———
Не трудно было отвести её дальше в город с наступлением ночи; фонарщики со спичками шныряли по булыжнику тут и там, взбирались на фонарные столбы, не позволяя тьме поглотить Нуменор. Таверна, что он нашёл, пристроилась в переулке потише — довольно непритязательная снаружи, а внутри… В нос им ударил дух несвежего эля; их поприветствовал измождённый бармен, и Галадриэль напряглась, когда им пришлось топтаться в толчее с крайне нетерпеливыми посетителями, требующими выпивки. Её голова оказалась прямо у него под подбородком, волосы насыщенно пахли жимолостью. У его груди она была ужасно теплой и вероломно мягкой для существа, сплошь состоящего из острых граней. Он наклонился и сказал ей на ухо: — Иди сядь. И указал на незанятый столик в дальнем конце зала. Они стояли очень близко друг к другу, и, прежде чем кивнуть и отойти, она посмотрела на него снизу вверх — широко открытыми глазами, запрокинув голову так сильно, что меж его человеческих рёбер поднялось скользкое щупальце желания обладать. Наконец он подошёл к ней с двумя чашами вина и тёплым рагу, разломил надвое хлебную краюху. Когда он поставил миску перед её чинно сложенными руками, Галадриэль — явно сытая той рыбиной, подметил он неодобрительно, — беззастенчиво оглядывала таверну, нисколько не стесняясь своего интереса к человеческому бытию. — Вы всегда такие… шумные? Он сидел рядом с ней, и от её бедра исходил жар. Его рука легла на спинку её стула — защитный жест, мало ли что может случиться, — кончики пальцев невзначай слегка задевали её роскошные волосы. — Музыка, думаю. — Это… музыка? — Это новшество. — Сдерживая смешок, он кивком указал на музыканта в углу; на столе рядом с ним стояла банка с монетами. — Инструмент, которым он пользуется. Ловкая вещица. Он нажимает на клавиши, стальные болты ударяют в железки, и звучат ноты. Их ты и слышишь. Она фыркнула с сомнением. — Может, мой слух чувствительнее к таким вещам. — Эльфийка умолкла, обернулась. — Говоришь со знанием… будто играл на чём-то подобном. — Не очень хорошо. — Но играл. Он побарабанил пальцами по столу. — Для человеческих… брачных игр, если угодно. Это часто происходит в тавернах. Например, как сейчас. — Человеческие брачные… — Она резко повернула голову (разве эльфам не должна быть присуща бóльшая грация?) и едва не сшибла его чашу. — О, — произнесла она тихо и странно задумчиво. — Они танцуют… под музыку. Понятно. — Есть много способов соблазнить женщину. Один из них как раз танец — можно обнять её, — сказал он. — Наверняка надеятся до конца ночи уложить партнёрш в постель. Галадриэль фыркнула и пригубила своё потеплевшее вино. Он размотал катушку магии и очень-очень осторожно вошёл в великолепную твердыню её разума… — Так я познакомилась с мужем, — молвила она отстранённо, словно мысленно находясь в ином времени. — Он увидел, как я танцую на цветочной поляне, и сказал, что сразу полюбил меня. Тут она оробела, точно пожалев, что заикнулась об этом воспоминании. Его человеческое сердце колотилось бешено — настолько неистово, что он вдруг несказанно обрадовался музыке — не будь её, Галадриэль бы услышала его частое, виноватое биение. Он не стал представлять её в белом валинорском платье — волосы переливаются, когда она кружится под трепещущими лепестками яблоневого цвета, прелестное личико искажено озорным восторгом, — он обходил вниманием узел ревности, что затягивался у него на горле. — Ты замужем. Он постарался выглядеть поражённым. Он знал, разумеется. Но ему показалось, что лучше бы услышать это от неё. Она слизнула с ободка чаши винную каплю, и ему было жаль, что вместе с нею исчез и промельк её розового язычка. — Его не было долго, даже для эльфа. Он ушёл на войну, как и мы все, но его… его тело не смогли вернуть, — сказала она и допила вино. — Было это много веков назад. Я бережно хранила память о нём… так что мне понятна… радость, которую они испытывают. Она кивнула на разброс