хочу

Быть человеком, который отвечает головой за происходящее в главном научном предприятии страны, — донельзя изматывает. Он не возражал, но порой это всё было таким невыносимо бессмысленным и раздражающим, что Дима сам не понимал, что с ним. Впрочем, вероятно, это были лишь последствия слишком усиленной работы, — в конце концов он сам порой грешил недосыпом из-за нежелания отрываться от работы. Это было ещё сносно, когда Харитон был рядом, — он и его язвительные порой комментарии относительно других, — это не сплетни, Дима, я говорю то же самое им в лицо, — его развлекали и позволяли расслабиться в компании хорошего друга. Мало кто полностью мог понять образ его мышления, но Захаров, пусть и был с ним несколько не согласен, вполне мог ясно видеть картину глазами Сеченова. Это было… приятно. Неприятным было то, что порой сон не слишком помогал с его очень редкими вспышками лёгкой импульсивности. Как истинно образованный, культурный человек он мог контролировать свои эмоции, позволяя разуму брать верх над ними. Но он знал, что даже в его уголках есть недопустимые, страшные вещи, заставляющие поступать порой почти в ущерб себе. Харитон как-то заметил, что у него есть необъяснимая одержимость полётами. Дима же в это время, безразлично попивая чай без сахара, думал о том, что хочет себе два самолёта в кабинет. Наверное, у многих настоящих учёных была какая-то немного выбивающаяся из их образов мания. Харитон вот любил кошек. Кошку, точнее, свою Мусю, до ужаса. Дмитрий Сергеевич знал, что с ней он порой общается даже ласковее, чем с единственным другом. Их дорогой товарищ Лебедев обожал резные вещи из дерева. У него даже были деревянные карманные часы, которые, впрочем, давно не работали. А вот у Димы… у Димы были несколько другие увлечения. Он бы даже мог назвать их несколько неадекватными. У него была небольшая, но технично проявляющаяся во многом мания всё контролировать. То, что он делает, то, что делают его подчинённые, что он ест, что читает. Даже что чувствует. Поэтому никто, даже Харитон Радеонович не смог бы понять, если у товарища Сеченова шалили нервы. Именно из привычки все контролировать он порой ходил по своему же комплексу, направляясь, вроде как, на перерыв, но при этом внимательно подмечая про себя, чем занимаются сотрудники Предприятия. Работа усердных радовала глаз, те же, кто вместо того, чтобы заниматься делом, беспечно раскидывался на своём месте, болтая с коллегами, через пару дней могли получить выговор за безделье или вообще быть пониженными в должности. Он был не в особо хорошем расположении духа, когда, точно так же незаметно прогуливаясь, услышал у начала в коридор посмеивающегося с чего-то Зенько, который разговаривал с кем-то, обладающим запоминающимся иностранным акцентом. Он замедлил шаг, ненавязчиво вслушиваясь. —… Ну полно вам, Михаэль, не так уж они нерасторопны. — Именно, что так, товарищ Зенько, — немецкий акцент в исключительно приятной слуху манере чуть коверкал произношение, заставляя с интересом остановиться у самого поворота, бессовестно навострив уши. — Вы не представляете, насколько невежественными могут быть советские солдаты. Они ведь чуть меня не пристрелили! — Не вините их за то, что они спутали вас с врагом из-за акцента. Впрочем, вам он даже идёт. — Почту за комплимент, — ответили ему на ломанном русском. Дмитрий Сергеевич, не давая продолжить разговор, потому как посчитал, что услышал достаточно, вышел после этих слов в коридор, тут же обращая внимание на себя. — А, товарищ Сеченов! — вежливо кивнул в знак приветствия его коллега, которому академик вернул жест, поправляя манжеты рубашки и галстук. — Решили впервые за трое суток вместе со всеми на перерыв выйти? Трудоголизм погубит вас, друг мой. — Нисколько не жалею о потраченном времени, если оно приносит свои плоды, — не задумываясь, ответил Дима, обращая внимание на разглядывающего его с интересом собеседника Игоря Васильевича. С зачесанными назад вьющимися короткими волосами и хитрым, лисьим взглядом. В отличие от многих на Предприятии, собеседник Игоря Васильевича обладал неплохим вкусом, — на нём был элегантный