отвечать, только все портит попытками запустить пальцы в шелковистые волосы. Кавех дергает его руки кверху, тянет за нить, удерживающую рубашку на спине. — Тебе можно только смотреть. Хайтам хочет возразить, но не может. Слишком уж взгляд у Кавеха говорящий, чтобы рисковать жизнью. Желанное тело красиво блестит в свете гостиной, мышцы ходят под золотистой кожей, а лицо так соблазнительно розовеет. Хайтам кусает губу от напряжения и зависти самому себе, и терпит зудящее желание прикоснуться. Кавех на нем будто в очередном своем танце — безудержная страсть. И птичка вроде бы в руках, а все равно как будто в небе. Такой далекий и совершенный. Даже взмахи крыльев лишь для того, чтобы подняться до самого кончика и с размахом опуститься на всю длину. Глаза Кавеха закрыты, а ресницы подрагивают будто в поисках одного ему изведанного ритма. Аль-Хайтам не требует от него ничего, пусть сердце рвется на куски, пока руки стискивают простыни. Он же хотел именно этого, верно? Крылья Кавеха мелко подрагивают, когда он изливается Хайтаму на грудь, а после льнется к нему как попугайчик к руке. Погладь. Похвали. Я так хорош. И Хайтам, наконец, может сделать то, что больше всего хотел. Он запускает руку в волосы, а другой поглаживает перышки. Он до сих пор твердый, хотя Кавеху все равно. Возбуждение сходит на нет. И птичка однако же в руках. А все-таки не стоит мечтать об облаках.