если патрик падал в безумство, то с головой, отдавался делу душой, сам становился безумством. он, как и обещал, заботился о своей малышке максин. никто не может обидеть её, кроме него самого. он всегда был где-то рядом, тенью ощущался за спиной, видел и слышал всё. он знал, что макс нравится эта игра, ей нравится этот животный страх, внушаемый им, ведь она, несмотря на все попытки сопротивления, в конечном итоге все равно слушалась патрика. малышка максин должна была знать, что её постоянные прогулки с отбросом тозиером будут иметь последствия. чем чаще она курила с ним за школой, чем чаще улыбалась ему, чем чаще невзначай касалась его плеча или руки, тем сильнее ненависть разрасталась по всему телу хокстеттера. правила их игры просты – лишние игроки будут дисквалифицированы.
***
— ричи, прекрати! мне больно смеяться! — звонкий девчачий смех слышится за углом школы. макс даёт парнишке затянуться сигаретой со своих рук, выглядит счастливой до жути.
— макс, там завтра вечером в «дырявый котел» группа одна приезжает выступать… не хочешь со мной сходить?
***
никто не имел права зариться на то, что принадлежит патрику, уж тем более ричард тозиер. давно надо было им своей шайкой прирезать к чертям собачьим всю эту компашку говножуев. что ж, раз ричи решил выстроиться первым в очереди, патрик не возражал ни капли. он шёл за ним долго, выжидая удачного момента и места. в этот раз хокстеттеру не хотелось много говорить с ним, он наслаждался скривленным лицом мальчишки, его визгами, как у прирезанного поросенка, каждым сломанным пальцем его руки, каплями крови, что стекали по его подбородку прямо на белую футболку. тозиер был зажат в безлюдном переулке разгневанным волком.
— зачем ты трогаешь то, что тебе не принадлежит, тозиер? — выдыхает где-то у ричарда над ухом он, лезвием ножа в неполную силу медленно ведя от края джинс вверх по животу, футболку задирая, оставляя лишь царапину. мальчик дрожит, бедный. рука так и хочет дернуться, острие ножа воткнуть в его плоть, чтобы не видеть эти жалкие глаза очкарика, чтобы никогда больше не увидеть его рядом с ней. вообще, это даже можно считать за избавление от ненужного дерьма и без того загруженную планету. — говори, паскуда! говори, пока я не вспорю твое брюхо!
— что я сделал, хокстеттер?! что я, блять, трогал? я не понимаю! — тозиер срывается на сиплый крик. конечно, патрик всегда находил повод поиздеваться, но в этот раз причина не была ясна вовсе, а его жизнь уже была под угрозой. кончик лезвия ножа, оставлявший за собой неглубокую рану, излучал холод, и ричи, кажется, начинало тошнить от всего происходящего. ладно, сегодня он не может умереть, ведь завтра он идёт на свиданку с мэйфилд.
пойдет же, да?
максин нервно поглядывает на наручные часы, обхаживая круги по комнате. тозиер должен был зайти за ней ещё 15 минут назад. в голову лезло всякое: может, он передумал? может, все это было глупой шуткой? может, нашёл другую пару? может, будет ждать её уже на месте?
а может патрик узнал и прикончил его? от последней мысли даже дышать становилось тяжко, тревога беспощадно ударяла по животу ногами. нет, патрик начал бы с неё… наверное. сил оставаться дома и ждать больше не было, так что рыжая мчит на скейте прямиком в грязную забегаловку, тая в сердце надежду, что увидит там в толпе любимую пеструю рубашку.
в дырявом котле она действительно видит знакомую рубашку, но не того человека, которого ожидала. в момент сердце замирает, шумные разговоры вокруг приглушаются, тело макс бросает в дрожь. хокстеттер встречает её улыбкой, он ждал её, а это значило, что худшие мысли были правдивыми. девушка выбегает на улицу, а он тенью следом. она хватается за волосы, пытается глубже дышать, чтобы прогнать из грудной клетки мерзкую слизь перемешанных чувств и предостережений, но не получается. она смотрит патрику в глаза.
