Есть только страх

      У Шень Юаня не то чтобы было много опыта в отношениях — болезненное тело и, как следствие, не способность в большинстве случаев дойти даже до магазина никак не могли помочь ему в приобретении романтических переживаний.       Однако это не означало, что он был совершенно ничего не знающим в этой области.       У него как минимум была младшая сестра, которая часто и бурно высказывалась по поводу своего очередного парня. (Два старших брата делились гораздо, гораздо реже, однако порой прорывало и их. В такие моменты Шень Юань чувствовал себя коллективной жилеткой для слез и антистресс-игрушкой в одном флаконе).       Поэтому он очень, очень настороженно отнесся к тревожным звоночкам в поведении Ло Бинхэ.       Он помнил, как Син-Син, их маленькая звездочка, упорно день ото дня твердила, что все в порядке, и, что самое страшное — верила в это.       Вот только и дагэ, и эр-гэ, и он сам чувствовали, что что-то не так, особенно когда их младшая сестренка начала не просто отдаляться, а буквально рушить свою жизнь, отказываясь от друзей и прежде любимых занятий.       Ответ на вопрос «почему?» всегда был один — «моему парню не нравятся мои подруги, эр-гэ, поэтому он не разрешает мне с ними гулять», «мой парень считает, что футбол — не женское занятие, да и парней на тренировках слишком много — ты же знаешь, тренировки у нас совместные, дагэ, я не хочу заставлять его ревновать», «он просто хочет, чтобы мы проводили как можно больше времени вместе, сан-гэ, поэтому прости, увидимся в следующий раз, ладно?».       И сотни, тысячи оправданий и причин, по которым их мей-мей не выходила больше посидеть в кафе с подругами, пропускала долгожданные премьеры фильмов в кино и не гуляла даже в парках.       Со своим парнем они были словно пара неразлучников — если смотреть на это с романтичной точки зрения. Если снять розовые очки — то это была пиявка, присосавшаяся намертво и выпивающая все соки.       Таких людей современный интернет окрестил модным словом «абьюзер», но дагэ тогда высказался гораздо более емко — «мудак».       Спустя почти год этих отношений его сестра перестала смеяться, улыбалась, закрывая рот ладонью — «потому что Чжу-гэ сказал, что у меня странная улыбка», и была почти убеждена, что кроме Чжу-гэ, никому «такая» нужная не будет.       Какая «такая» добиться не удалось даже эр-гэ с его серебряным языком, но до зависимости там было буквально пару шагов.       Они едва-едва вытащили свою Син-Син из этих ядовитых отношений, а у Шень Юаня в память навсегда отпечаталось, какими отношения быть не должны и где искать тревожные признаки.       Благодаря этому токсичные, нездоровые, да и просто манипулятивные отношения и люди, попадающие под этот типаж для него были не как на ладони, конечно, но очень и очень близко к этому.       То, что Бинхэ буквально излучал эту опасную ауру, хорошим признаком не было.       Его ученик, конечно, отличался от оригинала, но первооснова у обоих была одна — и одинаково психически нездоровая.       Не демоническая, как пытались представить это многие комментаторы и фикрайтеры, а именно нездоровая.       В «Пути…» было довольно много демонов, и пара из них — Ша Хуалинг и Мобей-цзюнь мелькали очень часто, отличаясь от картонок, призванных просто заполнить текст.       Шан Цинхуа прекрасно смог раскрыть культуру демонической расы, несмотря на то, что мироустройство нужно было искать по крупицам сквозь тонны низкопробного порно.       Но Шень Юань был упорным — в конце концов, именно он создавал и редактировал вики по ПГБД, вылавливая кусочки информации среди пышных грудей и небесных столпов.       Так вот, по меркам даже демонов Ло Бинхэ был не совсем… адекватным, если назвать это мягким способом.       Да, для демонов была характерна фиксация на личности, некая зацикленность в эмоциях, очень сильных и ярких. Было несколько десятков эмоций, которые демоны испытывали не так, как люди, и те, которых они не испытывали в принципе.       У них была другая культура и обычаи, более дикие, прямолинейные, совершенно отличные от человеческой. Этические нормы людей были просто не применимы к демонам — различия между ними были столь же весомы, как разница между европейской и восточной культурой.       Бинхэ взял и лучшее, и худшее от обоих миров, успешно маневрируя между тем и этим миром, совмещая человеческое коварство с демоническим упрямством и целеустремленностью.       