парочек, что кружились и покачивались на площадке между баром и пианолой, некоторые — ужасно невпопад, потерянные друг в друге, а вовсе не в музыке. Одна пара явно перебрала; мужчина шарил руками по платью женщины, а она то и дело разражалась хохотом. Он уткнулся ей в шею и целовал, неряшливо и жадно… — Впрочем, — пробормотала Галадриэль, и потускневшая память, по всей видимости, была настолько попрана, что стало возможным позволить себе высказаться осуждающе, — этого мне не понять. Он прикрыл смешок ладонью. Вот те раз… — Тебя это смущает? — Танец — сокровенный порыв души. Просто необычна такая… распущенность. — Хм. — Я не жду, что ты поймёшь. Келеборн любил меня столь сильно, что подобные ухаживания были ненужными и неуместными — эльфы не любят из плотских побуждений, как люди. — А. Это ниже вас. — Именно. В браках нас связывает вечное, а не что-то такое, что определяется нашем низменным «я»… Почему ты смеёшься? — Я не смеюсь. Она сложила руки под грудью. — Я не в шутку это рассказываю. — Да, — ответил он сухо. — Ты ясно дала это понять. — Плотским желанием вполне можно управлять. С точки зрения нашей природы, нет причин совершать этот акт ради самого акта. — Эльфийка говорила медленно, словно объясняя что-то пусть и очаровательной, но безмозглой зверушке. — Конечно, если речь не идёт о стремлении зачать ребёнка. Глоток тёплого вина умудрился неприятно застрять у него в горле. — О. Она прищурилась при звуке смеха, неважно спрятанного в кашле. Некоторые посетители обернулись, ища глазами источник шума. — О… Галадриэль. — Что? — Ты… пытаешься сказать, что никогда… — С чего бы мне этого хотеть? Он потёр переносицу, отгоняя головную боль. — Пресвятые боги. Поди сюда. — Как я сказала, — продолжала эльфийка уже не так спокойно, отмахнувшись от его недоверия, — в обычае эльфов властвовать над своими желаниями. Ожидаемо, конечно… и всё же вы, люди, кичитесь своей порочностью, и это весьма любопытно, эта тяга к легкодоступному удовольствию. Интересно… — Галадриэль, — повторил он мягко. — …Хм? — Не двигайся, дорогая. Что и впрямь было интересно — это заносчивое создание сделало, что ей сказали, и Халбранду по нраву пришлось застать её врасплох. Когда он, удостоверяясь в её податливости, взял лицо в ладони, когда огладил веснушчатые щёки, кожа на ощупь показалась нежнее королевского шёлка, и он мысленно попенял себе на выбранный человечий облик, на бороду, что наверняка оцарапает кончик её подбородка. Вначале она замерла, оцепенела, но он целовал крепко — как тот парень свою зазнобу на другом конце зала, — целовал, пока её сознание не сделалось хлипким, текучим по краям, пока не ощутил он медленную, вкрадчивую слабость её тела, вжавшегося в его, отзывчивость ладоней, что зарылись ему в волосы. Он остановился, и звук, что сорвался с её губ, был довольно близок к мучительному стону. Чуть отстранившись, всё ещё обнимая её, он прижал к её губам большой палец, точно пытаясь удержаться и не поцеловать её ещё раз, и ещё, ещё… Удержаться и не взять то, чего жаждал, пока она осваивалась. Она моргнула, потерянная; влажный лист распускался поверх этого, как видно, неведомого доселе сплетения мышц в самой её сердцевине. — О, — выдохнула она и потрогала рот, как если бы хотела удостовериться, что её губы на месте. — Вот, милая, — мурлыкнул он. — Для наглядности. Что-то есть в человеческих брачных играх, да? Эльфийка коротко сглотнула и заозиралась. И яростно зашептала: — Да, но… Халбранд… мы на публике. Он чуть склонил голову набок, затем, потакая её смятению, оглянулся и обвёл взглядом зал, где всех до единого заботил собственный вечер и никак не странная парочка в углу. — Похоже на то. — Он понизил голос и говорил едва ли громче музыки — так, что ей пришлось бы напрячь слух, чтобы его расслышать. — Ах, но… возможно, тебе это по душе, эльфиечка, когда любой может увидеть? Резкий, предательский вздох… Халбранд наклонился, прежде чем она