Необходимая боль

Мудзан любил боль. И сам он об этом не подозревал. Ведь никто до этого времени не мог причинить ему боль. Он был совершенным существом, которого не трогали бесполезные удары катаной. Но этот чёртов Ёриичи смог. Его клинок был подобен свету солнца. Обжигающий и смертельный. Раны от его ударов напоминали ожоги. И демон был в ярости и страхе от одной мысли о том, что подобный монстр ходит по земле. Мечник мог бы запросто убить его, но не стал. И Кибуцуджи не понимал почему, пока не увидел разгорающийся огонь в его глазах после той самой битвы. Ёриичи смотрел на то, как демон безрезультатно пытается восстановить конечности, будто на нечто совершенно прекрасное, а рука его дрожала от внутреннего восторга, когда он дотронулся до пореза на щеке. Он нашел то, что искал так давно. Он нашел себе врага. Того врага, которого нужно бояться, который может убить его и который может ему противостоять. Ведь никто более не мог. Он был восхищён. Каждая их встреча, которая состоялась исключительно по желанию Цугикуни, в итоге заканчивалась битвой, в которой никогда не было победителя. А потом они пересекли ту черту, которую пересекать никогда не стоило. Как они к этому пришли? Мудзан уже не понимал. Да и не нужно было понимать. Каждая секунда с этим человеком заставляла забывать прошлое и думать лишь о происходящем сейчас. А каждое «сейчас» их было безумным. У Мудзана, как бы стыдно не было это признавать, подкашивались ноги от осознания того, что его жизнь может прекратиться в любую секунду. А у Ёриичи подкашивались ноги от осознания своей абсолютной власти. Рядом с ним демон каждую секунду рисковал своей жизнью, но в тоже время был убаюкан своей мнимой безопасностью. Пока всё это лишь игра, мечник не подумает убивать его. Пока это всего лишь игра, всё идёт по плану. Мудзан, оказывается, любил боль. А Ёриичи был чертовски хорош в её нанесении. Особенно сейчас, его заставлял сходить с ума острый красный клинок, которым выводили рисунки на его теле, оставляя неглубокие раны. От каждого нового пореза грудная клетка вздымалась всё сильнее, трепетно вздрагивая. В комнате были слышны лишь сиплые вздохи, смешанные с жалобными всхлипами. Но он уже давно смирился с потерей собственной гордости, так что мог хоть кричать и выть во всю глотку. Его тело задрожало ещё сильнее, когда клинок вошёл ему куда-то в ключицу, разрывая плоть насквозь. Кибуцуджи хрипло вскрикивает, а по подбородку начинает стекать капля слюны. Он чувствовал, как противно хлюпает под ним матрас, пропитавшийся кровью, чувствовал, как стекает по ногам алая жидкость, что в свете луны казалась черной, и чувствовал, как горят на теле увечья. Этот жар лишал его рассудка, и ему кажется, что он вновь может чувствовать на себе солнечное тепло. Ёриичи безжалостно прокручивает клинок, вонзает глубже, тяжёлым дыханием опаляя ухо, и Мудзан сильнее прижимается к чужой груди. Рука мечника скользит по телу, давит на раны, заставляя буквально выть, размазывает кровь и крепкой хваткой сжимается на шее, лишая воздуха. А демон может лишь тихо скрипеть. Он уже не пытается остановить текущие по его лицу слёзы. Он не знал, что было сильнее, боль или удовольствие, но он знал, что одно от другого сильно зависит. Страх же играл роль вкуснейшей приправы. Такой острой, после которой внутри всё горит огнём. Холодные, сухие губы слишком мягко, по сравнению с остальными действиями, касаются виска, там где не было его крови, и Мудзан сжимает чужое бедро, прорывая кожу острыми когтями, но никого из них двоих это не волнует. Клинок с хлюпом выходит из его тела, из сквозной раны с новой силой течет кровь, и он замирает, напрочь лишившись способности двигаться. Он дрожит в судорогах и приоткрывает рот в попытке глотнуть воздуха. Он не мог задохнуться, но сейчас казалось, что вполне сможет. Ёриичи не нужно совершать никаких нежностей, чтобы довести его до оргазма. Достаточно лишь воткнуть клинок да поглубже. Мудзан не может двинуть и пальцем, не может больше говорить и мыслить. Он устало роняет голову на чужое плечо и рвано дышит. Клинок со стуком падает на пол, куда-то рядом, но звук теряется в шуме в ушах. Цугикуни тыльной стороной ладони осторожно вытирает мокрые щёки, и демон больше не удивляется такому контрасту в его поведении. Раны начинают медленно затягиваться, однако полностью они сойдут ещё не скоро. Может, от некоторых даже останутся шрамы. Ему нет до этого дела. Глаза хотят закрыться, но он всё же удерживает себя от желания уснуть. Кибуцуджи не помнил, когда последний раз хотел спать. Но после подобного его почему-то всегда клонило в сон. После таких встреч приходилось ещё долго убирать остатки крови, проветривать комнату от яркого запаха, однако Ёриичи никогда не жаловался. Не жаловался на то, что приходится потом по два часа сидеть в ванной, на то, что в деревянные полы теперь навсегда въелась кровь, на то, что приходится обинтововать демона с ног до головы. А вот Мудзана последний факт всегда бесил. Это было в какой-то степени унизительно. Но он тоже не жаловался. Ему это нравилось. Охотник без труда берёт его на руки, совсем не боясь испачкаться, и несёт в ванную, пока демон чуть ли не засыпает в его руках. Кровь капает на пол, оставляя после себя пятна, но с этим они разберутся позже. Если и вовсе не оставят всё так. Холодная вода приятно морозит разгоряченную кожу, а по черным волосам скользят чужие руки. Мудзан расслабленно смотрит в лицо мужчины над ним, и никто из них не чувствует неловкости. Ёриичи оттирает кровь, попутно, без малейшего сожаления мыча какие-то извинения, но демон не вслушивается в его слова. Футон после такого можно сразу выкидывать, ведь пытаться очистить его бесполезно. — Я переборщил? — невзначай спрашивает мечник, проводя рукой по ране над ключицей, и заматывает бинтом грудь. Этот его чертов клинок... Всегда оставляет несрастающиеся раны. В ответ Кибуцуджи лишь в каком-то гипнозе отрицательно машет головой, потому что на большее способен не был, и безучастно глядит в пол. Ёриичи неспешно приближается, и Мудзан без слов поднимает голову, чтобы позволить прикоснуться чужим губам к его. Такая нежность больше не смущает. Эти моменты были единственным отблеском любви в их отношениях, потому что главное место по праву занимали жестокость и безумство. Они любили друг друга, как единственные, кто могут друг друга убить.