Это было действительно худшим в нем — как бы ни были хитры порой демоны, но большинству из них были чужды лицемерие и плетение интриг. В своих привязанностях и антипатиях они были на удивления прямолинейны и редко когда использовали закулисные методы, предпочитая решать все грубой силой. (Удивительно, но факт — Лю-шиди те приняли бы в свои ряды с распростертыми объятиями).       Максимумом коварства большинства из них было ударить в уязвимое место.       Поэтому с их точки зрения Ло Бинхэ был непонятным, но очень страшным противником.       Для людей тоже — потому что демоническая часть его мышления была для них загадкой.       Большая ошибка совершенствующихся — считать, что если демон имеет облик человека, то и разум у него будет человеческий. Крича «Это же демон!», мало кто из них задумывался, что да, это демон, и мерить его людскими мерками глупо.       К неудаче Бинхэ, Шень Юань слишком хорошо изучил способ его мышления — ПГБД был написан с точки зрения Бинхэ, включая мотивационную часть его действий. А еще — имел косвенный опыт абьюзивных отношений и лично видел пример нездоровой одержимости.       У его ученика было слишком много совпадений в списках «Как распознать манипулятора» и «Как понять, что вы находитесь в токсичных отношениях».       Он ни капельки не хотел становиться очередной частью популярного тропа насильник-незнамо-во-что-влюбленная-жертва.       Он, безусловно, хотел мира для Цан Цюн, хотел, чтобы его боевые братья, сестры и ученики были живы и здоровы, всем сердцем хотел, но только ничего не понимающие в жизни и отношениях люди могли считать «Обиду на Чуньшань» жизнеспособным способом строить отношения. (Ну, и еще кто-то со столь дурным вкусом к литературе, как Тяньлан-цзюнь. Серьезно, Цинцю должен однажды показать этому демону, что такое хорошая литература, пусть и БЛ-направленности. Ради этого поднапряжется и даже перепишет «Магистра…» и «Небожителей…» для этого мира).       Ему совершенно не улыбалось стать агнцем для усмирения буйного и нестабильного повелителя демонов.       Поэтому на мгновение он почувствовал иррациональное облегчение, когда Лю Цинге сказал, что Бинхэ мертв.       Всего на мгновение — потому что в реальности сын мира не мог умереть.       А еще — всегда получает то, чего хочет.       Знание того, что он находится в токсичных отношениях, ему мало помогает — потому что ему действительно из них не выйти без жертв. (Однако это позволяет ему лучше приспособиться к ситуации и иногда все же обыгрывать Бинхэ, получая необходимую передышку).       И даже если он решит стать абсолютным эгоистом, наплевав на окружающих — Бинхэ, закончив уничтожать все, что, по его мнению, мешает ему быть с Учителем, снова поймает его, и в этот раз не останется даже кусочка свободы.       Он годами держал его тело в попытке воскресить.       Оригинал, пусть и с помощью Синь Мо, смог дотянуться до него из другого мира.       Шень Цинцю просто-негде-было-скрыться.       Мужчина помнил маленького ребенка с пушистыми волосами, который ласково улыбался и плакал вместе с Иньин над птичкой со сломанной лапкой.       (В тот раз они выхаживали птицу почти месяц. Сейчас Бинхэ свернул бы той шею — чтобы не мучилась).       Эти воспоминания никак не вязались с волком, который безуспешно (для Шень Цинцю) маскировался под щенка.       Именно инцидент с оригиналом показал, как мало на самом деле изменился относительно ПГБД его ученик — тот мало чем отличался от своего двойника, что очень о многом говорило.       Если до этого внутри него теплилась хоть какая-то надежда на то, что «его» Бинхэ хотя бы не столь чудовищен, как тот, что написал Цинхуа, то после этого она погасла.       Если для того, чтобы распознать чужака, ему нужно было увидеть физическое отличие, значит, отличий было не так уж и много.       История не изменилась в лучшую сторону — во всяком случае, не для него.       Просто раскрылась более полно вселенная, появилась предыстория и логичное обоснования большинства — не всех — поступков окружающих, и только.       Судьба Шень Цинцю все еще была трагичной — только вместо цепей реальных были цепи невидимые, сковывающие ничуть не хуже.       Единственным слабым утешением можно было назвать то, что плохая концовка была только у него.       Он завидовал — как же он завидовал — Шан Цинхуа, который смог выстроить свои отношения в нечто нормальное, в нечто… восхитительно-прекрасное.       