Весна в любое время года

Сяо иногда излишне пессимистично думает, что в его жизни слишком много проблем.  То сессия в университете слишком сложная: преподаватели не люди, а звери — цепляются за каждое слово, искренне веря, что бедный студент, зубривший билеты всю ночь перед зачётом, реально сможет достать из памяти то, что там препод говорил на лекции. Никто так не сможет! А если и сможет, то Сяо этому кому-то с уважением пожмёт руку. И потом, наверное, сломает её из зависти.  Либо же на работе завал. Его начальник тот ещё Цербер — вечно цепляется со своим: «Думаешь, раз ты студент, то тебе будут поблажки делать? Я, Сяо, тоже когда-то учился и параллельно собирал по кусочкам развалившийся бизнес отца. Мне тоже было трудно». Да Сяо спорит, что ли? Он же и не жалуется вовсе, только лишь зевнул один раз да на излишне шумную Тао поморщился и всё. Кто сказал, что его что-то не устраивает? Ну, кроме Ху Тао, она вечно не устраивает.  Да и семья его — тоже настоящая проблема. Вечно забывающий кошелёк отец — Сяо искренне не понимает, как его папа умудряется обворожить всех продавцов мира и уговорить продать ему «эту вот самую, да, именно её» конфетку для дочери. Угадайте, кто потом эти долги возвращает? Так что, да, Сяо отца, конечно же, любит, но проблемой от этого он быть не перестаёт.  А ещё и погода за окном премерзкая: снег валит с самого утра, мокрый, густой. Белая каша заполонила улицы, и сугробы блестят ледяными корочками с утра пораньше. Сейчас, в свете фонарей и гирлянд, они переливаются разноцветными красками и крошатся под ногами ползающих в снегу детей. Сяо как-то тоже решил сократить путь и пойти не по проторенной дорожке, ногой наступил на крепкую с виду корочку, так и провалился по колено, шипя от злости. Ботинок насквозь промок (впрочем, как и штанина), штаны тоже, и это проблема! Ему так-то до дома тогда ещё минут тридцать пришлось идти — в деревне-то, куда он с радостью перебрался на новогодние каникулы, автобусы не ходят.  И кто там говорил, что зима прекрасна? Крупные снежинки, оседающие на пушистых ресницах, витиеватые узоры на окнах, что рисует иней в холодные ночи, разноцветные от обилия шаров, мишуры и прочей новогодней ерунды ёлки и — о боже, самое мерзкое — ледяные горки. Не те, с которых только на ледянке (в крайнем случае — картонке) с визгом и ором, а те, на которых со свистом вниз и потом вверх тормашками, чтобы отбитый копчик ещё неделю болел, а Сяо обходил проклятое место стороной, снова утопая в сугробах. Почему их улицу не посыпают солью? В плане, не для изгнания демонов, конечно же, а чтобы не скользить, да (хотя Сяо изгнал бы парочку соседей, а то уж больно приставучие и улыбчивые, а у него на улыбчивых аллергия).  В общем, проблем у Сяо много. Даже порой слишком. Порой слишком незначительных. Возможно, он склонен драматизировать. Возможно, совсем чуть-чуть пессимистичен. Но это же не мешает ему жить? И сам он никому не мешает, сидит в своей конуре, закутавшись в одеяло по самый нос с ноутбуком на коленях и недоделанным проектом по фотографии. Боже, дедлайн уже через неделю, а он даже тему не придумал. Его точно отчислят. Вот сто процентов, даже не посмотрят на огромный талант и усердие, с которым Сяо пилит тяжёлым взглядом преподавателей, мечтая, чтобы они провалились под землю. Курсор на открытом вордовском файле мигает чуть ли не тоскливо, и у Сяо на душе тоже, вообще-то, ещё как тоскливо, на часах чёрт знает сколько времени, за окном ни зги не видно, у него совсем чуть-чуть слипаются глаза, и в душе неприятно шевелится червячок беспокойства, который удавалось душить последние часов… э-э, пять? Неважно, Сяо не считал. Такое ощущение, что он все пять часов и проглядел в ноутбук, изредка елозя пальцем по тачпаду, чтобы экран не погасал. Так вот. В душе червячок неприятно шевелится, и явно не из-за