почему она? почему он выбрал её? кто и какое проклятье наслал по её душу? как же было опрометчиво думать, что он действительно позволит ей общаться с ричардом. в жизни максин больше не было свободы выбора, за каждым её выбором следовали последствия. только патрик мог делать выбор. только патрик знал правила этой игры.
— где он? что ты сделал с ним? — застеленная чувствами ярости и абсолютной ненависти к этому
человеку, макс бесконтрольно и так беспомощно бьет его по рукам, плечам, грудной клетке. она желает, чтобы его не стало. чтобы какой-нибудь камаз переехал его несколько раз, чтобы он был отравлен и помирал в мучениях, да что угодно, лишь бы его больше не существовало ни в её жизни, ни вообще. — отвечай мне, патрик! где ричи? патрик! патрик, ответь мне!
вольности мэйфилд караются отрезвляющей пощечиной. патрика выбешивает то, что она волнуется за этого говноеда, он начинает жалеть, что все же не перерезал ему глотку. его руки болезненно сжимают её хрупкие запястья, и он ближе к веснушчатому лицу наклоняется, уже без улыбки.
— давай мы кое-что уясним, малышка.
ты – моя. принадлежишь мне. повтори за мной, давай, — хокстеттер говорит жестко, рассматривая голубые глаза напротив, ищет в них признание его слов. молчание в ответ – он грубо дергает её вниз, заставляя упасть на колени, и следом на корточки присаживается. макс ещё даже не начала плакать, с каждым разом все более стойкая, он гордится своей малышкой. рука крепко хватается за непослушные рыжие локоны, грубо голову назад заставляет откинуть. он любил пачкать синяками её белоснежную чистую кожу, словно на живом холсте оставлял часть себя, своего рода искусство. партизанка всё ещё ни слова не вымолвила, потому его зубы стискиваются на её шее, а мэйфилд тут же оживает, вскрикивает, дергается. спустя секунд 10 патрик любуется своим творением: следы его зубов в кровавых подтеках только ярче подчеркивали бледность макс. после он жадно зализывает рану. безупречно. — не расстраивай меня, максин. прогуляемся до свалки, пока ты думаешь, а? давай, поднимайся, пошли.
девчушка хватается за патрика быстрее, чем он поднимается, она лбом прильнула к его плечу. он избавляет её от всех, кого она любит, опустошает макс. все, что когда-то заполняло её, как личность, испепелялось. от очередной мысли о том, что ричард может быть мёртв, она вдруг заливается плачем. старается вдохнуть, но не может, вся она словно пропиталась безнадежностью, оттого тянется в объятия к тому, кого больше всего ненавидит. и хокстеттер её принимает, ласково, так по-нормальному целует в макушку, прижимает к себе, как будто не он оставил ей отметину пару минут назад на шее, будто не от него по её телу синяки и шрамы, будто не он отравляет её жизнь каждый день.
—
я т-твоя, патрик. я твоя, вся твоя! пожалуйста, только с-скажи, что он жив, — её трясущиеся холодные ладони накрывают его довольное лицо. она признала, что принадлежит ему. сделала то, что он хочет, в надежде, что он не причинит больше боли никому, кроме неё. пусть так, пусть ей суждено жить в аду, но не тем, кто дорог её сердцу. макс смотрит выжидающе на него, всхлипывает без перерыва, пытаясь совладать внутри с разрушающей бурей обломившейся надежды на нормальную жизнь.
— моя малышка максин…
м о я, — патрик расплывается в язвительной и самодовольной улыбке и игнорирует очередной вопрос про тозиера. он выиграл. приручил мэйфилд, теперь она не отрицает, что является его собственностью. он не сомневался, что его малышка максин сделает правильный выбор. он пальцем смахивает с её щек соленые дорожки слёз и после облизывает его, блаженно прикрывая глаза. их ждёт столько чудесного впереди.
