Меланхолия

      Сережа утыкается лбом в перегородку между кабинками и шумно выдыхает. Он понятия не имеет, сколько биоматериала можно собрать с этой стены и какой процент кожных заболеваний там получится выявить, но ему сейчас абсолютно плевать. В его голове святейшая, абсолютная пустота. Все чувства, мысли и мозги, кажется, в целом, утекли в член, что в очередной раз сейчас дернулся от контакта с горячим языком, поведшем по головке. Ему иногда кажется, что человек, появляющийся по ту сторону перегородки каждый вечер пятницы, — не человек вовсе, а какая-нибудь бесовская сущность, о которых так любят болтать старушки на лавках. Впрочем, на это Сереже тоже плевать, пускай ему отсасывает хоть сам Дьявол, в данный момент он готов душу продать за еще один глубокий толчок в мягкую, тесную глотку.       Перегородка между двумя кабинками в засранном, бесконечно вульгарном клубе с дерьмовой музыкой — это единственная проблема Сережи, которая доставляет ему весомый дискомфорт. Ему хотелось бы запускать пальцы в волосы, притягиваясь, давить, ласкать, тянуть, чтобы поймать мутный от возбуждения взгляд, но все, что ему сейчас доступно — собственная сжатая в кулак водолазка, которую он поднимает к груди, чтобы ткань не мешалась. Нечаев закрывает глаза и морщится, подаваясь вперед, вжимаясь животом в стенку. Да, ему определенно нужно будет принять душ по возвращении домой, но сейчас он думает только о том, как незнакомец за стеной отстраняется, словно наказывая его за нетерпеливость. Сережа разочарованно, тихо стонет, и человек по ту сторону тихо, красиво смеется. Уши вспыхивают красным, и маленькая фантазия в голове обрастает новыми и новыми деталями.       Нечаев никогда не видел мужчину, что так мастерски принимал его член каждую неделю, а после отпускал от себя абсолютно опустошенным и по-идиотски счастливым, в лицо. У таких мест, как это, было свое негласное подобие этикета, по которому было необходимо сначала подождать, пока один из них не покинет туалет, а лишь после выходить самостоятельно. Конечно, ему ничего бы не было, выйди он из кабинки до того, как его неизвестный партнер растворится в ночи, однако, тогда их встречи явно прекратятся, а Сережа подсел на них, как недалекие молодые пацаны подсаживаются на иглу. Вот уж метафора, конечно…       Нечаев вздрагивает, когда его внимание привлекают через легкое дуновение на головку. Ноги моментально покрываются мурашками, и Сережа правда готов скулить, лишь бы с ним перестали так жестоко играть. А ведь он чувствовал себя даже не неудачливым игроком, которого раз за разом обводили вокруг пальца, а игрушкой. Засранец напротив мог довести его до самого пика, чтобы потом резко отстраниться, чтобы провернуть эту маленькую жестокую хрень еще пару раз. Сережа в такие моменты просто изводился и рассыпался в таких изощренных ругательствах, что человек за стеной издавал уважительное хмыканье. Для Нечаева это было сродни похвале, и вопреки здравому смыслу он чувствовал себя самым счастливым на свете человеком в такие моменты.       Наконец, ему дают необходимое. Когда мягкие губы в очередной раз ложатся на головку ровно так, как Сереже необходимо, он мягко, одним толчком упирается в чужую глотку. Одно короткое, необъяснимое движение, и его пропускают глубже, от чего Сережа запрокидывает голову и не может сдержать громкого, дрожащего от напряжения стона. Он отстраняется, задерживается и снова толкается, и в этот раз не встречает уже никакого сопротивления. Глотка сжимается вокруг его члена, мягкий язык ласкает чувствительную кожу, и от всего этого ноги становятся откровенно ватными. Сережа стонет уже тише, когда с той стороны слышится шорох одежды и на головку отдается вибрация ответного стона. Как бы Нечаеву не хотелось продлить момент, он не выдерживает. Он был уверен, что незнакомец отстранится, но по итогу лишь смущенно, тяжело дыша, изливается в чужое горло, в очередной раз жалея, что не видит того, кто так много ему позволяет на их маленьких рандеву.       Застегивая непослушными, подрагивающими пальцами ширинку, Сережа смаргивает со слезящихся глаз сырость. Для него это настоящий феномен — такая чувствительность, но его личный Дьявол будто знал наизусть все его слабые места, и каждый раз безжалостно давил на все сразу. Ему хотелось бы чем-то отплатить незнакомцу, пускай на колени бы он не встал в этом месте, но, как говорится, руку помощи бы протянул, однако, того, видимо, устраивала односторонняя связь. Сережа выдыхает и поправляет на себе водолазку, вслушиваясь в шум воды за дверью кабинки. Незнакомец тщательно моет руки, а после, не прощаясь, уходит первым.       Сережа щелкнул зажигалкой, сделал глубокую затяжку и выдохнул в мутное, затянутое тучами небо. Прохладный ночной воздух обдувал взмокшие после душного клуба волосы, и Нечаев подставлял дуновениям лицо, смакуя горький вкус сигареты на языке. Ему уже хотелось спать, но, стоило выйти на улицу, как он понял, что не сильно-то хочет возвращаться в пустую квартиру, где его никто бы не ждал. Он жил не так далеко от клуба, а потому сейчас, стоя на его крыльце под козырьком, мог, чуть прищурившись, разглядывать окна своей серой пятиэтажки. Пара из них еще горела светом, как оставленные заблудшим душам фонари, остальные же глядели с осуждением своими черными провалами. Сережа вздрогнул в ответ на очередной порыв ветра, что словно бы стал более кусачим, прогоняя его с темной и недоброжелательной улицы. Он поежился и поднял воротник куртки повыше, пошагав по более-менее освещенной дороге, то и дело обходя выбоины на дороге, чтобы не попортить обувь.       