голого проекта, у которого даже листочка нет, чтобы прикрыть все непотребства со смущённым: «Не подглядывай». А что подглядывать? Смотреть нечего. Пустой вордовский файл, грядущий незачёт и растущая в душе тревога. Последняя — явно не из-за файла. Последняя — из-за самой главной проблемы в жизни Сяо, которую он — не подумайте — не забыл, просто предпочёл не называть. Потому что- Звонок в дверь ровнёхонько в ту самую секунду, когда Сяо уже решил сдаться в плен жрущим его демонам и потянулся рукой к телефону, вынуждает дёрнуться на месте и почти грохнуть ноутбук на пол. Помяни чёрта. Сяо стекает с дивана лениво, словно нехотя, вопреки желанию вскочить и помчаться в коридор быстрее Флэша, но он не хочет признавать собственные слабости, оттого и двигается нарочито медленно, неторопливо, чтобы, распахнув дверь, столкнуться с двумя вовсе не недовольными от долго ожидания глазами.  Глазами его самой главной проблемы. У проблемы нос красный. Бороды белой нет, красной шапки тоже, на нём так-то вообще шапки нет, а когда уходил, точно была, Сяо лично напялил. И мешка с подарками тоже нет, зато есть полные ботинки и шиворот снега, трясущиеся от холода ладони в варежках, которые можно выжимать. Талую воду часто советуют использовать во всяких призывах и приворотах, может, стоит попробовать? Призовёт какого-нибудь бесёнка и попросит бесить всех тех, кого Сяо так яростно и старательно недолюбливает. Хотя нет, не стоит. Ему и одного бесёнка достаточно. У этого бесёнка-личной проблемы ещё и бисеринки растаявших снежинок в ресницах, замёрзшие в сосульки косички, с которых уже, подтаявших, начинает капать вода, и широченная улыбка на всё лицо. Сяо почти слепнет, оттого и закатывает глаза, принимаясь расстёгивать промокшую куртку с его ада номер один. У последнего просто руки не слушаются, за собачку даже схватиться не может, вот и хихикает, бестолочь, радостно, и глазищами сверкает так ярко, что выколоть хочется. — Ты все сугробы собой собрал? — спрашивает как будто невзначай и хмурится злобно, стягивая куртку с плеч.  Надо не забыть повесить на сушилку. — Да, — радостно вещает чудовище в ответ и вытягивает замёрзшие ладони вперёд — Сяо обхватывает их своими машинально. И греет тоже по привычке, вы не подумайте, — снега столько навалило, мы целую войну с соседскими детьми устроили! Ты бы видел лицо Тартальи, когда я зарядил ему снежком в лоб! «Тарталья заслужил», — мысленно злорадствует Сяо, нехотя отпуская нагревшиеся ладони и принимаясь расшнуровывать ботинки. — Напомни, сколько тебе лет? — Двадцать один, а что?  У его личного беса голос переливается всеми оттенки хитрости и задора. У него вообще своя нотная грамота, свои мажоры и миноры, и Сяо каждый раз глохнет на звонкой ля, отдающей нотками нежности и заливистой радости.  — И ты три часа носился по двору с детьми. — Ты не понимаешь- Не понимает, это правда. У Венти, его личного беса-проблемы и ада номер один вообще всегда один и тот же аргумент на любой упрёк Сяо. — Ты не понимаешь, то яблоко было самым красным, естественно я захотел залезть на дерево, чтобы его достать! — Ты не понимаешь, у малышки Яо Яо мяч в речку упал, она так горько плакала, что я не мог не помочь! Но Сяо после объяснений понимать больше не начинает. Он лишь ещё больше не понимает, глядя в восторженные глаза Венти, — там чуть ли не фейерверки взрываются, тонкими нитями от зрачка до кромки радужки тянутся изумрудные смешинки — и тяжело вздыхает.  Откуда столько энергии в этом человеке, знает, возможно, только сам Господь. Или Дьявол. Дьявол, возможно, даже на пару с ним зажигал бы на крышках котелков с варящимися внутри грешниками.  