Beso de Judas

Все пошло не по плану. Игнасио оставалось только сесть рядом и лихорадочно думать, как отвлечь Лало, не вызывая при этом подозрений. Наемники наверняка уже поблизости и ждут только его. Сердце вырывается из груди и адреналин зашкаливает, но нельзя подавать виду. Начо смотрит на огонь и спустя минуту выдает: — Есть что покрепче? Лало улыбается и издает будто удивленный звук. — Вот, это другое дело. В доме, на кухне, в третьем ящике — убойное пойло. Варга перебирал в голове сотни вариантов, что же ему делать. Он не мог допустить своей смерти, ведь кто тогда защитит его отца? Взгляд метнулся в сторону кухонного ножа. Нужен маленький и тонкий, иначе заметит. Было рискованно вот так подбираться к этому психу, но что оставалось делать? Он и так уже много времени провозился на чертовой кухне. Быстро вскрыть горло, чтобы дезориентировать его и сбежать, а наемники закончат дело. «А каким образом ты собираешься подойти к нему настолько близко, чтобы перерезать глотку, да еще и так неожиданно?» Об этом нужно было думать раньше, сейчас уже слишком поздно. Ноги сами несут к креслу, а спрятанный в рукаве миниатюрный кухонный нож неприятно холодит кожу своей сталью. Угрожающе-равнодушный голос Гаса звучит в голове: «Ты должен втереться ему в доверие. Мне все равно как, но ты это сделаешь» «Я ведь все еще должен, так?» И тут Игнасио осенило. Это был самый худший, самый мерзкий, самый рискованный из тех вариантов, что когда-либо были у Начо. Но огонь трещит, ветер слабо колышет листву и секунды бегут одна за одной, лишая возможности обдумать все в последний раз. Все просто: если Лало купится (что вообще было крайне маловероятно), то Игнасио медленно вытащит нож из рукава и сделает все как надо. Если же не купится…придется устроить открытую, но не менее неожиданную поножовщину. Все, тянуть больше нельзя. Игнасио подходит к столику и разливает алкоголь по стаканам. Саламанка лишь отстраненно смотрит на огонь и даже не подозревает, что сейчас будет. Начо берет стакан для Лало в руки и подходит вплотную к креслу. Он чувствует, как собственная нога касается чужого колена. Мужчина медленно, как можно спокойнее наклоняется к Лало, опираясь на подлокотник одной рукой и держа стакан в другой. Между их лицами расстояние примерно в полтора фута, не больше. Лало выходит из задумчивости и смотрит на Начо тяжелым взглядом — ему явно не по душе такая близость. Все тело напрягается и будто вот-вот отпружинит, но отступать поздно. Варга многому научился за годы работы на картель, за годы скрывания ненависти и злобы, так что притворство почти ничего не стоило. Единственное, что могло его выдать, это гулко бьющееся сердце, удары которого эхом отдают в голове и ступнях. Веки расслабляются, движения из нервных становятся четкими и плавными. — Что ты делаешь? — тон, не терпящий медлительности. Да, Эдуардо был явно харизматичным лидером, но в моменты, когда ситуация начинала выходить из-под контроля, он развеивал иллюзию приветливости и становилось по-настоящему не по себе. — Я лишь хотел…- голос понижается до хрипловато-шелкового шепота, а смотреть на Лало становится все труднее. Однако нужно поддерживать зрительный контакт, чтобы ему поверили, — я лишь хотел выразить свою…gratitud… — Благодарность? — Лало молчит буквально несколько секунд, просверливая в Игнасио дыру своим взглядом. — Думаешь, я не понимаю, что ты задумал? — улыбка обрамляет лицо говорящего, но она отнюдь не располагает к себе. Начо лишь застыл, с расширенными от внезапного чувства страха зрачками, рискуя тут же выдать себя; он даже не сразу заметил, что в его живот упирается что-то твердое. Пистолет. Как глупо было надеяться, что Саламанка безоружен! Как глупо было надеяться, что он купится на попытки такого тупого соблазнения! Он никого не подпустит близко, насколько сильно бы не доверял. «Он все знает. Знает, что я работаю на Фринга. Нужно действовать прямо сейчас!» Начо напрягается, готовится рывком высвободить нож и полоснуть им по руке Эдуардо, чтобы тот расслабил руку с пистолетом — тогда получилось бы выбить его из хватки цепких пальцев, но внезапно слышит…смешок. — Видел бы ты сейчас свое лицо! Ладно, так уж и быть, мне интересно, что там за...