успела бы дать отпор, мазнул губами по её шее — не совсем целуя, а лишь скользя по горлу, ощущая частую пульсацию крови в её бессмертных венах. Кожа была здесь теплее, чуть липкая из-за влажности и соли в воздухе, и благоухала ванной, которую она, наверное, приняла утром. Ему захотелось провести зубами по ключице… Он вдруг отчаянно затосковал по волчьему обличью, страстно возжелал сомкнуть челюсти на её загривке и отнести её, обмякшую, в своё логово. Одна только мысль, что столь грозное и прекрасное создание подчинится ему, одурманивала, томила… — Галадриэль, — выстонал он сквозь стиснутые зубы и проиграл ревущему порыву притянуть её к себе и усадить на колени. Она ответила звуком столь дивным… Им не нужно два трона, решил он, ведь очевидно, что её место здесь, у него на коленях. — Отвечай. Легко, слишком легко было вложить немного скрытой черноты в команду; он ощутил, как она застыла и вся подобралась, готовая заставить его пожалеть о том, что осмелился ей приказать… Узкими ладонями, острыми ногтями она схватила за подбородок и отвела его лицо от ворота платья. Он показушно скривился — едва ли ему было больно. Но он подыгрывал ей, так как знал: она не смягчится, пока не добьётся возмездия, расплаты в виде его страданий. Его леди Месть. Её сузившиеся глаза излучали опасность. Он ощутил, как клыки её пока не испробованной силы кольнули разум, превращённый в милое подобие простого, человеческого; ощутил её свет — лучи пылающего первого восхода, когда ударили они в снежные шапки гор, оплавили, и те обрушились лавинами к ногам богов; ощутил желание испить, смочить рот ею, этим золотым ребёнком Валинора в его объятиях… — Я не твоя, чтобы командовать, Халбранд, — огрызнулась Галадриэль, и ему стало любопытно, понимает ли она, как это близко к Чёрному наречию… И подумал: «Ах, ещё нет, дорогая…»———
Она быстро отстранилась, пренеприятно дёрнув его напоследок за вихор, негодница. Сейчас он не дерзнул бы вновь воздействовать на её разум — и не сопротивлялся, когда она, сердито сверкая глазами, выводила его из таверны. — Галадриэль, — начал он снаружи, в серебряном сиянии луны. — Я сожалею. Нет, он не сожалел — мужское начало его человечьего облика было с этим яро несогласно. Но ему и впрямь было жаль, что она его остановила. — Помолчи. Она повернулась спиной, и ему пришлось плестись за ней, гадая, с какими трудностями придётся разобраться до зари. Всё их молчаливое, спешное возвращение в замок эльфийка скромно оставалась вне досягаемости, и он, заходя за ней в её покои, ожидал получить взбучку, но она вдруг — изумительно неожиданно — приподнялась на носочки и толкнула его на затворённую дубовую дверь. Силу, грозную и прекрасную, отбросили прочь в угоду мягкости вздоха в его шею, молившего о прикосновении. За долгие годы его не часто удивляли — да ещё и приятно. Она потянулась к нему один раз, другой, неистово пытаясь добраться до его губ своими, но её роста не хватало, чтобы добиться желаемого без его содействия. Она нахмурилась. — Делай то, что ты… делал в таверне. Приказ его маленькой королевы вызвал у него смешок, но Халбранд наклонил голову для нового поцелуя, самодовольно чувствуя вновь её вкус — невообразимо сладкий. — Мне показалось, ты не хочешь, чтобы тобой командовали, Галадриэль. Он нараспев промурлыкал имя, смакуя его мелодичность. — Это другое, — проговорила она уверенно, дикая, как на поле брани, нетерпеливо дёргая за пуговицы его рубахи, пока он точно так же раздевал её; грубые, отмеченные рубцами пальцы расстёгивали перламутровую застёжку накидки. — Здесь командую я. Он не удержался от поддразнивания, едва соскользнуло на пол нуменорское платье, являя взору всё ту же полупрозрачную сорочку и очертания изгибов, успевших уже запечатлеться намертво в его памяти. — Пример плотской сдержанности от самого командира Северных армий. Угрожающе сверкнув глазами, она прикусила кожу на его подбородке. — Хочу