костюм, впрочем, без пиджака, с красным галстуком и чёрной рубашкой. Ему шёл тёмный оттенок. Руки в расслабленном жесте спрятаны в карманы, голова чуть наклонена в сторону. — Как и всегда, Дмитрий Сергеевич, — хмыкнул его коллега. Видимо, он не счёл нужным представить стоявшее рядом создание, даже несмотря на то, как пристально Сеченов уставился на моментально заметившего это и спрятавшего глаза иностранца. — С кем же вы так оживлённо разговаривали, позвольте узнать? Кажется, мы незнакомы? — обрывая почти начавшийся монолог своего коллеги о тщетности бытия и прочих весьма скучных вещах, о которых он имел привычку распинаться битый час вне рабочего времени, настойчиво спросил Дмитрий Сергеевич, тут же ловя взгляд исподлобья от того, о ком спрашивал. Он мало чем походил на здешних работников, — быть может, виной была миловидная внешность, а может, слишком внимательные глаза. Такого приятного, тёмно-карего оттенка, даже темнее, чем у самого Димы. И при этом выглядел он абсолютно безобидно. Скорее даже… игриво? Ему ведь показалось? Дмитрий Сергеевич едва остановил себя от дикого порыва тряхнуть головой. Это выглядело бы странно и привлекло бы лишнее внимание. Впрочем, от лишнего внимания этого человека он бы не отказался. Сколько таких кудрявых, обладающих неким особым очарованием, притягательных мужчин он встречал за свою жизнь? Ни одного. Прекрати. Это отвратительно. Ты же не станешь смотреть на человека, словно хищник на лакомый кусок мяса, просто потому что тебе приглянулось его милое личико? Наверное, было невежливо так пялиться, но он просто не мог прекратить, поражаясь тому, как практически незаметно радужка чужого глаза перетекает в зрачок. Он не мог понять, почему так сложно было просто отвести взгляд и это его раздражало и одновременно с этим заставляло крепко сжимать руки за спиной, до сдерживаемой дрожи сцепляя их за запястья, быстро проходясь языком по нижней губе. Молодой человек вскинул брови, вежливо улыбаясь и поднимая голову чуть выше, расправляя плечи. Словно бы и не заметил, как на него смотрят. Или, может, Дмитрий Сергеевич и правда мастерски прятал от других свои эмоции. — Ах, это… — Зенько слегка разочарованно обернулся к нему, кажется, расстроенный тем, что товарищ Сеченов уделил ему так мало времени. — Михаэль Штокхаузэн, Дмитрий Сергеевич. Один из наших новых сотрудников из Германии. Весьма способный, стоит отметить. И довольно приятен в общении. В отличие от многих здесь владеет высокими организаторскими качествами. А этим недотёпам что ни поручи, — разве что пролитого образца добьёшься, да разбитого окна. Как можно было разбить пуленепробиваемое окно, я не понимаю… Можете поверить, товарищ? Пуленепробиваемое!.. Но его уже не слушали, академик повернулся всем корпусом к человеку, так быстро захватившему весь фокус его внимания за столь короткое время. Михаэль, значит? Очень красивое имя. Поначалу это было ничем иным как интересом к своему новому подчинённому. В конце концов, с его досье следовало ознакомиться лично хотя бы из-за весьма лестного, пусть и небольшого отзыва товарища Зенько, — в конце концов, это был человек не последний на их Предприятии. К тому же, несмотря на всю любовь к работе как учёных, так и студентов-стажёров, мало кто отличался умением и достаточной ответственностью, да и обладал достаточным количеством времени для организации некоторых моментов, а если их новый сотрудник располагал подобными навыками, Дима с радостью воспользовался бы его помощью в некоторых аспектах. В конце концов, он занятой человек, рук на всё не хватает. Это затянулось на несколько дней, каждая новая частичка информации об их новом иностранном коллеге впитывалась сознанием, как губкой, — его досье было читать интереснее, чем дела прочих людей, имена которых имели здесь хоть какой-то вес. Да и работать он умел действительно не в пример лучше. Стараясь не вовлекать личную, неизвестно откуда взявшуюся симпатию, Дима мог бы сказать, что этот человек стоял на уровень выше тех многих других учёных здесь. И, как бы он ни пытался погружаться в науку, в любимое своё дело, с головой, без лишних мыслей, его это