Глупенький Братец Кролик

Бриллинг не знал, смеяться ему, плакать или разнести всю эту богадельню к чёртовой матери!  Сил сдерживаться не было никаких! Тёмно-коричневый в рыжину лисячий хвост метался из стороны в сторону и совершенно не поддавался перевозбуждённому разуму. У него не то, что звериные ушки, у него даже клычки повылезали. Губу вот о них порезал с непривычки и не заметил. Последний раз мужчина так контроль терял...  Да никогда!  Иван Францевич - самый молодой статский советник, начальник третьего отдела, стратег Азазеля, продумывающий сложнейшие операции вот уже более десяти лет, - всегда был властен над собственным телом!  Ключевое слово - был. Оборотни встречались редко. Да и подавляющее большинство из них свою природу, так сказать, не афишировало. Кто-то стыдился, кто-то опасался нападок, кто-то просто хотел быть таким, как все.  Всё таки, не смотря на тысячи исследований, утверждающих, что зверолюди - это в большей степени именно люди, всегда находились те, кто при любом удобном случае всё сваливал на "агрессивную, тупую животину, способную только свой зад вылизывать."  Даже в их просвещённом двадцать первом веке, набитым доверху современнейшими технологиями, ещё остались такие ортодоксы, которые искренне в эти бредни верили. "Да она его всего когтями исполосовала! Мерзкая тупая зверюга! Одни инстинкты!"  И никого не волнует, что перепуганная девочка, едва-едва переступившая пятнадцать лет, просто не могла как-то иначе отбиться от мерзкого жирного учителя географии, который настойчиво лез совсем не невинно лапать её дрожащий светленький хвостик и прижатые к русой головке маленькие ушки.  Общественность в подавляющем большинстве случаев вставала не на сторону оборотней. Их побаивались. А человечество, как самое мерзкое и жестокое существо, что породила мать Земля, всегда стремилось уничтожать то, что выходит за рамки его скудного мира. В средневековье людей с дуальной природой и вовсе на кострах заживо жгли, как одержимых бесами. Матери сами приносили едва рождённых малышей, у которых то ручки оборачивались мягкими лапками, то прорезались хрупкие тонкие косточки неоперившихся крылышек. Церковь во всю глотку кричала: "Демон! Уничтожить! Сжечь!" И то, что подобным людям ещё пару сотен лет назад покланялись, как Богам и благодетелям, наделённым силой самой Великой Природы, никто не помнил. Коротка человеческая избирательная память. Вот и сейчас историки и исследователи не хотели признавать многие эпизоды неоправданной мерзкой жестокости по отношению к дуалам. Ведь, если всё это - правда, то люди - намного большие животные, чем хотят о себе думать.  Бриллинг стремился никому и никогда свою природу не демонстрировать. Рождённый хитрым лисёнком в семействе из двоих людей, он быстро понял, что быть оборотнем в этом мире, как минимум - не выгодно.  Родителей не пускали в некоторые заведения вместе с ним, мамаши других деток, едва завидев непослушный пушистый хвостик, тут же поднимали крик или просто настойчиво хватали своё ненаглядное дитятко за ручку и уводили подальше от "страшного и опасного" зверя. Даже нянечка иногда как-то странно дёргалась, стоило сделать лишнее движение или издать не совсем человеческий звук.  И как тут наводить знакомства! Сначала казалось, что всё это - лишь потому, что он - хищник. Злой и агрессивный. Зубки острые, коготки - хоть и маленькие, но цепкие. Но он же за всю жизнь никого не тронул. Зачем тогда от него шарахаться, как от чумного?  Потом только мама объяснила, что это всё - просто людские предрассудки, но, когда Ванюша вырастет, он всем докажет, что самый добрый, милый и забавный лисёнок. И его совсем-совсем не надо бояться.  Проходили годы. Мама с папой ушли из его жизни слишком рано, забрав с собой ласковые почесушки за звериными мягенькими ушками, поглаживания по гладкой, лоснящейся шёрстке, мягкие поцелуйчики в чувствительный звериный носик и звонкий, совершенно необидный смех, когда он в порыве неуемного любопытства влезал в какой-нибудь пакет и никак не мог выбраться. Так стыдно тогда было. А сейчас - чуть ли не единственное светлое воспоминание за всю жизнь. Лисёнок. Зверёк. Моя радость. Мой свет.  Так его звала мама. Хищник. Наш защитничек. Моя гордость. Сынок.  Так его звал папа. Так мало. В детдоме Иван понял, что этого было даже много. В тысячи раз больше, чем имело тут подавляющее большинство.  