понять, — потребовала она как всегда властно. — Покажи. — Что показать? — Хочу, чтобы ты со мной возлёг, — изрекла она, только что не притопнув ногой. — Продемонстрируй достоинства этих ваших глупых брачных игр. — Боюсь, в них входит гораздо больше, чем то, что я делал в таверне, дорогая. — Как интересно, — произнесла она, и её глаза блеснули по-лисьи. — Человеческие мужчины больше любят говорить, чем делать. Ну что же… Если такого рода просвещения ей хотелось, быть по сему. Эльфийка вскрикнула, стоило ему вместе с нею, схватившейся за его спину, рухнуть на кровать. Он навис над ней, стянул с плеч сорочку, обнажая её груди себе на милость. Он и раньше проводил время в таком духе, ища наслаждений с другими, когда был моложе; соблазнение как поединок, как искусство войны. Но с ней всё было по-особенному. Она была прекраснейшим созданием из всех, к кому он прикасался; молочно-белое совершенство с пятнами розового, так и манившими к ним присосаться; округлая мягкость бёдер, подтянутые мышцы воительницы… размётанные вокруг золотистые волосы ценнее любой короны, какую бы он ни выковал. Он лишь завоёвывал, переделывал, ломая и отливая мир согласно собственной воле. Но Галадриэль… Он смотрел на неё, такую маленькую по сравнению с ним, и понимал, что хочет сохранить её такой, как она есть. Его, конечно же, но такая как есть. — Твой супруг не трогал тебя так? — промурлыкал он, обводя нежный, пухлый холмик её груди, а потом сжал. Он мог бы обхватить руками её талию и всё равно трогать, если б пожелал. Разум перебирал другие обличья, которые он мог бы принять, — чудовищные, жуткие. — Я не желаю говорить о нём теперь, — сказала она напряжённо. — Ах, Галадриэль. — Он прижался своим лбом к её и осыпал легчайшими поцелуями щёки, нос, пока она изнемогала от прикосновений его пальца к соску. — Но ты никогда не позволяла ему тебя трогать? И не трогала себя сама? — Нет, — отрезала она тут же. И она пыталась, пыталась быть хорошей, как всегда, его эльфиечка, опутанная узами своего племени, обструганная до изящных форм, что вписывались идеально в их грандиозный миропорядок. Однако он видел по той слаженности, с которой двигались к нему её бёдра, по тому, как дивно естественно для неё было жаждать большего… — Обманщица. — Он резко прикусил её губы, стукнувшись с ней зубами, схватил за руку, задрал ей за голову, окрылённый тем, что она это позволяет. — Думаю, трогала, хм? — произнёс он насмешливо. — Засовывала в себя пальчики, дорогая? Сколько? Говори. — Ах… д-два. Правда, выдавленная наружу. Румянец с её щёк растёкся на горло, пополз по груди, как олицетворение одиноких ночей на стылом ложе, под шёлковой завесой волос, в погоне за освобождением, которого, как ей наверняка думалось, она бесстыже алкала, и которое, как он ей покажет, она достойна желать. Её рука согнулась, поддалась его захвату, что лишь упрочило его решимость, его власть — проверить, в силах ли он ещё укротить её. — Умничка. То было простое слово одобрения, но она снова прелестно затрепетала — на этот раз всем телом, ведь он поднял одно её колено, раскрыл и оглядел самый её центр. — Халбранд, — молвила она мягко, явно сконфуженная, когда он спустился ниже. — Замри. Оскорблённый фальшью имени, он укусил Галадриэль за бедро — и представил, как переворачивает её на живот, наматывает великолепные волосы на кулак и шлёпает, пока, извиваясь, не выкрикнет она сладко его самое древнее, данное ему Валар имя: Майрон… Он обуздал воображение; для этого ещё будет время, когда он возьмёт её в жёны. Вся вечность — чтобы научить её произносить слоги его имени так, как он хотел это слышать; чтобы запечатлеть своё наследие на её языке… — Халбранд, — повторила она, нахмурив изящные брови, теряя терпение, и её разметавшиеся по плечам волосы мерцали в свете восходящей луны. Полупрозрачная сорочка сползла под груди, подол её сетчатым перламутровым облаком собрался на талии. Втиснувшийся у неё меж