сильно отвлекало. Почему, он понять не мог, но чужое имя, — такое изящное в сравнении с грубоватыми, полными, русскими именами, которые приличия ради следовали употреблять вместе с отчеством, — постоянно крутилось в голове, не давая покоя. Как назойливая деталь, которая катается по столу, а пристроить её некуда, потому как и инструкции к ней нет. Дмитрий Сергеевич знал, что лучший способ унять подобную назойливую мысль, — перебить её чрезмерным количеством информации на не сходящую из головы тему. Клин клином вышибают, а пожар в лесу можно потушить, начав ещё один с другого конца опушки. И уже после этого решения его интереса, который обычно пропадал после пары дней, хватило на целую неделю. Он проводил всё полностью свободное время за изучением новых работ и статей немца, желая знать всю его подноготную. Подобное любопытство было для него столь нетипично, что его можно было даже назвать неприличным. Потому как не только общедоступная информация нужна была ему теперь, — он неотступно хотел знать, что это за человек. Как он разговаривает с людьми. Предпочитает чай или кофе, кошек или собак. Что предпочитает брать на обед, есть ли девушки, с которыми он разговаривает без меры вежливо. Никто его не просил ведь, никто за уши не дёргал. Да и таких людей, как этот, есть огромное количество. Но к этому хотелось буквально залезть в голову, посмотреть на неё изнутри. Дмитрий Сергеевич тяжело вздохнул, крепко жмуря глаза до тех пор, пока из головы не исчезла ненавязчивая мысль. Можно было бы легко это устроить, превратив учёного в подопытную мышку. Впервые за ту неделю выйдя из кабинета на перерыв со всеми за стаканчиком пересахаренного, но от этого не ставшего и на каплю хуже чая и, возможно, теми мягкими сдобными советскими булочками с запечённым сахаром, он практически по случайности вновь столкнулся с немецким учёным. Практически, — потому что, зная, в какой именно части комплекса Вавилов работает товарищ Штокхаузэн, Дмитрий Сергеевич не мог выбрать иной дороги, кроме как через тот сектор. Михаэль, внимательно копошащийся в папке с какими-то бумагами на ходу, едва успел заметить его, спешным шагом вывернув из-за угла и налетев грудью прямо на Сеченова. — Ох, прошу прощения… т-товарищ Сеченов? — удивлённо пробормотал он, кажется, застанный врасплох появлением академика. Тот лишь вежливо улыбнулся, машинально кладя руку на плечо коллеги, чтобы тот ненароком не споткнулся. — Не ожидал вас здесь встретить. Направляетесь на перерыв, я полагаю? — Так и есть, — кивнул учёный, благосклонно прищурив глаза. Он жадно подмечал про себя мелкие детали, маскируя своё нездоровое любопытство под праздную вежливость. — Михаэль, верно? Помнится, товарищ Зенько расхваливал вас в нашу прошлую встречу. — Стараюсь, чтобы такая похвала была не просто лестными словами, товарищ Сеченов, — скромно кивнул он. Дима сделал незаметно глубокий вдох от того, как приятно звучал этот голос с немецким акцентом в таком покорном тоне. По позвоночнику пробежалось странное, тёплое ощущение, принудившее идеально выпрямить осанку. — Я изучил ваши работы, к слову. Мне было любопытно, — честно признался академик, получив от иностранного коллеги ещё один поражённый взгляд. — Товарищ Зенько был прав, вы отлично справляетесь, Михаэль. Ему определённо понравилось выражение лица обладателя лисьего прищура, который будто бы одновременно смутился и воодушевился этими словами, отводя глаза в сторону на мгновение и неловко улыбаясь про себя. — Раз уж мы разговариваем, у меня есть к вам просьба. Если у вас нет никаких срочных дел, не могли бы вы через час заглянуть в мой кабинет? Мне бы очень пригодилась помощь человека с хорошими организаторскими способностями. — К-конечно, Дмитрий Сергеевич, — нервно, но уверенно закивал учёный, тряхнув головой так, что зачесанные кудряшки на затылке мило качнулись. — Мне только нужно занести это товарищу Зенько, он просил составить… Михаэль, пытаясь разъяснять срочность дела на ходу, попытался обойти академика, не разрывая, впрочем, их зрительного контакта, что заставляло того улыбаться ещё шире, ещё более ехидно. Однако, пытаться обойти