Жужжащая под козырьком подъезда лампочка навевала тоску. Сережа остановился под ней, уставшим взглядом наблюдая, как серый мотылек долбился о плафон раз за разом. Поразительное упорство для такого маленького существа. Было чем-то похоже на жизнь народа теперь, после распада Союза — вечные удары головой о толстое стекло постсоветских реалий в попытках добраться до заветного счастья. Которое, вероятно, скорее бы сожгло, чем согрело. Сергей поморщился этим мыслям — совсем уж расклеился в последние пару лет, на философию потянуло. Ну его. Но, какими бы тяжелыми мысли не были, на душе пока что было легко и приятно. Вот он, чудодейственный секс.       Сережа знал каждую выбоину на ступеньке в своем подъезде, так что даже то, что лампочки две через одну были выкручены, не мешало без проблем добираться до своего пятого этажа. Ключи, два поворота в верхнем замке, три — в нижнем, немного приподнять дверную ручку, прежде чем на нее нажать, и потянуть. Только после этих манипуляций появлялась возможность попасть в квартиру, но Нечаев считал это чем-то вроде системы безопасности. Стянув с себя обувь, не помогая руками, он щелкнул выключателем, освещая желтым, приглушенным светом тесную прихожую. Заваленный какими-то пожитками громоздкий шкаф отнимал очень много пространства, делая прихожую еще и более темной и душной, но выкинуть его Сережа не мог по двум причинам: во-первых, он когда-то давно очень нравился его жене, которая умудрялась поддерживать в нем удивительный порядок, а во-вторых — вынести его самому было самоубийственной идеей как минимум потому, что ваяли его еще до революции и на совесть, что делало его невероятно тяжелым.       Сережа вешает куртку на крючок вешалки, стягивает с себя водолазку и кидает ее в стиральную машину, что шумит, как турбина самолета, если ее запустить, и, кажется, пытается покинуть ненавистную квартиру чисто на силе собственной тряски. Расстегнув ремень потертых джинсов, он включил воду и умылся. Из прихожей, что была прямо напротив небольшой ванной, лился теплый свет, мазками ложась на плечо и лицо. Сережа смотрит на себя в зеркало, а в ответ на него глядит заебавшийся от жизни мент. Именно, что не полицейский, а мент. Вздохнув этим мыслям, он закрыл кран и вышел из ванной.       Диван, который он никогда не заправлял толком, принял с готовностью тяжелое тело в свои объятия, и Сережа провалился в глубокий сон без сновидений.

***

      — Дмитрий Сергеевич, вы же знаете, такие мероприятия — не мое…       Сережа переминается с ноги на ногу, неловко поправляя галстук. Заботливые ловкие пальцы перехватывают его запястье и отводят руку в сторону, затягивая полоску ткани правильно, так, что смотрится она на сей раз куда аккуратнее. Сеченов смотрит на него с отцовской доброй укоризной и улыбается так, что в уголках глаз собираются морщинки. Нечаев сразу и думать забывает о том, что не хотел сюда идти, ему не хочется расстраивать практически отца своими капризами.       Дмитрий Сергеевич был товарищем его отца и с радостью помогал растить мальчишку. Можно сказать, дядя Дима был с ним с первых осознанных воспоминаний: наставлял, по-отечески ерошил волосы, бранил и хранил секреты мальчишки. А когда отец погиб в инциденте на заводе, забрал мальчишку себе. Сережа не помнил, чтобы у Дмитрия Сергеевича были женщины, зато он помнил противного, вечно ревнующего внимание Сеченова к ребенку, немца, который и сейчас не дал им пойти вдвоем. Он как раз вырулил откуда-то со стороны, направляясь к ним. Нечаев мысленно отсчитывал секунды до того, как что-то случится, потому что у него всегда складывалось ощущение, словно бы этот олух не умеет ходить ровно. И, как по часам, немец споткнулся о воздух и едва не свалился, но Дмитрий привычным движением выставил руку вперед, не давая тому завершить их вечер сломанным о паркет носом. Мужчина зацепился за сильную руку и выровнялся, благодарно закивав.       — П… Прошу прощения, Дмитрий Сергеевич, — картавя на каждую «р» в предложении сбивчиво извинился тот, поправляя на себе щегольский дорогой костюм. «Где только деньги крысит на такое удовольствие? В нынешнее-то время» — думал про себя Сережа, но вот вопросов к Дмитрию, костюм которого был похожего фасона и стоил наверняка примерно столько же, он не имел.       — Будет тебе, Михаэль, просто будь внимательнее, — спокойно просит Сеченов, и Нечаев еле сдерживает едкую иронию. В присутствии Сергея Сеченов обращался к немцу не иначе, как Штокхаузен или Михаэль, но Сережа в детстве не раз замечал за ним нежное обращение «Миша», когда мужчины думали, что чадо их не слышит. Не то чтобы его волновала личная жизнь почти родителя, его раздражал скорее сам Штокхаузен, и не было важно, был тот мужчиной или же женщиной. К даме такого же характера и темперамента он бы относился точно так же с неприязнью. А может он тоже ревновал лояльность Дмитрия Сергеевича — Сережа не знал, да и разбираться желанием не горел.       