бёдер, Халбранд ощущал себя огромным, видя, как мала была эльфийка, лёжа под ним на спине. — Два пальца, — повторил он, взял её руку в свою, поднёс костяшками ко рту. — Это как один мой, Галадриэль. Гляди. Она упрямо наблюдала, как он целует её ладонь, сравнивала их сцепленные руки — обдумывала возможность подчиниться. Своим безжалостно решительным ответом она хотела его обезоружить: — Я… справлюсь. Он цыкнул, наклонил голову набок. — Поописательнее, любовь моя. Что именно тебе нужно? Бедняжка выглядела так, словно прикидывала, не растерзать ли его на кусочки. — Твои пальцы. Внутри… — Пауза. — Пожалуйста. Он был склонен вознаграждать за примерное поведение. — Очень хорошо. Между ног у неё было влажно — влажнее, чем он смел надеяться, — и она напряглась, стоило ему повести костяшками пальцев по её животу, пройтись вниз по нежной коже на бедре, затем — ещё ниже. Он разрывался между тем, чтобы следить за её реакцией — за тем, как перекатились мышцы изящного горла, когда она сглотнула, как на алой губе блеснули зубы, — и желанием спуститься взглядом к её лону, что, назло вопиющему недоиспользованию, было чудесно розовым, славным, прелестным… Он произносил это вслух, мыслями не поспевая за языком. Необычно — но ведь он столетиями ни с кем не спал; потерял хватку, решил он. — О, — прозвучал её рваный, свистящий вздох в ответ на его комплименты. — О. Он медленно гладил, обводя пальцем бутончик, смазывая его первой липкой влагой её возбуждения. Как он и думал, она попыталась свести бёдра вместе; он просто вновь их развёл. — Извини, — сказала она тихо, залившись краской и впившись пальцами в простыню, словно противостоя порыву схватить его за волосы. — Я… ах… не пытаюсь усложнять. Это… иначе… чем когда я… — Иначе, — повторил он, кивнув; не давая себе углубиться в мысли о том, как бы он обуздывал её сложный характер. — М-м… лучше, может? Она очаровательно заёрзала в знак несогласия. — Иначе. Это всё. — О. — Ещё один круг на клиторе, на этот раз сопровождаемый плавным движением её бёдер. — Ну, раз это всё, тогда ложимся спать. Напрасный труд — пытаться произвести впечатление на вас, миледи. — Нет! — выпалила она в ужасе. — В этом… нет нужды. Продолжай. — Нет? — Халбранд, — сказала она, быстро выходя из себя. — Если ты не собираешься меня… — Трахнуть? Не дожидаясь, когда она придушит его за этакую грубость, он со смехом подался к ней и вновь поцеловал. Он был терпелив, а ночь только началась. Эльфийка вскоре поймёт, что секс — это не настолько «иначе», если заниматься им чувственно, а не с ненавистью или недомолвками. Она укусила его — ни дать ни взять ретивый, чешущий зубы щенок, и почему было бы не позволить ей побороться, утолить жажду превосходства? Он дал ей прижать его к матрасу, её вес приятно лёг ему на бёдра. Она самодовольно выпятила грудь, но на лице отразилось смущение — она явно не думала, что предпримет дальше, как только его одолеет. — Халбранд. Имя соскользнуло ему в уши, будто разглаженное её язычком. Он различил бессловесную просьбу: «Скажи мне что делать». — Сними с себя одежду, — приказал он тихо, и наблюдал, как, подобно раскату грома, прокатывается по ней команда. — Или сниму я. По клочкам. Она без всяких церемоний сорвала с себя сорочку — как из чистого нетерпения, так и из желания сохранить последний признак принадлежности эльфам (кинжал не в счёт) на тысячу миль в океане; безволосая кожа её сияла в неверном свете. Он сгорал от желания прикасаться к ней бóльшим числом рук — несправедливо было, что он всего лишь в этом теле, ибо она была божественно красива, а у него в распоряжении имелось только две ладони. Обе их он опустил ей на бёдра и удерживал на месте, потирая её обнажённой сердцевиной о жёсткий контур члена, наблюдая, как привыкает она к нажиму, как научается уступать ему с трепетным вздохом. После оказалось легко вовлечь её в поцелуй спокойней, слаще; меньше зубов, меньше нетерпеливых, капризно