человека, не глядя себе же под ноги, — не самая лучшая затея, и немецкий учёный, в котором был так заинтересован товарищ Сеченов, весьма не грациозно, пусть и в какой мере удивительно плавно споткнулся почти на ровном месте, рухнув прямо под ноги Дмитрию Сергеевичу. Удивительно, как он не разбил себе нос, успев подставить начищенному почти до блеска полу щёку. Дмитрий Сергеевич, засунув одну руку в карман, а другой поправляя галстук, наблюдал за растянувшимся на полу коллегой пару секунд, а затем снисходительно склонил к плечу голову, поднимая папку с документами, выпавшую из рук Михаэля. Он даже не попытался подать ему руку или подойти и помочь, вместо этого открыв бумаги и без особого интереса быстро пробежавшись по ним взглядом. Затем подошёл ближе, так, что поднимающийся и неловко отряхивающийся немец мог вблизи разглядывать его лакированные туфли. Рывком встав на ноги, товарищ Штокхаузэн поджал побледневшие губы и отвёл взгляд, хмуря брови. — Не ушиблись? — участливо поинтересовался Сеченов, передавая папку обратно. Её хозяин отрицательно мотнул головой, кажется, боясь теперь и рот раскрыть. Дима внимательно осмотрел его лицо, замечая, как от стыда, видимо, покраснели контуры чужих скул. Там же, на левой щеке теперь неровным пятном алела и небольшая ссадина. Дмитрий Сергеевич, как ни в чём не бывало, протянул руку и осторожно коснулся небритого подбородка, бережно касаясь ушибленного места большим пальцем. — Умойтесь, будьте добры. И через час в моём кабинете. И, добродушно улыбнувшись на прощание так и застывшему с распахнутыми глазами учёному, крепко сжимающему обеими руками свои документы, направился дальше по коридору, прямиком к сладкому чаю. Нет, Дима, это не простой интерес. Это уже одержимость, — невероятно чётко прозвучало в голове, когда милая девушка в буфете лучезарно ему улыбнулась. Он лишь беспечно кивнул в ответ, выбирая себе три нежнейшие булочки и стакан горячего, вкусного чая. Ему даже было порой интересно, какого сорта этот чай, — чёрный или зелёный, потому как за пересахаренным вкусом сложно было распознать что-то ещё. Зачем он тебе? Чего ты от него хочешь? Собираешься взять себе в помощники из-за милого личика? За красивые глазки? Дима ещё раз открыл досье с тяжёлым вздохом, прикрывая рот рукой. Даже на фотографии у Михаэля был этот взгляд. Будто он знал и видел намного больше того, о чём написано в биографии. На часах время остановилось на половине восьмого, как только Сеченов перевёл на них взгляд. Уже поздно. О чём ты думаешь? Вы встречались буквально пару раз, чем он так тебя зацепил? Акцентом? Тебя так легко развести на внимание? Или тебе действительно нравятся его глазки? Этот «лисий взгляд», этот послушный трепет от признания его заслуг? Ты хочешь чего-то конкретного, хочешь, чтобы он был поближе и радовал взор приятной внешностью? Ублажал твоё самомнение трепетным «Конечно, Дмитрий Сергеевич»? Хочешь себе послушного мальчика на побегушках из разряда «подай, принеси, раздевайся»? Этого хочешь? Чтобы он ползал перед тобой на коленях, преданно и испуганно глядя только тебе в глаза? Дима с силой потёр лицо, сглотнув и обернувшись на дверь. А затем громко хлопнул в ладоши, включая таким жестом весь свет в кабинете, который находился в нескольких метрах под землёй и куда не проникали лучи солнца. Он прикрыл глаза, заметно расслабляясь во мраке помещения и откидываясь на спинку стула, пару раз спокойно вдыхая ставший словно бы свежее воздух. Да. Хочу. Михаэль очень старался не споткнуться ещё раз, спеша к кабинету товарища Сеченова, светлейшего ума советской науки. Возможно, он чересчур нервничал из-за того, что такой человек обратил на него своё внимание так скоро, но, в конце концов, он и стремился к тому, чтобы работать бок о бок с лучшими учёными СССР. Разве установление хороших отношений с непосредственным начальником было не лучшим способом обзавестись престижным социальным статусом? Вот только его несколько смущал тот странный жест. Что это было? Он просто повертел его за подбородок, словно симпатичную куклу? Он так со всеми своими подчинёнными обращается или… Абсолютно не важно. Какой бы ни