Втроем они поднялись по красивой, широкой лестнице на второй этаж, подбираясь ближе к залу, где будет проходить представление. Театр был красивым, даже грандиозным в своем размахе. Высокие потолки, колонны, гранитные ступени и огромные театральные маски на стене — все это сверкало чистотой и отдавало удивительным лоском. Было видно, что за театром ухаживали, пускай кое-где ему и требовался ремонт. В нынешнее время театралов совсем не жаловали: финансирования сверху не было толком, а от людей и подавно — театр стал слишком дорогим удовольствием для тех, кто перебивался от зарплаты до зарплаты. Потому и людей сегодня практически не было, хотя и ставили довольно популярного во все времена «Щелкунчика». На памяти Сережи, Дмитрий Сергеевич не пропустил ни одной постановки, но пригласил с собой впервые. Вернее, он и до этого звал Нечаева с собой, однако, никогда не настаивал так, как в этот раз. Он сказал, что хотел познакомить его кое с кем, и Сережа не смог отказать.       — От работы тоже надо отдыхать, сынок, — ласково вразумлял его Дмитрий, ведя под руку к красивым массивным дверям. — А то вон, твои петербургские коллеги уже так заработались, что Анубиса у себя ловят. А нам в Москве только египетских богов и не хватает.       — Прямо-таки Анубиса? — усмехнулся тихо Сережа, чувствуя себя неуместно в костюме, который он надевал в своей жизни четырежды — на выпускной, на свадьбу и на похороны сначала отца, потом жены.       — Именно. Как-нибудь в следующий раз тебе об этом расскажу, пойдем.       Их места на балкончиках предполагали наличие небольших театральных биноклей, и если Дмитрий и Шток чувствовали себя вполне комфортно, используя их, то вот Сережа ощущал себя не в своей тарелке. Он в целом не был ценителем балета, который он просто не понимал, так что уже сейчас предвкушал просто убойные два часа наблюдения за прыжками по сцене и наворачивания по ней же кругов. Ну, зато на балерин было приятно смотреть. Было в них что-то изящное и родное, приятное глазу и душе. В зале погасили свет, Михаэль перестал что-то тараторить в ухо Сеченову, вызвав у Сережи очередной закат глаз и тихое «чтоб ты о свою же ногу на лестнице запнулся, подхалим сраный» в сторону.       На сцену вышел человек. Сережа взглянул в бинокль, что позволил рассмотреть того более детально. Мужчина, его ровесник, может, чуть ниже и младше, с короткой аккуратной стрижкой и в костюме, что идеально подчеркивал достоинства фигуры. Приятные черты лица и живые глаза лишь дополняли образ, а красивые, грациозные движения завораживали. Сережа слышал его голос, но не слова. Все тело пронзило неуловимым чувством дежавю, а приятный, высокий смех, добил его окончательно. В голове родилась догадка, но Сережа не спешил в нее верить. Слишком уж удивительное совпадение. Незнакомец перевел взгляд к их балкону и красиво поклонился. Наверняка этот реверанс был обращен к Дмитрию Сергеевичу, но Сережа почувствовал, как сердце пропустило удар. Дальнейшее действо он наблюдал крайне невнимательно — думал.       Сережа точно знал, что каждый вечер пятницы он проводит в компании мужчины, и точно так же знал, что одного и того же. Первое — потому что однажды ему понадобились салфетки, и человек по ту сторону перегородки любезно их предоставил, протянув через нижнее пространство между перегородкой и полом. В этот момент Сережа успел разглядеть аккуратное золотистое кольцо с витиеватой гравировкой и заметный шрам между большим пальцем и указательным. Да и в целом отличить мужские руки от женских проблемой не было, пускай пальцы этого мужчины и были довольно аккуратными и изящными, «музыкальными», как те называли. Второй же вывод исходил из того, что у них сложилась система общих привычек и знаков, которыми они довольно примитивно и скупо «общались». Сережа подумал о том, что было бы неплохо рассмотреть руки незнакомца, но, когда тот вышел объявлять антракт, Нечаев никак не мог сфокусироваться на его правой руке, ибо тот вертелся на сцене не хуже самих балерин. Вот же неугомонный…       Антракт прошел тихо и без каких-либо лишний волнений. Дмитрий старался вытащить из Сережи его впечатления, но тот лишь пожимал плечами и проявлял к беседе интерес лишь из уважения, потому очень скоро Сеченов переключился на разговор с Михаэлем. Нечаев разглядывал людей и работников театра, едва заметную пыль у плинтусов, красивую, с имитацией хрусталя люстру, и все никак не мог сложить в голове два и два. Он не ожидал, что простой рядовой поход в театр так сильно выбьет его из колеи. В голове крутилась мысль лишь о том, что ему необходимо снова увидеть того мужчину, но тот как на зло нигде и не мелькнул за весь антракт. Не удивительно, на самом деле, за кулисами было много работы, но все же. В зал Сережа возвращался с нетерпением. Дмитрия Сергеевича это удивило, а Шток едко сыронизировал, что, быть может, чуть позже и к чтению вояку можно будет приучить, на что получил осуждающий взгляд от Сеченова, что работал лучше любого кнута. Сережа лишь фыркнул и сел на место, поправляя на себе костюм так, словно ему предстояла личная волнительная встреча. Но на сей раз представление вышел объявлять совсем другой человек. Он извинился за отсутствие товарища, чем вызвал волну негодования у немногочисленных посетителей, и удалился со сцены, позволяя постановке продолжиться. Нечаев почувствовал разочарование, не увидев желанного человека на сцене, но никак себя не выдал, лишь продолжил смотреть, все так же витая по большей части в своих мыслях.       