Шиповник и розмарин

Июльская жара в Новом Иерусалиме невыносима: солнце раскаляет туманный купол до влажной духоты, на вдохе в лёгких будто бы скапливается жидкость, рассеянная в воздухе вода пропитывает вещи и стены, в бурный рост ударяются плесень и грибы, и со стороны Иномирья сильнее пахнет гнилью и серой, и мускусом, и амброй и сандалом. Ночи тоже не приносят облегчения, простыни после сна можно выжимать. Жарко; Лео ощущает, как по виску у него ползёт капля пота, но дело, кажется, не в аномальных ночных плюс девяноста пяти по Фаренгейту. — Лео, — шепчет Уайт, — Лео, ну что же ты… Она подаётся навстречу, закидывая тонкие руки ему на шею, прижимается грудью с торчащими сосками к его груди, и вся она такая податливая, горячая и влажная, и совсем рядом, что Лео останавливается, Лео, заикаясь, бормочет: «Под… подожди», несмело придерживая её за талию, чтобы всё не испортить. От неё пахнет горьковатым розовым маслом шиповника: от волос, от кожи в ямках у ключиц и в ложбинке груди, от впадинки между нежных бёдер. — Лео… — повторяет она и легонько касается губами его шеи под подбородком. От неё пахнет шиповником, медленно соображает словно одурманенный Лео; шиповником, но его обоняние сейчас различает ещё один аромат, сладковатый, пряный и прохладный одновременно. Розмарин, если он ничего не путает. — Уайт, ох, да поторопись ты уже… — раздаётся над ухом тихий голос Уильяма. Лео обхватывают и тянут теперь назад, прикусывают мочку — несильно, до мелких мурашек, бегущих вдоль позвоночника. Упираются в ягодицы недвусмысленно возбуждённым членом, раздвигают, давят, пробуя проникнуть. Лео захлёбывается вдохом — и просыпается. Он подскакивает на постели, запутавшись в сбитых простынях, облепивших его со всех сторон, взмокший, дышащий со всхлипами, и стонет, растирая лицо руками, стряхивая обрывки терпкого сновидения, не иначе как навеянного Бездной. Или духотой: кондиционер у него заглох пару дней назад, не выдержав нагрузок, наверное, и к утру в спальне скапливается спёртый от многодневного зноя воздух. Но… он никогда не думал, что… Уильям — его друг, и он бы не… Уайт за это его убьёт, должно быть, если когда-нибудь узнает, обречённо вздыхает Лео, кое-как содрав с себя липкие простыни и сползая с кровати на пол. Горячую воду вчера отключили из-за подвижек границы Бездны, хотя так даже лучше: ему нужен холодный душ. И прачечная — по трусам расползлось мокрое пятно, при взгляде на которое Лео хочется побиться головой о стену, потому что такой неловкости с ним давно не случалось, ему не тринадцать лет. Может, побиться головой о стену и вправду неплохая идея. Только аккуратно, чтобы Глаза Бога не повредить. Но сначала — проветрить. Лео рывком поднимает оконную раму и, не удержавшись, высовывает растрёпанную потную голову наружу, жадно вдыхает уже тяжёлый от зноя предрассветный воздух, когда налетевший порыв ветра невесомо гладит его по лицу — по лбу, по щекам — шёлково-нежным упоительно прохладным касанием. Из-за края туманного купола доносится далёкое громовое ворчание. И небо с той стороны едва заметно темнеет. На город идёт гроза.