благодарность, да? Думаю, ты не настолько туп, чтобы убивать меня во дворе собственного дома. Но учти, — губы растягиваются сильнее, обнажая клыки, — я не уберу пистолет. Начо хотелось громко выдохнуть, хоть он и понимал, что все еще впереди и шанс быть застреленным никуда не исчез. Однако то, что Лало вообще согласился, придало уверенности, что не скажешь о холодном дуле ствола под ребрами. Эдуардо смотрел прямо в глаза и ждал действий. Конечно, для него это игра. И нужно соблюдать правила до конца. «Отступать поздно, так ведь? Я дал слишком однозначный намек на род «благодарности». Игнасио томно прикрыл глаза и медленно приблизился к лицу Лало. Тот все еще выжидающе улыбался, а в глазах плясали огоньки любопытства. Варга осмелился поставить колено на край кресла, между чужих ног, что позволило наклониться ближе; Саламанка скользил взглядом по лицу напротив, испытующе смотрел в глаза, и, в конце концов, его взгляд остановился на губах. Начо двинулся вперед, касаясь чужих губ своими: сначала совсем легко, из-за страха быть пристреленным от слишком резких действий. Варга прикрыл глаза и не видел, что происходило с владельцем пистолета: он искренне удивился, что подчиненный решился на это при том, что мог умереть в любую секунду. От азарта у Лало появились почти все признаки выброса адреналина в кровь: учащенное сердцебиение, легкое головокружение и дрожь в области груди от предвкушения — в общем все те ощущения, то он так любил. Не просто любил. Ловил кайф, как его кузены от забористого кокса. И сейчас он слегка улыбнулся в скромный поцелуй, полный страха и ненависти. Когда Начо понял, что может продолжить, приоткрыл рот, чтобы дать волю языку. Почувствовался горький вкус виски, и, сам того не желая, Игнасио приметил сухость, но вместе с тем и тепло чужих губ, влажность языка. Хотелось погрузиться в манящее тепло, ощутить больше, взять больше. Почувствовать власть над тем, кого ненавидишь, сделать ему больно. Варга укусил его. Укусил Эдуардо, блять, Саламанка. От неожиданности собственных действий Начо выронил стакан, который все время был у него в руке. Звук разбитого стекла был ярким и чистым среди напряженной тишины, воцарившейся между мужчинами. Игнасио тут же отпрянул от Лало и посмотрел на его губы — они были в крови. Эдуардо лишь медленно провел языком по окровавленному месту и прикусил нижнюю губу. Вкус крови невероятно доставлял, это было охуенно, потому что оба знали, что играют с огнем. Лало сильнее вжал пистолет в тело Начо, а другой рукой притянул за талию, заставляя сесть к себе на колени. — Muerdes? A eso le llamas gratitud? — Саламанка улыбался, прикусывая губу, ему все это определенно нравилось. Он купился, ну, или хотел, чтобы Начо так считал. Было совершенно непонятно, знает он, или нет; будто это Лало ведет игру против Игнасио, пытается усыпить бдительность, а потом выстрелить, — me gusta el miedo en tus ojos. Muy excitante.[1] Он говорит тихо и вкрадчиво, зная, что находится в доминантном положении. Чужое тело ощущается приятной тяжестью, сильная рука перемещается с талии на бедро. Отступать некуда: Начо загнан в угол, пойман, обречен. Нож в рукаве не дает покоя, если Лало его почувствует — ему конец. Лало надоест эта игра — ему конец. Если Игнасио решит дать заднюю — ему конец, потому что нельзя тратить время Лало зря. Начо протягивает левую руку вперед и кладет на грудь Эдуардо, тот в свою очередь подается навстречу сам, грубо впиваясь в чужие губы. Они стукаются зубами, кусают друг друга и тяжело дышат. Лало кусает и сразу зализывает чувствительные места — вдруг он размыкает поцелуй, давая отдохнуть покрасневшим и блестящим от слюны и крови губам Начо, перемещаясь на шею. Все происходит в гробовой тишине, так что полустон от укуса напряженной плоти слышен очень четко; Лало кусает так, будто вот-вот разорвет кожу до мяса, грызет шею подчиненного, упиваясь своей вседозволенностью, пока наконец не проводит горячим языком, ощущающимся чуть-ли не болезненно, от ключицы до уха Начо. Пульсация от ласк — или скорее пыток — уходит куда-то вниз, отзываясь во всем теле. Игнасио хотел тут же прикрыть себе рот, но в рукаве правой руки было оружие и хорошо, что он успел об этом вспомнить. Варга думает, как достать нож, но слова в голове не хотят складываться в предложения; мешает ощущение давления от пистолета, боль от сжавших его бедро пальцев и…какое-то неясное чувство, вызванное столь страстным, грубым и развязным поцелуем с ненавистным ему человеком. Опасность даже заводит, хотя может это Начо слишком вошел в роль, а может это Лало так действует на него. Теперь бешено бьющее сердце можно объяснить не только страхом, но и…волнением. Да, именно им. — Estás temblando…Soy tan bueno?