Представление сорвало овации. Балерины идеально исполнили свои роли, музыка звучала как всегда великолепно от первой ноты до последней, Дмитрий Сергеевич выглядел невероятно довольным и, кажется, после финального акта даже у Сережи немного поднялось настроение. Совсем чуть-чуть. Они вышли из зала и направились к буфету, люди постепенно рассасывались, а вот они уходить не спешили. Сережа предположил, что они ждут того самого человека, с которым его хотел познакомить Дмитрий Сергеевич, так что не стал подгонять и расспрашивать, спокойно потягивая не самое приятное на вкус вино из натертого до блеска бокала.       — Прошу меня простить, Дмитрий Сергеевич, Михаэль. За кулисами, простите, атас полнейший. Недостаток финансирования делает свое дело, декорации приходится ремонтировать прямо на ходу, — послышался со стороны знакомый голос, и сердце Сережи провалилось в желудок с красноречивым «плюх».       Он обернулся к Дмитрию и Штокхаузену, что по очереди пожали руки тому самому парню со сцены. Он им учтиво улыбался, но явно не лебезил, да и его реплика про финансирование не звучала, как выпрашивание денег. Сережа поставил бокал на стойку, отер ладони о брюки и, собрав всю выдержку и спокойствие в кулак, шагнул ближе, встав по правое плечо от Сеченова и кивнув приветственно новому мужчине.       — Ничего, Витя, я поговорю, с кем нужно, и тебе не придется пропадать посреди постановки, — привычно сдержанно ответил Дмитрий, но в голосе его прозвучало едва заметное недовольство, что заставило незнакомца дернуть уголком губ. Однако, Сеченов не дал неловкой нагнетающей паузе затянуться, уложив ладонь меж лопаток Сережи и чуть подтолкнув его вперед. — Все хотел вас двоих познакомить, но не находил повода. Сережа, это Виктор Петров, работает в этом театре и поддерживает его на плаву последние годы. Витя, это Сергей Нечаев, мой дорогой друг и практически сын.       — Приятно познакомиться, Сергей, — Виктор первым потянул ему руку, чуть склонившись, словно бы чисто по привычке выполнив реверанс. Сережа чуть растерялся, но руку протянутую пожал, приподняв уголки губ в вежливой улыбке. Все его внимание приковала рука с кольцом и шрамом между большим и указательным пальцем. — Ох, да, небольшая производственная травма. Если как-нибудь проведем вместе вечер, расскажу всю историю, — поспешил заполнить новую тишину словами Виктор, что у того получилось так же ловко, как у Дмитрия Сергеевича. Сережа чувствовал себя шариком для пинг-понга, который отбивали от одной стороны к другой.       — Мне тоже приятно познакомиться, Виктор. Можно на «ты»? — попытался реабилитироваться он.       В этот момент периферийным зрением он заметил, как ловко и аккуратно ретировались Шток и Сеченов, оставив молодых людей наедине. Сережа почувствовал себя щенком, кинутым в озеро, где плавала ловкая и очень голодная щука. Еще немного, и ему прикусят хвост — он точно знал.       — Безусловно. Ты любитель романтики? — вдруг словно бы ни с того ни с сего спросил Петров.       — Ты о чем? — не понял и покраснел ушами Сережа.       — Держаться за руки достаточно приятно, но, мне кажется, на нас смотрят, — аккуратно подшутил Виктор.       Сережа чуть не выматерился прямо тут, но руку чужую из своей выпустил, тушуясь под внимательным взглядом красивых зеленых глаз. Казалось, его смущение веселило человека напротив, и это немного раздражало. Неужели его неловкость так очевидна? Стоит здесь, почти сорокалетний мужик, и жмется, как последняя школьница перед старшеклассником. Не будь они в театре, он бы сплюнул от досады горькую слюну.       — Постановка была… Интересной, — обронил Сережа, стараясь завязать разговор, и, кажется, попал в самое яблочко. Виктор оживился, заулыбался и закивал.       — Рад, что ты оценил. Как тебе «Лебединое озеро»? Знаю, банально, но у меня каждый раз мурашки по рукам, когда я слышу эту часть. Вижу я ее крайне редко и только частями, но вот слушаю всегда от начала и до конца. Звуки — это в целом достаточно важная часть картины мира, как мне кажется, потому что изображение бывает скрыто, намеренно или по воле случая, — Петров чуть улыбнулся, но попытался это скрыть, отчего Сережа лишь пуще прежнего покраснел. Нет, ну этот засранец точно с ним играет! Сомнений в том, что это был тот самый незнакомец, который как-то слишком резко и неожиданно стал знакомцем, не было никаких.       — Звучало грандиозно, — кивнул, сглотнув, Нечаев. — Так чем ты занимаешься тут?       — Можно сказать, разнорабочий, — со вздохом покачал головой Виктор и переступил с ноги на ногу, заложив руки за спину. Пускай, судя по мозолистой, крепкой руке тот явно постоянно сталкивался с физической работой, оставалось в нем какое-то поразительно изящество то ли танцора, то ли дирижера. Такой мог бы встать во главе симфонического оркестра и завораживать слушателей движением своих рук, заставляя следить за пируэтами палочки в пальцах. — Помогаю с декорациями, приглядываю за балеринами и работниками, помогаю после постановок. Время сейчас такое, Сережа, что театр в убытке, — Виктор вдруг склонился к его лицу неприлично близко и, прикрыв губы ладонью со стороны, прошептал. — Местная администрация все обязанности переложила на меня, и тем не менее, словно бы и за человека не считает вовсе. А на мне, между прочим, без малого держится этот театр, как верно заметил Дмитрий Сергеевич — Петров тут же шагнул назад, чуть поведя плечами, словно ничего и не было. — Впрочем, я люблю это место, так что мне не в тягость поддерживать его.       — Неплохо выходит, — растерянно обронил Сережа, чувствуя, как внутри от громкого, горячего шепота, обжигающего кожу, все завязалось плотным узлом.       — Это комплимент? — заинтересованно хмыкнул Петров.       — Именно он, — чуть более спокойно кивнул Сережа, кажется, сориентировавшись. Петрову нравились похвалы, и это было заметно по самодовольному выражению лица того. — Ты сказал, что расскажешь о своей травме на встрече. Свободен на неделе? — вдруг неожиданно даже для самого себя спросил Сережа. Петров делано задумался, чем едва не заставил Сережу закатить глаза на такую театральщину, но очень скоро кивнул.       — В вечер пятницы.       Чужая многозначительная улыбка вызвала всплеск адреналина, ужаса и стыда одновременно. Нет, Серега, ты уже окончательно слетел башней…