У Венти энергия бурлит и кипит, шило в жопе вечно чешется, а руки лезут потрогать этого пушистенького — ого, он что, волк? — щеночка, или того, вот, липкого — фу, это слизень, — или этого ужика, — а ой, это, оказывается, гадюка. Сяо не понимает, как он к своим двадцати двум ещё не поседел с вечными выходками Венти. Зато — как мудро, но не очень, сказал Син Цю — скучно не будет. Сяо не то что не скучно, у него американские горки, которые застряли на мёртвой петле и всё никак не хотят спускаться. У него вроде и адреналин бьёт, вроде и страшно вывалиться из кресла, а вроде и хочется (иногда очень), и вместо того, чтобы звать о помощи, он лишь крепче сжимает замёрзшие ладони в своих и тянет на себя, чтобы утянуть на кухню и напоить горячим чаем. А то ещё голос, тот, что от до до си раскладывается на все оттенки хитрости и веселья, сломается, осипнет и умолкнет — Сяо этого не переживёт.  — Как твой проект? — Венти улыбается, почти урчит, как довольный кот, когда на его плечи заботливо накидывается одеяло, а в руки пихается горячая кружка с чаем. У Сяо настроение и так было ни к чёрту, а теперь оно, наверное, где-то на нижних кругах ада. — О, можешь не говорить, я всё понял, — многозначительно присвистывают в ответ. Понял он всё, ага. Венти не понять. Венти умный и ответственный (от слова «совсем нет»), всё делает не в срок, но вечно выходит сухим из воды (а вот из снега — нет, как так получается?), никогда не уходит на пересдачи, хоть и откровенно валяет дурака. Сяо очень хочет сейчас извалять его в кровати, чтобы разнежился и замолчал, не вгоняя в апатию в своими ироничными комментариями. — И в чём проблема? Ты хоть тему придумал? Сяо мрачнеет ещё больше.  Какая тема? У него от погоды за окном в голову только мысли утопиться в снегу лезут, а не всякие там темы. Он уже даже подумал пойти на кладбище и пофотать могилки, кратко описав историю каждого захороненного там несчастного, но вряд ли их старая преподавательница оценит. Вдруг вообще как намёк воспримет? Тогда на тот свет отправится разве что только Сяо. — Вдохновения нет? — продолжает ковыряться в душевной ране Венти, сочувственно сёрпая чаем из кружки и поглядывая совсем чуть-чуть с беспокойством. Чуть-чуть потому, что чёлка глаза прячет — Сяо убирает её кончиками пальцев машинально, чтобы утонуть в этом беспокойстве и позволить хоть кому-то пожалеть его.  А то он себя жалеть не умеет — Венти всегда так говорит, вот и жалеет за двоих. Его личный ад задирает голову выше, совсем, кажется, не беспокоясь из-за чужого молчания. Только лишь глаза прикрывает, наслаждаясь лёгкими, ненавязчивыми касаниями к виску, щеке, невесомо по губам. Даже кружку на стол ставит, чтобы не облиться, вот хитрый, а. Руками цепляется за бёдра, притягивая ближе к себе, ухом жмётся к груди, ластясь щекой и что-то бормочет себе под нос по-кошачьи довольное, мурлыкающее, хитрое и мягкое-мягкое.  У Сяо от этого — стойкого и сильного ко всем милостям — сердце всегда в крошку, в праздничный серпантин, в разноцветное конфетти и громким хлопком в воздух. Руками невольно зарывается во влажные волосы, губами прижимаясь к макушке, и глаза прикрывает, вслушиваясь в невнятное бормотание его личной проблемы. Все переживания — на задний план. Момент — растянуть навечно. Чтобы всегда так: лениво, но нежно, молча, но с громким криком о самых разных чувствах. Сяо правда не понимает, как к этому чудовищу можно испытывать что-то кроме животного ужаса, но ведь испытывает же? И радость, и щемящую в груди нежность, и недовольное «ты опять?», что Венти всегда с яркой улыбкой принимает вместо признаний в любви. — Я придумал!  А ещё его личная проблема-бес-ад номер один, что Сяо иногда в мыслях просто коротко зовёт «адин» и чувствует фантомное шевеление волос от ужаса на голове своей преподавательницы по мондштадсткому языку, просто генератор самых безумных, отвратительных идей, в которых, впрочем, Сяо вечно принимает участие. Отчасти потому, что выбора у него, собственно, нет. — Нет, — обречённо и тихо в макушку больше потому, что отпускать сейчас, ну прям вообще не хочется. Это чудовище же снова убиваться побежит, лишь бы достать пресловутую тему из воздуха.  — Да-а-а, — возбуждённо тянет в ответ Венти, осторожно отстраняя от себя Сяо и вскакивая на ноги. — Нет. И всё равно позволяет утащить себя в коридор. — Да-а-а. — Мы просто ляжем спать. Что бы ты ни придумал — всё завтра. — Конечно, — серьёзно кивает Венти, выуживая из шкафа зимнюю куртку и протягивая её Сяо, — но сначала прогуляемся. Прогулка перед сном — полезно, знаешь? — и глядит, главное, так уверенно, что и не поспоришь, — заодно, вот, сон нагуляем и вдохновение поищем. — Ты только с улицы. — И что? Там замечательно, я хочу ещё, пошли. Сяо искренне поражается. И ужасается. Он же пришёл домой замёрзший, как суслик, а теперь снова рвётся покорять сугробы и шмякаться на льду. — Ты заболеешь. — Ты меня вылечишь, — и зубами светит, довольно щуря глаза.  И Сяо даже не спорит, покорно принимая куртку, всего лишь глазами недовольно стреляет, вздыхает, морщится, кусает губы, страдальчески заламывает брови, сжимает плечи, громко и возмущённо дышит и даже ворчит! — У тебя куртка мокрая. — Я две взял на всякий случай, — и обувает наспех откуда-то вытащенные огромные валенки, шагает в них, запинается нога об ногу, почти валится на пол, смеётся под сердитым взглядом подхватившего его за плечи Сяо и отправляет тому воздушный поцелуй, — давай пошли. Куртку хватает и на улицу тянет, чудовище. У Сяо почти сердечный приступ, и его, вообще, можно понять. На улице холодно так сильно, что зубы не просто друг на друга не попадают, а покрываются инеем, ресницы леденеют, мороз даже сквозь плотную куртку ползёт по спине мурашками, а снег под ногами блестит и серебрится, хрустом разбавляя ночную тишину.  Сяо ненавидит зиму. Ненавидит мороз. Ненавидит, когда изо рта плотные клубы пара, когда в ботинках снег, когда руки не слушаются от холода, когда земля из-под ног уходит, а тело скользит по льду, скатываясь к краю дороги и отзываясь болью в тех местах, в которых, как он думал, вообще болеть не может.  А вот Венти он, видимо, всё-таки любит. Иначе никак не объяснишь, почему он стоит на улице в лютый мороз, хрустит снегом под ногами, перетаптываясь на месте, и злобно сверкает глазами, забирая у Венти куртку, чтобы накинуть её на его плечи, вжикнуть молнией до самого носа и судорожно запихнуть руки в рукава. — Дома, что ли, не мог одеться?  В ответ ему что-то хохочут в ворот куртки, а потом чихают.  Сяо со вздохом стаскивает с шеи шарф и заматывает Венти в него по самые глаза, чтобы только ресницы и сверкали, переливаясь снежинками и яркими огнями уличных гирлянд. — Шапку куда дел? — Она упала в прорубь, — стягивает шарф ниже, под подбородок и смело шагает по вычищенной от снега дорожке вперёд, утягивая Сяо за собой. — Вы ходили на озеро, — не упрёк, а констатация факта. Озеро, которое замёрзло. Озеро, где можно спокойно провалиться под лёд и так же спокойно пойти ко дну.  У Венти либо в голове пусто, либо запасная жизнь в кармане. У Сяо вот в кармане сейчас только рука Венти, в голове каша от красноречивых эмоций, начиная с возмущённого «Тебе жить надоело?», заканчивая обречённым «Я волнуюсь за тебя, прекрати». — Мы ходили на озеро, — кивает и улыбкой сверкает, как остро заточенным клинком. У Сяо рубцы по всему сердцу, ладонь Венти в кармане, на макушке россыпь снежинок, а под ногами хрустит снег, и ему — удивительно — совсем не холодно, — тебе бы тоже стоило. Там так красиво, серьёзно! Лёд засыпало снегом, и он простирается до самого горизонта, и ни души. Ну, — смеётся, пряча нос в шарфе, — кроме нас. Такое ощущение, будто стоишь на краю света. И закат ещё был персиковый такой. Нет, янтарный, с огненными всполохами солнца, — поворачивается лицом, двигаясь ближе, носом к носу, — как твои глаза. Невероятно красиво. Сяо не берётся спорить, но уверен в том, что глаза его и в половину не настолько красивые, насколько вечно утверждает Венти. Он вот даже к зеркалу ближе двигался, пытаясь рассмотреть то, что вечно видит там этот бес. И искры огня, и блики солнца, и узорами переплетающиеся нити золота по радужке — ничего не увидел.  