Чау-чау

Тает день Проходит ночь И отпускает Мысли прочь Я шел один Я их не знал И по пути Всё вспоминал Смятые простыни в мокрых ладонях, стиснутые зубы и сведенные в переносице светлые брови, мимолетное трепыхание ноздрей, улавливающих сладкий запах, доносящийся с общей кровати. Взгляд Македонского, брошенный в его сторону. Полная, невозможная, но все же такая реальная, темнота в общей спальне. И его мышцы, ежесекундно простреливающие спазмами и болью. Черный мог кричать в своей голове сколько угодно, и этот нескончаемый крик действительно продолжался уже несколько часов, но из его рта не вырвалось ни одного звука, даже судорожные вздохи он успевал проглатывать, пряча свои ощущения глубоко внутри. Он ждал, пока стихнет эта буря, намеренно напрягая мышцы еще больше. Вся его кровать, казалось, в поту, и он уже должен стекать на пол, но на деле — потные лишь сама простынь и наволочка подушки. Главная загвоздка — ему было настолько больно, что он не мог подняться. Тремор в его мышцах был настолько сильным, что ноги вряд ли бы его выдержали, но даже чтобы подняться на них, нужно сесть, а у Черного пока получалось только, напрягаясь всем телом, и, в особенности прессом, приподнять только корпус, все еще цепляясь пальцами за постель. Это мучение продолжалось до пяти утра. Постепенно мышцы перестали донимать его, и в край измученный Черный поднялся, чтобы принять ванну. Поднялся, но не смог сделать и шага, и упал бы, если бы не подставленное плечо Македонского. Усадив Черного на кровать, Мак поднес ему кружку крепкого кофе, и, так как руки были в наибольшем напряжении, напоил его из своих рук. Черный, подняв благодарные глаза на Мака, выпил кофе, под конец уже придерживая руку Македонского своей. Странно, но Македонский даже не смутился, как это обычно бывало. Он не отдернул рук, не отвел глаз, в них — напротив, желание будто сделать что-то еще большее, так и не приведенное в действие. Пятиминутный перерыв — и очередная попытка встать, однако, удавшаяся опять благодаря помощи Македонского. Дойдя до ванны, Черный глянул на макушку Мака — неужели он пойдет со мной — но Македонский остановился, отпуская руку Черного, все еще стоя у дверей — ждал, может ноги его состайника все же подведут. Но нет, Черный прошел в ванну и закрыл за собой дверь, припадая к ней спиной. Минутная слабость — и горячие слезы бегут по щекам, пробегая по только им известным дорожкам. Судорожно вздохнув, Черный поднял мокрые глаза на зеркало — свое отражение. Какой ты жалкий. И тёплый день И жаркий пляж И этот город И точно наш И тёплый день И жаркий пляж И этот город И точно наш

***

— Слышьте, а кто в ванной? Почему сидит там столько часов? Между прочим, остальные тоже хотят провести свой ритуал утреннего туалета! Безобразие, просто безобразие! — Успокойся, Шакал, иди мыться к псам. — А может я не хочу у них мыться! Я хочу принять освежающий душ в своей родной душевой, а не у каких-то там псов! — Все, кати отсюда. — Неееееет! Но мольбы Табаки не были услышаны Лэри, который повез его в столовую на завтрак. Все разбежались из четвертой кто куда, остались лишь Македонский и Черный в ванной. После таких нервных утра и ночи у Черного абсолютно не осталось никаких сил. Компания Македонского в данной ситуации была наилучшей. Никогда не докучающий Мак, тихо выполняющий свои ежедневные дела, и Черный, читающий у себя на кровати книги и похлебывающий кофе — дуэт самого редкого, что может быть в Доме — идеальной тишины в четвертой. Удивительное дело — сегодня никто, кажется, не собирался возвращаться в общую спальню. Уже час Черный читал какую-то замысловатую, но от этого только еще более скучную книгу. На самом деле это был шанс дать отдохнуть своему организму, потому что ему казалось — наступит ночь, и ему будет даже хуже, чем вчера. Черный услышал скрип кровати. Это заставило его внутренне напрячься, но он сразу расслабился, когда увидел, что это просто присел отдохнуть Македонский — он держал в руках свою любимую оранжевую кружку, судя по запаху, с мятным чаем. Аккуратные черты лица Македонского успокаивали. На него было смотреть так же приятно, как и на Курильщика, а может, даже и больше, потому что в Курильщике оставалась какая-то суетливость и живость, а Македонский просто был весь полностью спокоен. Черный позволял ему сидеть на своей кровати. Позволив себе заглядеться на Македонского, Черный даже не сразу понял, что он смотрит на него в ответ. Никогда не было, чтобы между ними возникала какая-то особая связь, чего у Черного, в принципе, не возникало вообще ни с кем, но это утро… Оно было особенным. Наступающая теплота природы, расцветающие деревья, легкий освежающий ветерок — весна. Она уже неделю стучалась своими зелеными лапами в окна Дома, и это утро не было исключением. Глаза цвета черного чая и это легкое ощущение весенней свежести заставили сердце Черного сжаться от внезапной нежности. Он редко испытывал подобные эмоции, но очень любил такие моменты. Кровать немного прогнулась под Македонским. Мимолетное касание руками к рукам, нежное дыхание на коже, смешно щекочущие нос волосы челки, и легкий поцелуй прямо в губы, намного более целомудренный, чем невинное прикосновение губами ко лбу. И тёплый день И жаркий пляж И этот город И точно наш И тёплый день И жаркий пляж И этот город И точно наш.