***

      Мягкая зеленая трава щекотала голые лодыжки. От воды веяло прохладой и запахом речки. Такая родная для Виктора атмосфера грела сердце и душу и добавляла Сереже звездочек на холодильник за правильный подбор места для свидания, которое они таковым не называли. Их довольно странные и идущие не совсем по привычной фабуле отношения начались для Виктора задолго до того, как они впервые «встретились» в не самом романтичном месте через перегородку между кабинками. Он приглядывался к Нечаеву долго, внимательно, первый раз заметив его в компании Дмитрия Сергеевича, и все пытался понять, стоит ли игра свеч. Тот не выглядел, как человек, спокойно относящийся к тому, что людьми принято обзывать «гомосятиной» и «содомией», однако Виктор смог убедиться очень скоро, что не всегда обложка соответствует содержанию.       Сейчас они не говорили о том, что между ними, хоть Сережа и догадался довольно быстро. Намеков и оставленных следов из хлебных крошек тому хватило сполна, чтобы сложить в голове правильную картинку, и тот не сбежал, поджав хвост, что было похвально.       Виктору пришлось оставить театр на этот вечер, чтобы выбраться с Нечаевым за город пораньше. В машине он позволил себе заменить радио и присесть на уши Сереже с последними новостями из мира театра, и тот оказался подходящим слушателем: не перебивал, проявлял ровно столько участия, сколько требовалось и иногда удивленно поглядывал на него краем глаза, сохраняя на губах легкую улыбку. Приятная атмосфера разбавлялась шуршанием асфальта под колесами и теплым ветерком из приоткрытых окон.       Сереже это место показывал еще отец, правда, к этому моменту оно подзаросло травой, но это Сережа предусмотрел, захватив с собой косу. Виктор успел помочить ноги на мелководье, достать им радио и включить что-то классическое, на что Сережа поморщился и при первой же возможности переключил на излюбленную «Арию». Виктор недовольно фыркнул больше не на выбор музыки, а на то, что Сережа своевольничает, а после перевел тему на что-то снова книжно-театральное. Сережа слушал, пока устанавливал мангал, слушал, пока разгорались угли, а потому уже слушать перестал. Казалось, Виктору доставляет физический дискомфорт отсутствие активности. Он успел зайти в прогретую воду до колена, сходить за ветками, расстелить для них плед и сходить осмотреть ближайшие территории. Сережа, по правде сказать, уставал от его мельтешений, но ничего не говорил, пока жарил мясо и смотрел на воду. Вдалеке слышался веселый смех взрослых и детей, что отдыхали на довольно многолюдном пляже. Казалось, от людей нигде нельзя было скрыться, пускай они и отъехали достаточно далеко от Москвы. Однако, сюда никто не забредал, и это было весомым плюсом.       Сережа совсем задумался, глядя на тлеющие в мангале угли и переворачивая уже чисто рефлекторно шампуры. Единственное, что смогло вывести его из оцепенения — это громкий всплеск в реке недалеко от расчищенного им же бережка. Он удивленно поднял взгляд, после перевел его туда, где только что стоял Виктор, и удивленно вскинул брови.       — Твою же, блять, мать! — выругался он и подскочил на ноги, подойдя ближе к воде и вглядываясь в ее поверхность, по которой шла рябь. Виктор все не всплывал, и Сережа уже потянулся снять футболку, как тот внезапно вынырнул чуть дальше по течению, тупо улыбаясь и отплевываясь от речной воды. — Какого хуя ты делаешь?! — возмутился тут же Сережа.       — А что, нынче купаться запрещено, товарищ милицейский? — рассмеялся Петров, ныряя и оказываясь чуть ближе. Речка была достаточно глубокой, чтобы тот не сразу смог встать на ноги, но, видимо, того это мало волновало. Сергей не нашел, что тому ответить, а потому лишь протянул руку и, поджимая губы и хмурясь, вытянул на берег. То ли нечаянно, то ли намеренно, Виктор пошатнулся и навалился прямо в мокрой и прохладной от воды одежде на сухого Нечаева, и тогда витиеватую матерную конструкцию услышали, вероятно, даже на далеком пляже.       Они сидели в одних трусах на пледе, пока единственная одежда, в которой они, собственно, и приехали, сушилась у мангала. Сережа думал, что в репертуаре такого утонченного на вид Петрова какое-нибудь вино или шампанское, но когда он предложил полусладкое, Виктор крайне оскорбленно поморщился, а потому пришлось делить с ним пиво.       — Работал со станком и отвлекся, вот и распилил себе немного руку, — рассматривая в лучах закатного солнца пятерню комментировал Петров. — Кто бы мог подумать, что ты будешь так наблюдателен.       — То есть, ты не планировал, чтобы тебя узнали? — хмыкнул Сергей, раскусывая кусок прожаренного мяса, щедро перемазанного в «кетчунезе».       — Планировал, — честно признался Виктор, подтянув к себе колени. Становилось прохладно, и Нечаев потянулся к их одежде. Пощупал — та была все еще сырой.       