Возможно, всё дело в том, что он смотрел тогда не на Венти. А Венти просто плюхается в сугроб, ныряет в него почти с головой, разгребает руками, что-то высматривая, хихикает себе под нос, изредка стреляя хитрым взглядом через плечо на недоумевающего Сяо. — Что ты делаешь? — и бровь нервно дёргается. — Ищу твоё вдохновение. — В сугробе. — М-м-м, — из-под снега, — ага, вдруг его засыпало. — Вылезай, — со вздохом, и шагает ближе, тянет за капюшон на себя, — ты снова промокнешь. А Венти только этого и ждал: оборачивается со скоростью света, запястье обвивает руками, как змея, и тянет на себя совсем бессовестно. У Сяо мир на мгновение переворачивается, мажется перед глазами. Глухой плюх лицом куда-то над плечом Венти, чтобы собрать весь снег. Холод за шиворотом от взметнувшихся в воздух снежинок и, в принципе, аж под кожей. Пальцы леденеют без перчаток, сердце болезненно сжимается от пронзившей его ледяной игры. Личный бес под ним звонко хохочет, обвивая руками и ногами. Подняться не даёт, держится, извивается весь, даже визжит, когда Сяо несколько раз с головой его в снег окунает. Катаются по сугробам, нагребая полные куртки снега. Тут вам не ангелы, когда спиной, руками и ногами туда-сюда, а ледовое побоище, с кровью, криками, визгами, лязгом не металла — зубов в опасной близости от уха, стоны, не боли, а холода, и хихиканье, но не гаденькое такое, когда исподтишка стрелу в противника запустил, а радостное, звонкое, по-весеннему влюблённое. Сяо упирается голыми руками в снег по обе стороны от головы Венти и тяжело дышит. Кожу обжигает холодом, но отчего-то совсем не холодно, нет. Горячо, жарко даже, а у беса под ним косички снова в сосульки, и чёлка мокрая слиплась на лбу, губы красной лентой вьют улыбку на лице, и щёки то ли от мороза, то ли от радости наливаются кровью, горят, наверное — он даже руку прикладывает и тут же обжигается. Глаза сверкают довольно, маняще, дьявольски, ресницы слиплись в треугольнички и дрожат, сбрасывая снежинки таять уже на белеющую от мороза кожу. — Вставай, — выдыхает через нос, — хватит валяться в снегу. — Весело же. Венти тянет уголки губ ещё выше — хотя, казалось бы, куда уже? Глаза прикрывает, привставая на локтях и за поцелуем тянется.  Сяо снова — никогда — не может ему отказать. Венти вообще, наверное, единственный, кому Сяо никогда не может отказать. Забавный парадокс: Венти также и единственный, кто слышит от Сяо «нет» чаще, чем «да». Просто этому «нет» веры столько же, сколько вентивскому «я больше не буду». На небе вообще месяц яркий, янтарный, такой острый, что можно порезаться, и ночь ложится на улицу безмолвным мраком, разбивающимся о тихое гудение уличных гирлянд на украшенных в преддверии праздника домах. Огни переливаются на покрасневшей коже, пляшут чертятами в глазах Венти, загораясь то красным, то синим, то зелёным, то превращаясь в танец эпилептика с ярким и частым миганием всех цветов одновременно. Сяо ненавидит зиму, и так же сильно, как он ненавидит зиму, любит Венти. До сбитого дыхания и снега везде: за шиворотом, в ботинках, штанах, рукавах. До онемевших от холода пальцев и белых клубов пара изо рта. На улице самая настоящая зима, а у него весна на дворе всякий раз, когда он перехватывает весёлый взгляд Венти.  Деревья теряют свои листья, реки сковываются льдом, а у Сяо в душе цветут сладкими запахами сесилии, и оттаивают даже самые крупные осколки льда в закованном сердце.  