Его определили в приют с такими же, как он - зверятами, как говорила надзирательница. Другого слова для этой грузной и грубой женщины не находилось.  Презрительно сощуренные мелкие глаза и вечно сжатые в тонкую линию потрескавшиеся губы делали её немолодое, морщинистое, и без того неприятное лицо просто омерзительным. Примечательно, что её отличала не столько ненависть к зверолюдям, сколько ко всему животному миру в целом. Про себя Бриллинг думал, что мегера выцыганила себе эту должность только потому, что мучить собачку или кошечку, не получая подтверждения искренних страданий и боли, было для неё слишком скучным. Надежда Васильевна, как могла, старалась сделать прибывание в приюте, как можно более невыносимым. В комнатках было по пять двухэтажных железных, немного уже ржавых, кроваток, прочно приваренных к холодному бетонному полу. Старый тяжелённый ватный матрас, весь скомканный изнутри, мало спасал от царапающихся звеньев продавленной металлической сетки, кое-как держащейся на крючках. На деревянных, забитых газетками окнах стояли массивные стальные решётки. Детям строго-настрого запрещалось принимать полную форму, даже для того, чтобы согреться. Даже частичное проявление звериной природы приводило мегеру в ярость. Всё это маленькому перепуганному лисёнку рассказала Аля. Тоненькая, хрупкая девочка лет десяти.  В начале мальчик подумал, что она здесь явно по какой-то ошибке. Ни ушек, ни хвостика, как у остальных, у Али не было. Только чуть позже, Ваня заметил, как инстинктивно при резких звуках или жестах у девочки на миг меняется зрачок и радужка, проявляя звериную сущность. Подобный контроль даже не у подростка, у обычного маленького ребёнка был чем-то на грани фантастики.  Чуть позже маленький Бриллинг понял, что по другому в этом месте просто не выжить. Их сильно роднил рыжеватый окрас. Ваня даже понадеялся, что нашёл ещё одну лисичку. Однако, некоторые инстинкты и особенности брали своё.  Аля частенько перепрятывала что-то из еды: кусочки хлеба, подгнившие листья салата. Но к едва пахнувшему курочкой супу даже не притрагивалась.  Ване же, как хищнику по природе, очень не хватало мяса или, хотя бы его видимости. Девочка с радостью всегда делилась своей порцией котлетки, на девяносто процентов состоящей из хлеба. Милая, добрая, общительная. Аля никак не могла быть хищницей. Юркая маленькая белочка. Для многих в приюте она стала первым примером любви.  Для Вани она стала отзвуком. Памятью о чувстве семьи и дома. Она гладила его ушки своими маленькими холодными пальчиками и всё повторяла, что он станет красивым и гордым зверем. Что его шёрстка будет блестеть и лосниться, как прежде. И что они вместе когда-нибудь пробегутся по лесу: он - перепрыгивая брёвна и петляя тропинками, она - перелетая с ветки на ветку от одного дерева к другому. Аля стала ему не родной старшей сестрёнкой. Она стала бы прекрасной женщиной, женой и матерью.  Непременно бы стала... Спустя год с небольшим Аля вдруг пропала. Ваня просто не смог найти её глазами на завтраке.  Ему сказали: «Для неё нашли новый дом» Ему соврали. И дело было даже не в учащённом пульсе или дрогнувшем голосе. Аля бы никогда не ушла, не попрощавшись. Она бы не оставила его так.  Хищник вышел на охоту.  Два дня. Два безумно долгих дня, проведённых в слежке и постоянном напряжении. Один из которых был для перестраховки. Один день. Так, казалось бы, мало. И так трагически много.  Утром третьего дня, во время пересменки «конвоиров», Ваня незаметно прошмыгнул в коридор, запрещённый для «зверят». Сердечко билось пойманной бабочкой. От страха прерывалось дыхание, каждый осторожный шажок резал наждачкой по чувствительным ушкам. За совершенно не примечательной дверью в конце коридора был Ад. Густой удушливый запах свежей крови шибанул по визжащим инстинктам: хвост отчаянно бился об ноги, ушки намертво прижались к голове. Чистый, рафинированный ужас сковал каждую клеточку тела. Маленький хищник застыл, отказываясь верить зорким звериным глазам. Железный стол на колёсиках, цепи, стальные фиксаторы, ошейник, шипами внутрь. Намордники. Кляпы. Кровь. Кровь. Кровь! Частыми каплями к клетке. Голый холодный бетон. Крохотная сжатая фигурка. Пустые невидящие глаза на белом измученном детском лице. И шёпот. Громкий, свистящий, безумно тихий. Из кровящих изрезанных губ. - Забрали... они забрали.. ззза.. Голубой свет неоновой больничной лампы. Два грубо заштопанных шрама на головке. Кровь на маленьких ладошках, зарытых в тусклый мех безжизненного, отрубленного беличьего хвоста.  - Забр.. забрали... Бриллинг не мог дышать. Не мог слышать. Не мог двинутся. Не мог... - Надежда Васильевна, это отродье здесь! Аля подняла глаза. Животный взгляд, полный боли и решимости. Её губы беззвучно шевельнулись. - Беги... И он побежал. Не понимая, когда тело, ведомое природой, меняет медленные ноги на шустрые лапы, не зная, когда превратилась в лохмотья изношенная майечка и слетели, истёртые на коленках, большеватые штаны. Он бежал. Прорывался. Не чувствую, как царапает нежную кожицу на лапах и мордочке об колючую проволоку. Заметая следы, петляя на одних инстинктах, путая преследователей. Не останавливаясь.  Пока не упал без сил около оградки чьего-то загородного дома. Угасающее сознание отметило только запах кошеной травы да тихий шорох земли, продавливаемой под медленными шагами. *** Ваня рассказал им все, что помнил, знал и видел. Под запись, диктофон и камеру. Больничная палата была раем. Над ним не издевались, его кормили и давали спать, когда хотелось. И просили только отвечать на вопросы. Грозные полисмены приходили. Иногда, маленький Бриллинг чувствовал их гнев и злость. Он боялся понадеется, что она направлены не на него. Надежда не даром сидела в ящике Пандоры. Надежда - худшее из зол.  Иван слишком хорошо для шести с небольшим лет это понимал. Через три дня у него закончились ответы. Больше дать он ничего не мог.  На вопрос про Алю, дядя полисмен, который был с ним с первого дня в больнице, неловко отвёл взгляд. Бриллинг знал, так делают люди, когда не хотят отвечать.  Он больше не спрашивал.  Было страшно. Теперь было не ясно, что с ним сделают. Ваня не хотел назад. Пока, как самый лучший вариант, рассматривалась возможность покалечить себе чего-нибудь ещё. Однако, лисёнок никак не решался. А потом действовать стало поздно. - Собирайся, малец.  Вот оно. Вот та фраза, которой он так боялся. К глазкам подступили слёзы. Ободранное ушко неловко прижалось к голове. Огромные печальные глаза уставились на улыбающегося, сидящего на стуле полисмена. - Уже? - лисёнок смотрел прямо. Он вынесет. Он уже почти школьник. Он не станет плакать. - Ну, ты же не думал, что вечность тут отлёживаться будешь? - мужчина обвёл взглядом больничную палату. - Пора вернуться в мир, герой. Пора. Может ещё не поздно... Дверь палаты открылась. Полисмен, едва заметив краем глаза фигуру вошедшей дамы, так резво подскочил с места, что едва не опрокинул стул. - П-приветствую, Госпожа Эстер, - нервно поклонился, отдёрнул помявшуюся форменную рубашку, - Вы, разве, не... - Господин Грушин, - повелительные интонации, властный тон, прищуренный внимательный взгляд, - позвольте мне самой решать, чего я не. Женщина остановила свой взгляд на ребёнке. Жесткая линия губ сменилась ласковой улыбкой. Графиня подошла ближе. Протянула ухоженную руку к мальчишеской голове и, не видя яркого протеста, нежно погладила бедное раненное ушко. Она, не отнимая ладони, повернула голову и снова обратилась к полисмену. - Вы и так мне подопечного замучили своими вопросами и перепугали. Бриллинг вскинулся. Подопечного? Женщина не врала. Или очень хорошо делала вид. Так, что даже сердце не сбилось.  Зачем ей сдался слишком любопытный сиротка-лисёнок? Мальчик встретился с графиней глазами. На короткое мгновение строгие глаза блеснули желтоватой звериной радужкой. *** Фандорин был огромной проблемой с большой буквы «П». Всюду лезущий, настырный, везучий кроль! Едва увидев новоявленного героя в уже почти своём отделе, Бриллинг чуть не потерял контроль. Мягенькие длинные пушистые ушки, небольшой хвостик, продетый в явно самостоятельно проделанную дырку. Мальчишка не то, что совершенно не скрывался. Он открыто демонстрировал свою природу.  Внутри тоскливо проскулил запертый до времени лис, напоминая, как давно Бриллинг не позволял себе даже ушки ненадолго выпустить. Увы и ах, но до руководящих должностей дуалов допускали с огромной неохотой, аргументируя тем, что, цитата: «Животному не место у руля!» Кто же, в здравом уме доверит управление зверюге?  