Ему и Мобей-цзюню всего-то и стоило, что начать говорить — языком, без недомолвок и додумываний, чтобы понять ошибки и начать их исправлять. (Бинхэ никогда его не слушал. Делал вид, кивал, разражался слезами, и в итоге все оказывалось именно так, как он хотел).       Ледяной демон был… не человечным, нет — вряд ли это слово было применимо к представителю его расы, но глубоко чувствительным к чужим эмоциям и состоянию.       Это смешно — создание с каменным лицом и ледяной магией обладало поистине устрашающим уровнем эмпатии.       Впрочем, каменным лицо северного короля было лишь до тех пор, пока рядом не было Цинхуа. Стоило непутевому автору оказаться рядом, и ледяная маска покрывалась трещинами, позволяя видеть, что Мобей-цзюнь буквально светится от счастья.       Тихая радость отражалась на обычно невыразительном лице, смягчая жесткие черты и превращая и без того прекрасное лицо в нечто божественное.       Такой Мобей, как ни странно было это признавать, был гораздо красивее даже Бинхэ.       Его счастье было ослепительно-прекрасным.       Иногда он смертельно боялся, что Бинхэ, заметив все же его нежелание, его… почти-отвращение к их близости, не сможет спокойно смотреть на чужое блаженство.       Шень Цинцю, как ни старался, действительно полюбить его не смог. Тот был для него учеником, сыном, младшим братом — но не любовником.       Их близость всегда причиняла ему боль, почти выворачивала душу своей неестественностью.       Теперь он прекрасно понимал, почему отношения между учителем и учеником в романах о совершенствовании считались табуированными и отвратительными.       С такой разницей в возрасте, помня своего ученика или ученицу совсем ребенком, воспитывая его с детства, почти как родное дитя — чем это отличалось от инцеста? Только и разницы было, что кровь не родная.       Он надеялся, что однажды сможет полюбить мужа.       Может быть, любовь смогла бы все решить. Возможно, он смог бы закрыть глаза на то, что их отношения далеки от здоровых.       Он не смог.       Он боялся.       Он до смерти боялся того, кого называл мужем.       Он научился улыбаться, когда хочется плакать, смеяться, когда внутри все леденеет от ужаса — хоть за что-то можно было поблагодарить Систему.       Ему хочется отдохнуть. (Шень Цинцю хочет, чтобы его обняли и спрятали от всего мира, сняв с плеч непомерный груз рушащегося неба).       Иногда он с тоской смотрел на то, как расслабленно Шан Цинхуа бросался в руки своего короля, так разительно отличаясь от того времени, когда просто разговор о нем мог заставить маленького мужчину съежиться от ужаса.       Руки Бинхэ его не утешают, но он прячет нервную дрожь за длинными расшитыми рукавами, а измученное кривое подобие улыбки — за веером.       Переливающиеся смехом пики Цан Цюн лучше выжженной пустоши, заваленной трупами в светлых одеждах. (Он почему-то помнит, как впервые увидел покрытые зеленью утесы и скалы пика Цин Цзин. Эти воспоминания — не его, но он благодарен Шень Цзю за этот кусочек мира).       Ци Цинци хмурится, когда он судорожно сжимает руку на ее локте, буквально силой заставляя себя разжать побелевшие от напряжения пальцы, когда слышит задорное: «Учитель!».       Конечно, она умная женщина. Она — повелительница пика Красавиц, куда нет хода мужчинам. (И причина далеко не в том, это чисто женский пик. Просто многие его обитательницы не хотят больше видеть мужчин).       Она знает, что видит.       Он больше не подходит близко к Ци Цинци. (Потому что если она попробует что-то сделать… Если скажет хоть слово … Он боится, что все сгорит).       Огонь и кровь снятся ему в кошмарах.       Мужчина видит почти мольбу в глазах Лю Цингэ — скажи, скажи же, что тебе плохо, я же вижу, попроси о помощи, пожалуйста, только попроси. (Он помнит проигранные за мертвеца сражения и покрытое кровью измученное тело, раз за разом на шаг приближающееся к смерти).       На Юэ Циньюаня (Ци-гэ, его Ци-гэ — поет-кричит память Шень Цзю, сливаясь с его собственной) он боится даже смотреть, потому что перед глазами встают разбитый на сотни осколков клинок и измученная фигура, пронзенная стрелами.       Шень Цинцю видит мертвецов и поэтому молчит. (Они тоже молчат и прячут взгляды — жертва одного во имя спасения многих логична и понятна, но от осознания необходимости этого стыд не перестает разъедать их кости. И ее добровольность делает только хуже).       Впервые с того момента, как он пришел в этот мир, Шень Цинцю одинок.       Ему хочется, так хочется… (Кто-нибудь, дайте ему уснуть без страха, что, когда он проснется, мир будет гореть).