надутых губ, меньше случайных мазков её рта по его. Он позволял ей дышать в него, прижиматься своими губами к его до тех пор, пока они не заскользили друг о друга от слюны. В его руках она стала мягкой, податливой, её брыкливые ножки задвигались по наитию — она летела навстречу своей слабой разрядке. И всё же… он хотел иметь к этому большее отношение. — Славно. Теперь пойдём сюда, — сказал он хрипло, едва она более-менее поняла, чего желает её плоть, и поманил ближе к изголовью. — К моему рту. Не иначе как из чистого любопытства она подползла ближе и остановилась широко раздвинутыми коленями чуть ниже его плеч, с трудом сохраняя равновесие. Он видел, как она что-то прикидывает, пытаясь постичь смысл такой несуразной позы. Он улыбнулся. — Нужно, чтобы ты пододвинулась ближе, сладкая. — …Зачем? Недоверчивая штучка. — О, тебе понравится эта часть игр. Клянусь тебе. — Я не дитя. Понимаю, как это происходит… что ты… — Очевидно, что нет. — Но разве ты не должен… Он рассмеялся, и она ещё роскошнее надула губки. — Не должен что, любовь моя? — Своим… Не важно. — Галадриэль. Она раздражённо вздохнула и прикрыла ладонями лицо. — Я просто хочу… — И я дам то, чего ты хочешь, обещаю. Ну что, крошка, будешь слушаться? Её волосы окутали их обоих облаком жимолости, и, он знал, она тосковала по оставленному на полу клинку, когда наклонилась, чтобы пригрозить. — Не держи меня за дуру, Халбранд. Думаешь, я не понимаю механику действа, для которого мы сейчас точно не в той позе? И если ты надумал всю ночь меня унижа… ах! К несчастью для окончания тирады, эльфийка была столь мала, что оказалось возможным безболезненно усадить её туда, куда ему требовалось и хотелось. И опять он предугадал, что её бёдра нервно дёрнутся в то же мгновение, как он припадёт ртом к её лону. Чтобы это им не помешало, одной рукой он обхватил её за талию, а другую расположил на бедре, широко расставив пальцы. Прерванная на полуслове, она издала чудной звук — не то засмеялась, не то взвизгнула — и, поняв, что не может отстраниться от ощущения, просто качнулась вперёд. — Умница, — пробормотал он, носом раскрыл шире, тронул языком отверженную жемчужинку. Он даже не знал, слышит ли она… Глаза Галадриэль закатились, и она стала тереться о его язык в погоне за немедленным освобождением, которого ждала, бедняжка, столько лет — её влажная липкость между ног сполна это подтверждала. Сделалось даже лучше, стоило ему толкнуться в неё двумя пальцами — он медленно, с наслаждением ввёл их до первого сустава, чувствуя всепоглощающий, тесный жар её стенок, растягивающихся в первый раз. Она дрожала, пойманная в тиски между его языком и тем, что сама насаживалась на его пальцы, с каждым разом всё сильнее, испуская сладкие гортанные стоны, торопя себя к восторгу собственной разрядки. — Лучше, когда это делает кто-то другой? Лучше, когда это делаю я, эльфиечка? — О… Он встречал зверей, как она, — тех, что, будучи пойманными, в отчаянной надежде вырваться на волю отгрызли бы себе конечность. Однако он не намеревался вонзать острые как бритва клыки в её кости, чтобы подчинить. Он не хотел видеть её израненной из-за попыток убежать от собственной судьбы; знал, понимал теперь, что её можно и уговорить, и раззадорить в его объятиях, на его стороне, и что оба они от этого только выиграют. — Галадриэль, — произнёс он, подняв голову, затем уверенно провёл языком сверху вниз, к пальцам, где они утопали в её теле и где вкус её был само расплавленное золото. — Ты почти на месте, сладенькая, ещё чуть-чуть. Она затрясла головой, дерзкая даже под конец, и локоны плясали у талии, когда она покачивалась на нём, всё требовательнее с каждым движением. — М-м… м-м… — Ах, кажется, да, малышка, — ворковал он, глубже, до упора входя в неё пальцами и сгибая их вперёд, чувствуя, как стекает в ладонь нектар. — О, м-м, вот… вот, девочка моя, прямо здесь, так приятно? Возьми меня за руку, просто дай этому