Он первым протянул руку и задел пальцы Петрова. Тот загадочно улыбнулся то ли действиям Нечаева, то ли своим мыслям и переплел их холодные пальцы. Прикосновения будоражили фантазию, но, чтобы их стало больше, им понадобилась еще пара часов разговоров. Виктор сокращал расстояние между ними аккуратно, как лесной зверек, а вот Сережу мутило от нетерпения. Он столько раз представлял себе этого человека в своих руках, а сейчас его вот так нагло дразнили. Где-то в траве пели цикады. Комары жестоко кусались, и то и дело между тихими, убаюкивающими рассказами Петрова слышалось «да сука» или «ебись ты лесом». Матерился тот редко, но очень забавно, и Сережу даже болезненные тычки под ребра не останавливали от веселого смеха. Когда же Петров юркнул ему под руку, уложив голову на плечо, Нечаев напрягся, боясь спугнуть, а после неловко уткнулся в короткие жесткие волосы. Было спокойно и тревожно одновременно. Им обоим было по тридцатнику с лишним, а возились и смущались друг друга они как последние подростки.       Разговоры стихли, теперь они слушали лишь дыхание друг друга, а Виктор — учащенное сердцебиение Сережи. Последний запускает в волосы, пахнущие лесом, пальцы, и несмело гладит. Петров чувствует, как по ногам, обдуваемым ночным ветром, бегут мурашки, и поджимает губы, чтобы не выдать судорожного вдоха. Такие простые, прозаичные манипуляции завораживают и заводят даже больше конкретной телесной близости. Он прислушивается к ощущениям, дрожит всем телом то ли от холода, то ли от предвкушения, а после решается отстраниться и взглянуть в лицо Нечаеву. Тот глядит в глаза, а после взгляд опускает до губ. Короткий поцелуй — испытывающий. Они даже не целуются, а несмело лижутся, сминают губы, кусаются, от спешки неумело стучатся зубами и смущенно отворачиваются, чтобы повторить все сначала. Дыхание обжигает, пальцы подрагивают и холодеют, и от контраста холодных ладоней и горячего живота Сережа вздрагивает. А потом им приходится резко отстраниться друг от друга, сделав вид, что ничего и не было. Из-за поворота, шумя велосипедными звонками и веселым смехом проезжают пацаны лет девяти-десяти каждый. Они никак не комментируют двух взрослых, развернувших себе пикник в ночи, просто проезжают мимо, поглощенные своей маленькой игрой, и пропадают в ночи, словно морок.

***

      Сережа останавливает машину у девятиэтажки в райончике средней паршивости. То бишь не слишком криминальном, но и не в таком респектабельном, в каком жил Дмитрий Сергеевич. В последнее время показателем благополучия района служили фонари — если лампочки не выкручены и не разбиты хотя бы в половине на улице, то он вполне себе неплохой. Здесь было достаточно светло, чтобы без проблем преодолеть расстояние от подъезда до круглосуточного ларька и назад, значит, не так уж и плохо.       Виктор вышел из машины, обошел ее и склонился к открытому окну со стороны водительского сидения. Сережа удивленно поднял брови и чуть склонил голову, ожидая пояснений. Виктор лишь прыснул в сторону, а после и вовсе рассмеялся в кулак.       — В чем дело? — нахмурившись, спросил Сережа.       — На собаку похож. Служебную. Они тоже головой вертят, когда за людьми наблюдают, — просто ответил Виктор.       — Псом меня еще не обзывали, вот спасибо, — фыркнул Сережа и сжал пальцы на руле. Было немного обидно.       — Все детство подкармливал бездомных собак. Иронично, правда?       Сережа сам не понимает, в какой момент под своим напором вынудил довольного до жопы Виктора пятиться вверх по лестнице на его третий этаж. На все полу-укусы полу-поцелуи он лишь улыбался и сбивчиво шептал что-то пошлое в самое ухо. Когда же пришло время повернуться к заведенному Сереже спиной, он помедлил, приложил палец к своим губам, прося быть потише, и нащупал в кармане ключи от дома. Звякнула связка, а сам он ударился грудью о дверь, когда Нечаев его зажал меж ней и своей тяжелой тушей. Виктор подавил смешок и кое-как вставил ключ в замочную скважину, стараясь игнорировать вездесущие щупающие, щипающие и сжимающие руки.       — Блять, ты издеваешься, — недовольно ворчит в его затылок Сережа, когда после первой двери они сталкиваются со второй. — Какому бандитскому авторитету ты, сука, насолил, что у тебя, ебаного театрала, две двери с тремя замками?       — Какой у тебя богатый словарный запас, — шипит на грани слышимости Виктор, стараясь отпихиваться от чужих навязчивых ласк, которые сейчас мешают быстро открыть дверь. — Это на тебя так повлияло сравнение с собакой? Так ты сейчас себя и ведешь, как кобель в период гона.       В квартиру они практически вваливаются, вторую дверь Сережа захлопывает уже пинком, но с рычанием возвращается к ней после того, как Виктор глядит на него красноречиво своим пробирающим до костей немигающим взглядом. Честно, в темноте это выглядело так, будто на него глядит и правда бес, так что не вернуться и не защелкнуть дверь на замки было смерти подобно. Вот же параноик хуев…       — Стены, — предупреждает кратко Петров в перерыве между бесконечными горячими поцелуями, кое-как отрываясь от Сергея, напор которого самую малость пугает.       — А то я сам не знаю, — фыркнул Нечаев и стянул с Виктора футболку, нетерпеливо припав к шее и в порыве больно укусив.       — Вот же… Собака, — срывающимся голосом проговорил Петров, на что чужие зубы лишь сильнее надавили на кожу. После такого явно останется кровоподтек. Виктор зашипел и потянул Сережу за волосы, оттаскивая от себя. — Место, шелудивый пес, место, — вкрадчиво проговорил он в чужие губы, и лишь это смогло немного успокоить Нечаева.       Сережа и правда прилежно сидит и ждет Петрова из душа, а потом уходит туда сам. Прохладная вода, температуру которой настраивал, видимо, сам Господь-бог по своей прихоти из-за поломанного смесителя, освежала и немного отрезвляла. Сережа понял, что у него потряхивает руки от напряжения и нетерпения. С ума сойти. Просто с ума сойти. Не став намыливаться до блеска и скрипа, он быстренько ополоснулся и помыл голову, лишь бы от него не несло речной водой после того, как его любезно практически обнял мокрый до нитки Петров. Посмотрев на себя в зеркало, он пригладил волосы и все же вышел из душа.       Мягкие губы собрали с шеи капли воды. Уж было остывший Сережа снова распалился, и не сразу понял, что ему в руки сунули баночку вазелина. Дешево, сердито, действенно. Свет не включали, но зато не стали закрывать шторы, так что свет от уличного, мигающего время от времени фонаря освещал все ровно так, как было необходимо, чтобы легкий сумрак оставлял простор для фантазии. Гибкий и податливый Виктор, руководящий процессом то и дело срывающимся голосом — вот истинное искусство, а не эти ваши балерины. Сережа набирает немного смазки на пальцы и, преодолев сопротивление мышц, проникает внутрь. Петров под ним кусает губы и зажимает их ладонью. Стены в девятиэтажке чуть ли не картонные, со всех сторон соседи, но есть что-то в этой их маленькой общей тайне, которую необходимо сохранить.       Сережа свободной рукой перехватывает Виктора за запястье и уводит руку вверх, вжимая ту в постель над головой. Тот глядит растерянно, почти с укором, но Сережа в этот раз не слушается. Он добавляет второй палец, толкается глубже, но ловит новый стон уже своими губами, вспоминая, как эти вибрации ощущались на чувствительной головке. В голове все плывет, и он чуть отстраняется, продолжая медленную пытку. Он буквально не дает Виктору и шанса скрыть хоть один стон, но не дает им стать критически громкими, чтобы это могло вызвать подозрения у соседей. Да, ему хотелось бы послушать, как Петров кричит под ним, срывая голос и умоляя сбавить темп, но для этого нужна какая-нибудь глушь и пара дней, а пока он с радостью посмотрит на то, как Виктор под ним выгибается, ерзает, старается прикрыть губы пальцами, но раз за разом получает по ним отточенный, четкий хлопок. И кто из них теперь пес?       Виктору стоит больших усилий не закричать, когда Сережа постепенно входит в него. Сердце бьется просто бешено, и не слышно ничего, кроме собственного сердцебиения и чужого громкого дыхания над ухом, от которого по всему телу бегают мурашки. Нечаев делает первый полноценный толчок и, видимо, ровно так, как надо. Виктору много не надо, чтобы мелко задрожать, Виктор чувствителен и щедр на отдачу. Сережа буквально сходит с ума, когда видит, как тот кусает губы и запрокидывает голову, как дрожат его ресницы и как губы ловят воздух. Неаккуратно подставленная шея тут же цветет новыми засосами, и Петров тихо шипит, мотая головой.       — Ниже ставь, — коротко то ли просит, то ли приказывает Виктор своим срывающимся голосом, в котором сквозит скорее мольба, чем жесткое указание. Сережа улыбается, но позволяет тому верховодить и подчиняется. Еще два небольших засоса горят едва выше ключицы, и на сей раз Петров удовлетворенно кивает, ловя его лицо в ладони и благодаря нежным поцелуем.       Контрольной точкой, после которой в голове у Сережи осталась лишь пустота, стал момент, когда он подхватил Виктора под бедра для удобства, а тот неожиданно закинул ему ноги на плечи. «Гимнаст хуев» — выдохнул Сережа скорее удивленно, чем недовольно, и перехватил того поудобнее, подстроив под свой ритм. Мягкие неспешные движения чередовались с более грубыми, и наградой за каждое правильное решение были стоны и особенно чувственные поцелуи. Виктор быстро адаптируется к новым условиям, понимает, что нужно Сереже, и с радостью это дает. Нечаеву кажется, что, будь у них возможность, они бы растворились друг в друге прямо на этой постели. Сережа чуть ускоряется, накрывает губы Виктора ладонью и тот целует в самый центр, широко лижет пальцы и прикусывает. Нечаев отстраняет руку, давит большим пальцем на чужую нижнюю губу, на что Петров только улыбается, как в бреду, и пропускает палец глубже, прикусывая и давя недолго зубами. Сергей шумно выдыхает и сдавленно стонет, когда палец ложится на такой знакомый язык, и тот с готовностью обводит фалангу, ногтевую пластину, и зубы вновь легко смыкаются, не принося боли, а скорее дразня.       Нечаев теряет самообладание первым. Напрягается, замирает и ловит губами каждый чужой жалобный стон, а после доводит Виктора до края уже рукой. Тот толкается несколько раз, тянет Сережу к себе и кусает за плечо так, что Нечаев матерится, жмурится до звезд под веками и подталкивает Петрова в плечо, чтобы отпустил. Тот и правда разжимает зубы, в извинениях зализывает укус и тяжело выдыхает, когда к кровати его придавливает немаленький вес полицейского.       — Ты меня задушишь, — сдавленным шепотом комментирует капризно Петров, и Сережа закатывает глаза. Оставив еще пару мелких поцелуев на чужой шее, он укладывается рядом. Этой ночью они больше не разговаривают. Все слова уже были сказаны.