В органах правопорядка подобное мнение было, к сожалению, доминирующем. А видеть кого-то настолько плюющего на эти порядки было... «Зависть - это плохо» - злоехидно напоминал мозг. Парень был славным. Импульсивным, порывистым. Искренним. Бриллинг в первые пять минут научился определять эмоции мальчишки по удивительно подвижным ушкам.  Смышлёный, сообразительный, энергичный. Так упрямо верящий в правосудие. Из него бы вышел замечательный протеже.  Боже, как же Иван не хотел его убивать.  Эраст ведь ему искренне нравился. Фандорин!  Ну кто ж тебя просил лезть именно к Азазелю?  Но выбора у Бриллинга не было. Посылая Эраста в Москву, начальник третьего отдела прекрасно понимал, что подписывает парню смертный приговор. Впервые за много лет он действительно сомневался. Впервые за много лет вся звериная суть внутри металась, как в припадке, не давая мыслить разумно.  И всё же... Сомнения, в его случае, недопустимая роскошь. Кто знает, сколько человек пострадает завтра, если он усомнится сегодня?  Эраст - необходимая жертва. Милый-милый храбрый кролик.  Неужели все эти годы Азазель шёл к этому? Думать об этом уже поздно. Время казни приближалось. Иван не хотел смотреть. Да, он сам дал на это добро, сам отправил парня на смерть. Иронично выходит. Я убивал, но смерти я не видел... Цифры на электронных часах мигнули. В исполнителях Бриллинг не сомневался.  Эраст был мёртв. Нервное ожидание сменилось пустой апатией. В застывшем в моменте мозгу всплыла полная сожаления мысль: «А ты ведь так ни разу не погладил его ушки.» Иван с пугающем равнодушием почувствовал, как внутри горестно скулит его загнанный в клетку красавец-лис.  Бриллинг прикрыл уставшие глаза. На столе завибрировал экстренный телефон. *** Что это было? Мать вашу! Как? Как! Профессионалы! Ха! Да десять раз! Иван со смешанными чувствами мотал видио туда и обратно. Чувства злости, веселья, радости, отчаянья так забавно мешались между собой, что он уже с трудом определял: он злится на исполнителей, раздражён из-за провала или гордится Эрастом. Последнее вообще было из разряда бреда. Приказать убить человека и радоваться, что все облажались.  На видео маленький кроль, повязанный по лапкам, показал лучшим киллерам Азазеля свой мохнатый филей.  Парнишка, видать со страху, обратился ещё в своей комнатушке, и попытался дать дёру. В чём не преуспел. Зато вытащить линзы из его глаз, не повредив тонкую электронику, не предоставлялось возможным. Даже посмертно. Умные разработчики постарались на славу. Если агента убьют на задании, линзы просто самоуничтожаться, чтоб не дать никакой информации врагу. Консилиум убийц, в отсутствие Бриллинга, решил, что линзы они уже потеряли, кроля поймали, пора бы и убить. Только за свои мучения с уговариванием кролика открыть глазки и повторными догонялками за шустрым зверьком, трое сильных взрослых мужиков решили, что быстрой безболезненной смерти парень не достоин. И додумались утопить. Повязали они его за лапки. Сильно связали. Чтоб в процессе, если надумает обратиться, ему скорее руки и ноги поотрывало. Привязали к балласту и повезли топить. Только не учли, что кролики, хоть и не грызуны, с задачей этой справляются довольно не плохо. И вот, к моменту своей эпической смерти, храбрый кроль как раз догрыз верёвки, прикинулся мёртвым и прокусил пальцы первому, кто к нему сунулся. Потом, руководствуясь, видимо, подсказками с жутких Азазелевский линз, прыгнул метра на полтора вверх, засветив акурат Белоглазому по морде, и со всей прытью, петляя от пуль, бросился в порт.  Где его даже с нюхом снежного барса невозможно было разыскать.  К тому же, этот мелкий гадёныш очень быстро смекнул, как не только скрыть своё положение, но и найти через линзы других азазелей. Внутреннюю навигацию и сообщения через общий канал пришлось полностью перекрыть. Уничтожить конкретные линзы удалённо можно было только через связь со спутником, которую Фандорин вырубил ещё валяясь в машине, в позе припадочной баронессы.  Разработчики делали всё, чтобы техника не попала в руки врага. Кто же мог предположить, что они чуть ли не сами её отдадут? Таким образом у них есть бешеный кроль с линзами, фривольненько резвящийся в Москве. Не доверяющий никому. Не обращающийся, потому, что сразу засекут. И, наверняка думающий своей смышлёной головкой, как быстрее доставить информацию начальству. Что ж. Кажется Бриллингу пора на охоту.  А то мало ли, что эта пушистая зараза ещё учудит?