случиться, нет, нет… не сопротивляйся; хорошо. Хорошая девочка. Она лишь захныкала в ответ. Он вновь присосался к клитору, и тогда она запрокинула голову, выгнулась, горячо и яростно пульсируя на его пальцах. Такая крошка, она напряглась, переживая свой первый оргазм от чужой руки, что, прокатившись по всему телу, вытеснил прочь борьбу и оставил ей, в этот миг невозможно розовой, бесподобной, всхлипывать в ошеломлении. Понадобился лишь один рывок, чтобы опрокинуть на спину ошалевшую от ощущений эльфиечку, наконец примолкшую от шока, и её пальцы, по-прежнему вплетённые в его, уже не норовили пустить ему кровь. Галадриэль прижалась к нему молча, и он с радостью стал её единственным пристанищем, подминая под себя, сцеловывая прохладную влагу, что задержалась на её ресницах. — Так ведь гораздо лучше? Она кивнула, при этом будто не уверенная, что это правда; будто волновалась, что каким-то образом он сделал её хуже. Он развёл стройные, ослабевшие бёдра и обнажил мокрую розовую середину, успокаивающе шепча приятности, удобнее подгоняя друг под друга их тела. Теперь она что-то лепетала — просто какие-то звуки поначалу, невнятное несогласие — но взволнованные слова обрели чёткость, когда он был в секунде от вторжения. — …слишком… Халбранд, слишком… Слишком много, слишком скоро, слишком большой… Халбранд не был уверен, какой из вариантов ему предпочтительнее — мысль о любом из них будоражила до мурашек. Отложив это на потом, он наклонился и проложил дорожку из поцелуев за её ухом, чувствуя дрожь умопомрачительной покорности. — Всё хорошо, маленькая. Лежи смирно, и я сделаю так, что ты кончишь ещё раз. Ты бы хотела? Галадриэль, задумчиво моргнув синими глазами и закусив острыми зубками припухшую нижнюю губу, размышляла. Нажим его плоти на её, мягче — был сладок и скользок, и ему потребовалось лишь дважды качнуться к ней, прежде чем она осознала глубину того, что он ей предлагал. — Да. — Кивая, она, как котёнок, наморщила нос. — Да, я хочу… Он сыпал похвалами на языках таких древних, что не понимала даже она — «моя вечерняя звезда, моя любимая, ненаглядная», — и ясно видел её попытки вникнуть в то, что она приняла за какой-то мёртвый язык людей, видел попытки расшифровать все эти звуки, с лицом, искажённым дерзновенностью пытливого ума (его способнейшей, лучшей ученицей она станет), пока не вошёл в неё до предела — и тогда упорство её кануло в небытие, а его место заполонило блаженство. Галадриэль, с её бессмертным телом, созданным для противостояния времени, для сражений, всё ещё оставалась маленькой; было так легко войти в неё угодным ему движением, сложить почти пополам, так, чтобы пятки оказались у него на плечах, распределить по его рукам весь её вес. — Халбранд, — задыхалась она именем, вонзая ногти ему в затылок, жаждая всё новых поцелуев, неопытных, диких, разнузданных, грубых, пока он в неё толкался. Гоняясь за её ртом, он давал, и давал, и давал — сколько бы она ни потребовала. — Халбранд, я… хочу… — Знаю, — заверил он её, гладя по голове. Он знал её мысли; искусное, пьянящее отражение его собственного разума — не требовалось ни уловок, ни чар, чтобы понять, о чём она. «Милая глупышка», — думал он, раз за разом погружаясь в тесный жар её лона. — «Я бы дал тебе всё, всё, что ни есть на свете, а ты молишь только лишь о поцелуях?» — Знаю, дорогая, ты такая молодчинка, да, вот так, бёдра выше. Само совершенство… ах… о, такая тугая… нравится слышать, как ты хороша, Галадриэль? От стыда её щёки заалели ещё пуще. — Я… — Да, ты просто прелесть, ненаглядная. Так прекрасно справляешься. Делаешь, что тебе говорят. Моя очень хорошая девочка, да? — Да, — вырвалось из неё тонко, надломленно, и она сморгнула очередную волну слёз, когда он начал пользоваться ею всерьёз, яростно вбиваясь в узкое лоно, расширяя, раскрывая по полной. Он положил ладонь ей на горло и сдавил — слегка, просто чтобы дать ей что-то, чему