была просьба товарища Сеченова, он был уверен, что сможет её выполнить. Если же просьба будет носить в себе несколько иной… характер, тогда он задумается, сколько ему будет стоить отказ. В самом комплексе уже мало кто остался, разве что снующие повсюду роботы, поэтому каждый его шаг по длинном коридору отдавался гулким ударом сердца, который на самом деле просто казался громким из-за стука каблуков по полу. Он не нервничает. Просто слишком много думает. Товарищу Сеченову просто, вероятно, нужна помощь в каком-то небольшом деле, он ведь занятой человек, он не может делать всё сразу. — А, Михаэль. Проходите, — кивнул академик, едва подняв взгляд от каких-то бумаг, папку с которыми держал в руках. Он не сидел за своим столом в довольно немаленьком, надо сказать, кабинете, — Михаэль был почти уверен, что здесь даже потолки выше, чем на всём остальном этаже, метра на полтора, — академик прислонился к рабочему месту бедром, кажется, заранее настроенный встречать посетителей стоя. Штокхаузэн сдержанно улыбнулся на вежливый кивок вместо приветствия и подошёл ближе, держа руки сцепленными перед собой. Дмитрий Сергеевич не спешил что-то ему объяснять или говорить, он продолжал неспешно изучать свои бумаги, кажется, рассматривая какие-то фотографии и задерживая взгляд на каждой странице так долго, будто перед ним сейчас не стоял ожидающим распоряжений сотрудник комплекса. — Знаете, Михаэль, — это ведь ваше имя? — когда моим вниманием завладевает что-то достаточно нетипичное для моего окружения или привычной обыденности, я могу на этом довольно сильно зациклиться. Порой так сильно, что это идёт во вред мне самому, — академик добродушно усмехнулся, вокруг светло-карих глаз собрались морщинки. — Или во вред другим. Немецкий учёный приподнял брови в ожидании, порой глядя куда-то в сторону, словно в растерянности. Ушиба на левой скуле уже не было видно не с близкого расстояния и Сеченов, заметив это, а также чужую тихую нервозность, мягко улыбнулся. — Честно говоря, я надеялся обсудить с вами организацию небольшой программы для наших юных, одарённых умов, которые, пусть и поразительно страстно увлечены нашими идеями, порой проявляют некоторую несогласованность в действиях. Им не помешала бы хорошая организация и, местами, возможно, даже личный куратор. Однако, к сожалению, я вынужден отложить эту беседу, так как некоторые попавшие ко мне документы вынуждают меня перейти к менее приятному разговору. Подойдите, не бойтесь. Я не кусаюсь, — успокаивающе заверил Сеченов с до такой степени ласковой улыбкой, что это вызывало лишь большую тревогу. Михаэль в несколько не особо спешных шагов оказался рядом, между ними оставался едва ли метр. Дмитрий Сергеевич вновь пробежался по какому-то тексту внутри папок глазами. — Вам знакома фамилия Гольденцвайг? В животе что-то скрутило неприятным, холодным, противным ощущением. О, отлично. Конечно же, несмотря на всю его дотошность касательно поддельных бумаг, всё это было вскопано обратно на поверхность их, как они любят его называть, шефом. В голове было только две самые ясные, чёткие мысли: отрицать или сдаться. Прежде, чем он успел принять решение сам, неосознанно задержав дыхание, его голос дрогнул в предательском: — Я могу объяснить. Дмитрий Сергеевич соизволил полностью поднять на него глаза, с неуловимо наигранным, удивлённым снисхождением вскидывая брови. — Зачем же, Михаэль? Я прекрасно могу понять ваши мотивы, да и ваша работа не позволяет усомниться в, скажем так, чистоте ваших намерений, пока, полагаю, не появится более перспективных альтернатив. Вы хорошо постарались это скрыть, однако в той суматохе, что происходила, пока вы пытались спастись, к сожалению упустили несколько деталей. Тех, которые, к вашему несчастью, попали ко мне. — Дмитрий Сергеевич, я… — Вы побледнели, Михаэль. Вам нехорошо? — всё таким же, обманчиво заботливым тоном поинтересовался академик. Немецкий учёный прикрыл глаза, стискивая зубы. — Чтобы вы понимали, лично я ничего не имею против вашего присутствия на Предприятии, вы талантливый и весьма неглупый человек, нам здесь такие нужны. Не обижайтесь, конечно, но вы