С Венти всегда так, как когда кричать хочется, любить, дарить нежность — это всё у Сяо всегда получалось особенно плохо, но он упорно учится. Тяжело не учиться, когда у тебя в любое время года весна рядом с одним человеком, и душа нараспашку только одному ему — этому человеку. Личной проблеме-бесу-чудовищу и аду номер один. Сяо варится в котле последнего круга, сгорает заживо и с придыханием просит ещё.  — Эй! — оба вздрагивают, удивлённо пялясь друг на друга, — кто там визжит под окнами?! Время видели?! Венти заливается смехом, пряча нос в воротнике куртки — шарф затерялся где-то в глубинах сугробов.  — Простите! Мы уже уходим, — давится, сотрясаясь от хохота под укоризненным взглядом Сяо, и спешно вылезает из снега, благодарно принимая протянутую в помощь руку. В окошке дома мелькает удивлённое лицо и загорается свет. — Венти, ты, что ли? О-о, даже Сяо вытащил. Давненько я тебя не видела. Ну, вы молодцы, конечно, ребята, нашли время для прогулок. — Здравствуйте, мадам Пин, — и как ни в чём не бывало отряхивается от снега под тихое: «Здравствуйте», — от смущённого Сяо.  — Да вы ж все в снегу, о боже. Скорее домой идите, заболеете ещё! — Так и сделаем, — покорно кивает головой, чувствуя, как мороз снова подступает. Нет, не подступает, обрушивается на голову, заставляя конечности онеметь от холода. Еле двигающимися пальцами хватает Венти за запястье, утаскивая за собой. Последний только и успевает двигать ногами и махать свободной рукой на прощание: — Доброй ночи, мадам Пин, ещё раз простите за беспокойство! В окошке выключается свет, и слышатся шаркающие шаги с тихим, но совсем не осуждающим причитанием: «Вот ведь молодёжь. В снегу! В такой-то мороз!». Сяо, вообще-то, с ней полностью согласен, оттого и летит домой на всех парах, переживая больше, что хлюпающее носом чудовище за спиной теперь точно заболеет, а потом ещё и хныкать будет, что проводит оставшиеся выходные в кровати с градусником под мышкой. Не надо было слушать его. Вот точно не надо было. Он свалится замертво с этой болезнью теперь, а Сяо точно не доделает проект. Проект. Проект! И аж подпрыгивает на месте от озарения. Венти врезается в его спину с тихим ойканьем. — Придумал, да? — улыбкой куда-то в плечо, будто точно знал, что так и будет. Сяо может только поражаться его больному уму и изобретательности. Идеи — полный бред, но отчего-то всегда срабатывают. Отчего-то заставляет душу цвести и пахнуть, сердце задыхаться, а губы гореть от поцелуев — Венти утопает в ворохе курток, вжатый в гардероб, и только посмеивается тихо в перерывах между, чтобы глотнуть воздуха, и успокаивающе поглаживает подрагивающие от холода плечи Сяо. — А ты не хотел идти, — говорит уже позже, когда снова закутанный в одеяло греет руки о горячую кружку и дует на поверхность чая в попытке остудить. А Сяо что? А Сяо ничего — у него теперь не пустой вордовский файл, заряжающийся фотоаппарат на прикроватной тумбочке, весна в душе и под пальцами, летающими над клавиатурой. У него к Венти тысяча и одно чувство, в жизни тысяча и одна проблема, где одна — Венти, а тысяча — неважные, когда рядом Венти и тысяча и одно чувство к нему.  И он та ещё проблема, но зато он и никого больше. Решать будет самостоятельно с упоением и нежностью, совсем чуть-чуть обречённостью и очень много — радостью. Венти что-то бормочет под нос, недовольный тем, что его игнорируют, залезает под руку, чуть ли не носом тычась к экран, и смеётся довольно и счастливо, откидываясь затылком на плечо закатывающего глаза Сяо, что придерживает за талию рукой (свалится ещё не дай бог) и прижимается щекой к виску больше от обречённости, вы не подумайте, никакая весна тут ни при чём. Так вот, Венти смеётся довольно и счастливо, откидываясь затылком на плечо закатывающего глаза Сяо, а на экране ноутбука мигает курсор рядом с напечатанной, свежезамороженной, извалянной в сугробах и там же найденной темой: «Весна в любое время года».