сопротивляться. — Да, да, да, я хорошая. Хочу… быть хорошей, Халбранд, но я… — Знаю, любимая, тшш… не двигайся, уже почти там. Побудешь очень хорошей и разрешишь в тебя кончить, хм? На это её глаза закрылись — пыталась вспомнить какой-нибудь забытый урок, мысленно возвращаясь к дням юности. — Но моя… мать говорила… Халбранд, тебе нельзя… в меня, нельзя, ах, ах, — неслись её всхлипы, выталкиваемые из лёгких, а голова запрокинулась. — Мы не должны… думать о ребёнке, она сказала… тебе нельзя… — Да. — Пот выступил у него на лбу. Халбранд был знаком с легендами, равно как и большинство обитателей Средиземья; эльфийские пары не могли зачать дитя, пока не захотели бы, не возжелали бы этого всем сердцем, каждым его потаённым уголком. — Да, я знаю. Тшш… С этим не будет сложностей — у него ведь, в сущности, не было сердца, способного испытывать подобные желания. И всё же эльфийка беспокойно ёрзала под ним. — Тогда лучше не думай об этом. — Он наклонился, поцеловал в лоб, утишая её вскрики, входя снова и снова, стараясь втиснуться запредельно глубоко и рискуя не вынуть никогда. — Не желай дитя, Галадриэль, и всё будет в порядке. И, с рычанием изливаясь внутри неё, жарко и без остатка, он позволил себе представить, что бы она увидела, если б пожелала; златовласых воителей, таких, как она сама, закалённых кровью Майар принцесс и принцев, коих одарил бы он царствами, коронами, славой… …и самое главное — властью.———
Она уснула, к его удивлению (и самодовольству); когда снимал её с члена и укладывал в постель, эльфиечка, расслабленно зевая, недовольно пробормотала что-то о спутанных волосах. Он взялся привести их в порядок, пока она мирно сопела у него на груди, а в небе ещё поблёскивали звёзды; пальцами он осторожно распутал каждый узелок, разгладил и заплёл длинные пряди в безупречную косу. Близилось утро, когда она наконец шевельнулась и первым делом попыталась зарыться поглубже в его тепло, пыхтя и постанывая. Под одеялом она потянулась, несомненно испытывая приятную болезненность между ног. Послышалось сонное ворчание. — Который час? — Ранний, — протянул он, наблюдая, как от нежного прохода ногтями по коже головы дрожат её плечи. Он задался вопросом, когда в последний раз позволяла она кому бы то ни было играть с её легендарными золотыми волосами? Келеборну ли, столетия назад… мальчишке ли герольду с его ужасной матерью. — М-м. Мне нужно ещё раз встретиться с Мириэль перед завтраком. — Время ещё есть. — Да, но надо искупаться, — произнесла она, застенчивая и наверняка всё такая же липкая между бёдер. И непривычная досада охватила его вдруг при мысли, что Галадриэль начисто смоет с себя все следы его притязаний. Он обнял её беспокойное тело, прижал, стиснул. Эльфийка захихикала, и ему отчаянно захотелось сберечь этот звук, запечатать, сохранить на будущее. — Я иду с тобой, — произнёс он ей в макушку, мысленно уже набрасывая эскиз венца с прекраснейшими самоцветами Средиземья — с изумрудами, и рубинами, и… — Тебе нельзя в женские купальни. — Я имел в виду, в королевский зал, — заметил он и чуть прикусил её ухо. Она медлила, но он невольно нашёл в её сознании всплеск радости, эхо которого заскакало в крошечном пространстве между ними… и её порыв произнести: «Правда?» — словно она вновь стала ребёнком, жаждущим утешения. Вместо этого она сказала мягко: — Ты передумал. — Да, да, эльфиечка. Твоя взяла, довольна? Одна встреча. — Если б знала, что потребуется только это… — Ладно, хватит, лежачего не бьют. — Он пощекотал её голый бок, впитывая ещё один переливчатый, точно золотистый, смех. — Да и должен же кто-то за тобой присматривать, — пробормотал он. Наконец она соизволила поднять голову с его груди. — Мне пять тысяч лет, — фыркнула она. — Я не нуждаюсь в присмотре. — Очевидно, тебе необходим тот, кто бы о тебе заботился, — сказал он, укладывая её на спину и предвкушая, в какие воды он погрузится прямо сейчас. — Постоянно. Тот, кто это умеет.