[2] — голос у Лало издевающийся, чуть хриплый. Нужно было заставить Эдуардо убрать пистолет, но так, чтобы это была его идея. Начо решил пуститься во все тяжкие, потому что времени катастрофически не хватало. Он упорно повторял себе, что не хочет снова ощутить металлический привкус на чужих губах, не хочет ощущать опасный жар от человека напротив и совершенно точно он не может испытывать возбуждение от твердости пистолета под ребрами. И уж точно он бы под страхом смерти не признался даже самому себе, что единственное, что вызывает в нем чувство страха, желание подчиниться, прогнуться под чьей-то силой — это Лало Саламанка. — Me gustaría…- левая рука медленно опускается на пах и слегка сжимает член через джинсы — este…[3] Лало удивленно вскидывает брови, все еще улыбаясь, и кладет левую руку на плечо Начо, надавливая, заставляя таким образом опуститься между своих ног. Пистолет перемещается к голове Игнасио, и тот нервно смотрит снизу вверх в чужие глаза. — Боишься, что я выстрелю ненароком? Хорошо. — Лало медленно убирает пистолет за пояс и даже расслабляется, усаживаясь поудобнее. У него стучит в висках от предвкушения, сказывался выброс адреналина ранее, тем более, не каждый день тебе предлагают отсос на свежем воздухе, да еще и не какая-нибудь шлюха, а сексуальный подчиненный. Лало не нужно было оправдываться перед самим собой на этот счет. Начо в это время левой рукой пытается расстегнуть ремень на чужих джинсах, оглаживая правой рукой колено Лало; щеки пылают жаром, и Варга старается не смотреть Эдуардо в лицо. Снизу он выглядит властно, но при этом так непринужденно — в этом, пожалуй, весь Саламанка. Его непредсказуемость, харизма, сила не оставляли равнодушными никого. Начо думал, что его либо боялись, либо хотели, и только он и хотел, и боялся одновременно. Нет, это был не он. Это была ночь, пьянящая ночь с теплым ветром и трескающим костром; это были кровь, боль от укусов и следы на шее. Однако, главная опасность миновала — теперь у Начо есть в запасе несколько секунд, пока Саламанка будет доставать оружие. Но голос Гаса снова звучит в голове, из равнодушного став язвительным: «И куда ты теперь будешь пырять его? Так, чтобы успеть добежать до ворот и открыть их». Ответ не заставил себя долго ждать, стоило Начо взглянуть вниз: сухожилия. Нужно перерезать их хотя бы на одной ноге и Лало не сможет встать некоторое время. Игнасио медленно опускает руку с колена вниз, делая вид, что ищет удобную опору, и кладет ладонь возле стопы Лало. Расправившись с бляшкой ремня, Варга расстегивает ширинку, но вдруг Эдуардо наклоняется к нему и кладет пальцы на подбородок, слегка проводя большим пальцем по нижней губе. Ох. Почему он так смотрит на него? Будто Начо принадлежит ему, будто Лало хочет его и ничего больше, будто вот-вот поглотит тьмой своих глаз и сожжет в огне, пляшущем в глубине зрачков. Как будто вся эта затея имеет двойное дно не только со стороны Игнасио. Саламанка несколько минут назад держал его на мушке, но в этом было что-то интимное, что-то, принадлежащее только им, делающее их особенными друг для друга. В этот момент Варга увидел в чужих глазах что-то правдивое и искреннее — даже привычный оскал стал мягче — будто только дома Лало мог позволить себе быть настоящим. — Я все вижу, Игнасио. Вижу ненависть в твоих глазах, вижу страх. Зачем ты это делаешь? — Ты видишь не все. Хотелось бы ему сказать, что он не видит желание. Не видит, как Начо мечется между контрастными чувствами, но все же выбирает не их, а холодный, как сталь, расчет. Быть ответственным за чью-то жизнь означает не идти на поводу эмоций. Возможно, в другой вселенной, в которой не существует картеля и Эдуардо Саламанка, а только Нью-Мексико и Хорхе Де Гузман, Начо мог бы выбрать иной путь. Но только не сейчас. Нож сверкает у ноги Лало.