не очень-то похожи на шпиона, так что я готов поверить, что вы желаете получить здесь не больше, чем многие остальные кроме вас, — знания и возможности. Я прав? Стоящий перед ним учёный мог лишь едва заметно кивнуть, напряжённо подрагивая от разогнавшегося стука собственного сердца, словно крохотный зверёк. — Однако не все со мной согласятся. В конце концов, это считается преступлением. Если, конечно, эта информация попадёт кому-нибудь в руки. Штокхаузэн на секунду уставился мимо Сеченова, оторопело моргнув. Шантаж? На кой ему сдалось шантажировать такого, как он? Что он с этого получит? У него ведь и так всё есть, что можно только получить. Даже любовь народа к нему исключительно искренняя, сам учёный в этом не раз убеждался. — Здесь даже есть информация о том, что вы окончили балетное училище, правда, не сказано, какое. Сохранились и некоторые фото с ваших выступлений. Полагаю, у вас были одарённые поклонники, — Сеченов достал из бумаг фотографию, держа её лицевой стороной лишь к себе и, не скрывая этого, любуясь. — Представить себе даже не могу, насколько вы гибкий. Побледневшее от невысказанной угрозы в сложившейся ситуации лицо Михаэля моментально залило жаром, щёки налились кровью. Он открыл было рот, но тут же его захлопнул, прикусил себе язык. Ну и почему он даже не удивлён, что из всей когорты учёных в такую ситуацию попал именно он? — Чего вы хотите? — с чуть меньшим акцентом, чем обычно, загнанно выдавил он, крепко сцепляя руки за спиной и пытаясь отвести взгляд от глаз академика Сеченова, который ими словно бы примагничивал его внимание обратно, не позволяя смотреть в сторону и странно улыбаясь. Дмитрий Сергеевич чуть прищурил глаза, закрывая, наконец, папку и откладывая её на стол за спину. — Тебя. На коленях. У своих ног. Почти нежная, но при этом не изменившаяся со снисходительной, интонация голоса сделала эту просьбу без меры смущающей. Если бы с теми же словами академик чего-то от него потребовал, Михаэль хотя бы мог сослаться на то, что делает это лишь потому что другие варианты были менее удачными для выбора. Но этот бархатный, исключительно благосклонный голос, имеющий право просить поймать за него пулю или встать на четвереньки, — от этого волосы на загривке становились дыбом. — С-сейчас?.. — лишь растерянно переспросил немец, мельком оглядываясь на дверь. Дмитрий Сергеевич лишь терпеливо оперся ладонями о край стола, не спуская с него глаз. Либо делай, либо мы будем говорить по-другому, — выражал его добрый, по-отечески мягкий прищур. Михаэль глубоко вздохнул, подходя ещё ближе, пока между ними не осталось меньше двадцати сантиметров. Взгляд академика резко изменился за те считанные мгновения, что он не слишком уверенно отпускался перед ним на колени, настолько изящно, будто всю жизнь учился делать лишь это. Теперь он чувствовал макушкой этот немигающий, властный, жадный взгляд, не терпящий неповиновения. Ну и куда он умудрился вляпаться? На зачесанные волосы опустилась тёплая, широкая ладонь ещё пока бережным жестом, и Михаэль, до этого слабо держащийся за одну штанину академика подрагивающими пальцами, заставил все свои мысли заодно со стыдом замолчать и потянулся руками к пряжке ремня. — Даже так? Я не собирался просить вас об этом, но, раз вы проявляете такую инициативу, останавливать вас не буду, — с чуть насмешливым, но удовлетворенным интересом тихо рассмеялся академик. Михаэль испуганно замер, понимая, что сам только что, собственной поспешностью, кажется, превратил этот вечер в чуть более тесное общение, чем, видимо, планировалось. Он напряжённо, с шумом втянул воздух через нос, стараясь расслабиться и просто покончить с происходящим. Пальцы решительнее легли на ремень, без нервозных, торопливых движений расстегивая его вместе с брюками. Рука в его волосах чуть сместилась, чтобы Дмитрий Сергеевич смог огладить край краснеющего уха пальцами, словно играясь. — Смелее, Михаэль, — он улыбнулся устроившемуся у его ног подчинённому. Тот кинул на него нечитаемо смущённый, лисий взгляд, вжимаясь лицом между ног и несчастно заламывая брови. — Уверен, вы придумаете что-нибудь, чтобы меня порадовать.