Alkoholismus ist traurig, glaub mir...

      Пауль, глядя на вечно весёлого дядю, решил немного опрокинуть. Пару бутылок светлого, только и всего.       Тилль на работу, Пауль в школу. Тилль домой едет поздно вечером, а Пауль после обеда — удобно. На уроках на месте не сиделось, всё хотелось быстрее домой и накатить — реализовать планы. Пауль уже пробовал алкоголь, но чтобы именно выпить — эта мысль посетила его совсем недавно, как ни странно.

***

      Полумрак и тишина дома могли бы тревожить, но Пауль всю жизнь так прожил, его этим было не напугать.       Навывая мотив из какого-то детектива, он вбежал на кухню, бросая взгляд на шкафчик, в котором дядя чуть ли не бар устроил. — На меня глядит игриво пиво, пиво, пиво, пиво, пиво, пиво, пиво, пиво, пиво, пиво, пиво, пиво! Хэйъя! Вж-ви-и-иу виу-у-у! Звуки соляка, еах! — настроение моментально улучшилось, только блеснула в руке открывашка.       Глоток за глотком, бутылка опустела. Эмоции прошли, хотелось ещё. Вкусно же…       Влив три ноль пять, Пауль кивнул сам себе: — Закончили упражнение.       Его совсем разморило, вставать не хотелось. Мысли полетели в какие-то дали, стало совсем хорошо. Пока Хайко записывал в заметках очередную на ум пришедшую идею для рассказа, радуясь, что его не рвёт и не хочется загнаться, едва ли заметил, как день подошёл к концу. — Я дома!       Это был Тилль? Разве?       Пауль взглянул на экран телефона: ещё полтора часа до прихода, куда он вернулся? Эй!       Линдеманн зашёл на кухню и, заметив безобразие, покачал головой. — Ай-ай-ай, как не стыдно. Бухал без любимого дядьки! Такой молодой, а уже алкаш-тихушник. Тебе не стыдно?! Алкота, — смеялся Линдеманн, глядя, как разнесло племянника. — А… Привет, да я как-то не подумал, — до последнего Паулю казалось, что он трезв. Не тут-то было.       Тилль достал две чашки и заварил кофе под эмоциональные вещания Хайко о политике. — Всё, мелкий, замолкай. Слова о тихом алкоголике беру назад, у тебя просто не могло быть компании, — с усмешкой бросил Тилль, садясь за стол.       Весь вечер, пока Пауль не начал отключаться, дядька шутил, смеялся, рассказывал всякую дичь и истории из баров, тоже немного выпил после кофе. Но стоило ему отнести племянника в кровать — беззаботность как рукой сняло.       Напившись в своей спальне, Линдеманн всю ночь глядел в окно, ненавидя себя.       За всë.       За пример, за доступ, за саму реакцию. Из-за чего-то же было само побуждение так напиться?.. Тилль никогда не пил ради того, чтобы выпить. Это всегда была попытка избавиться от мыслей, дать им ход через драку в баре, через слёзы, через развязанный язык (бармен из-за Тилля к психологу ходил, пока наконец Линдеманн его не оставил). Это была жалость к самому себе. Это был способ забыть что-то. А потом это стало образом жизни. Тилль так бы и помер в беспросветном запое, если бы не племянник. Нужно было бросать, нужно было жить дальше.       И теперь алкоголь был каким-то развлечением. Остался в большинстве случаев шуткой. Но сейчас Линдеманн снова пил из-за беспокойства. «Ужасно, не правда ли?» — спорил он у фотографии, что лежала в ящике тумбы. «Как я снова к этому пришёл? Ещё и племянника втянул».       Добив вторую бутылку чего-то крепкого, но чего, сам Тилль не понял, мешанина какая-то; дядя решил поглядеть, ловит ли какие-то отходняки Пауль.       Нет, он спокойно лежал, мирно посапывая во сне.       А что оставалось делать Тиллю? Три часа сна бесполезны. За это время он ни протрезвеет, ни выспится. — Мне бы речь как-нибудь придумать…       Конечно, он любил импровизации, но детский алкоголизм — дело очень серьёзное, нельзя было шутить. «Вопрос нужно правильно поставить… Выйти на меня. Я ведь виноват».       Разобраться нужно было, безусловно, но всю вину дядя уже взял на свои плечи. Взрослый, в любом случае, должен был предотвратить это. — В обед встанешь, посмотрю на тебя и будет тебе серьёзный разговор, — пробубнил Линдеманн, просматривая набросок плана вопросов и тезисы.       Шутки шутками, но настал момент выполнять свои обязанности и прямые назначения.