***

      Сережа просыпается поздно. За окном уже шумят дети в свой законный выходной, громко переговариваются бабушки на лавке у подъезда, по металлическому подоконнику скачут воробьи, любопытно заглядывая в окно. Нечаев приподнимается на локтях, трет переносицу и плечо, на которое ночью пришелся довольно болезненный укус. Постель рядом была еще теплая, но Виктора в ней уже не было. Смутные неприятные мысли завертелись в голове, но не мог же Петров сбежать из собственной квартиры. Фыркнув, Сережа сел на постели и опустил ноги на пол.       Выйдя на кухню, Нечаев пожалел, что его художественные навыки оканчивались на простом «палка, палка, огуречик». Петров в сером распахнутом халате, опирающийся на столешницу с кружкой горячего чая в руках выглядел как то, что достойно изображения на картине. Умиротворение на лице, солнечные блики, играющие на коже, растрепанные волосы и грудь с россыпью засосов. Виктор заметил его не сразу, увлеченный своими мыслями и наблюдением за подлетающей на ветру занавеской, а когда заметил, смерил заинтересованным взглядом и, видимо, оставшись довольным зрелищем, протянул кружку с изображением щенка. Сережа обиженно фыркнул, но кружку принял. Не отказывать же, человек старался, заваривал.       — Не успел спросить, что ты пьешь, так что заварил зеленый чай, — коротко сообщил Петров и, оставив свою кружку на столешнице, запахнул поплотнее халат и вышел на незастекленный балкон прямо босиком.       Сережа ненавидел вкус зеленого чая, но почему-то именно в это утро он казался приятнее обычного. Стащив со стола сухарь с изюмом, он забрал из кармана куртки сигареты, натянул джинсы и без футболки вышел на балкон. Оперевшись локтями о железные перила, Нечаев подставил солнечным лучам лицо, закуривая и делая первую утреннюю затяжку. Виктор ловко выудил из его пальцев сигарету, затянулся и передал назад. Вкус чужих губ на фильтре освежил ночные воспоминания, и Сережа смущенно потупил взгляд, глядя вниз.       — Кран починишь? — вдруг как ни в чем не бывало спросил Петров.       Сережа и сам не понял, в какой момент его жизнь так резко развернулась, что он сидел в ванной у Петрова и под его разговоры о вечном чинил смеситель. Кажется, в тот день он успел лишь заехать за инструментами к себе домой и вернуться. Потом Виктор кормил его макаронами с тушенкой — как окажется позже, единственным, что тот умел хорошо готовить — и выводил гулять по району. Через три месяца они уже переклеивали у Сережи обои, потому что на Петрова они нагоняли тоску, а еще через полгода выносили тот самый громоздкий шкаф на улицу, набивая себе новые синяки и ссадины, стараясь при этом еще и не убиться на лестнице. Потом долго стояли на улице и курили, взмокшие и злые на тяжеленную бандуру. Сережа уже не чувствовал такой тоски от необходимости выбросить эту мебель. Было даже как-то… Спокойно что ли. С Виктором они не обсуждали свои отношения. Петров просто вошел в его жизнь так, будто они не познакомились всего год назад, а словно бы знали друг друга с детства, и тот просто в какой-то момент отошел купить для них сигареты. Это не казалось странным или ненормальным, Сереже было просто все равно, главное, что он теперь не засыпал один и не мучился от одиночества, а что до Виктора… В его башке сам черт ногу сломит, но, кажется, того тоже все устраивало.       — Мальчишка тот, — вдруг как бы между делом выдыхает серый дым в небо Сережа, указывая на рыжего мальчугана, носящегося по двору с палкой, — сколько его помню, гоняет в этих вельветовых штанах.       — Вот увидишь, он когда из них вырастет, ему мать их просто разошьет. И еще на пару лет хватит, — смеется Виктор.       — Ты откуда знаешь?       — Сам в таких ходил, — Виктор отщелкивает бычок в урну и потягивается.       Над Москвой сгущались сумерки. Становилось прохладно, весенние вечера все еще были морозными, хотелось спать. Сережа ощущал, что прощается с чем-то старым, висевшим на груди, словно огромный тяжеленный камень, что день ото дня тянул его ко дну. Было немного грустно, но меланхолия разбавлялась теплым плечом, которым к нему прислонился Виктор, оказывая свою немую поддержку. Сережа прикрыл глаза, чувствуя, наконец, умиротворение.