Ложе смерти

Ангел смерти обнял меня И мой покров – Я не готов Встретить конец. Сожаленья держат меня, Вьются вокруг – Дайте покой Моей душе Постель обернулась Смертным одром. Одному мне нелегко Найти путь в свой дом Строфы из песни "Deathbed" by Relient K *** Я ясно помню тот миг, когда обнаружил, что моё время вышло. Вулканская целительница Т’Ремберел была едва не единственным моим другом в начальной школе, и между нами существовала особая близость. Если бы я не был связан с Т’Принг или если бы не подозревал, что женщины меня не привлекают, то в юности я бы мог попытаться сформировать с Т’Ремберел романтические отношения. Я не мог не обрадоваться, когда узнал, что её молодая копия выжила при разрушении Вулкана, и настоял на том, чтобы именно она стала моим врачом, когда у меня обнаружились тревожные симптомы сбоев в работе мозга. – Рак мозга, – прозвучал приговор. Я бы сказал, что голос целительницы дрогнул, если бы не был уверен в невозможности подобных проявлений эмоций с её стороны. Но не имело значения, дала или нет Т’Ремберел выход чувствам, поскольку моя собственная реакция была явной, хотя и длилась всего 1,29 секунды. – Вулканцы не болеют раком, – сказал я, как бы нелогично не прозвучали в тот момент сорвавшиеся с моих губ слова. Уже много лет назад я понял, зачем использовал такого рода отрицания – это была тщетная попытка найти своё место в мире, который меня в общем и целом не принимал. Однако шокирующая новость возродила старую привычку. – Верно, но люди болеют, – ответила Т’Ремберел. – И, несмотря на ваши попытки отрицать это, результаты анализов ясно показывают, что в вас есть человеческая кровь. Болезнь широко распространилась, и попытка оперативного вмешательства неминуемо приведёт к смерти. Я понимал, что она пытается мне сказать. Я умирал. – Ничего… невозможно сделать? – Боюсь, ничего, Селек, – ответила молодая целительница, покачав головой. Даже за два года, прожитых в этом временном потоке, я не смог привыкнуть, что меня называли этим именем. Это также не давало мне покоя и напоминало о том, что я утратил. Когда я потерял Джима, то постиг, что провёл свою жизнь в поисках того, кто я есть на самом деле. Я пытался подавить в себе всё человеческое, а затем и гомосексуальность. Любовь к Джиму позволила мне принять оба эти качества, но лишь когда его не стало, я в полной мере осознал, что борьба с самим собой не давала мне жить полной жизнью. Как в прошлом я имел обыкновение прикрываться видовой принадлежностью, так и в нынешней жизни смог использовать тот же приём во всём блеске. И только когда молодая целительница назвала меня по имени, ставя смертельный диагноз, тогда я понял, что снова пытаюсь спрятаться, повторяя ошибки молодости. Я поборол настоятельное желание поправить её и рассказать, что меня зовут Спок, и что продолжительная служба в Звёздном Флоте сделала известным это имя; что я был связан узами и состоял в супружестве с капитаном Джеймсом Т. Кирком; что я сын Сарека и Аманды. Но я не сделал этого, чтобы не навредить моему молодому двойнику. И в тот момент стало очевидно, что моё решение откреститься от семьи и самого себя не такое окончательное, как мне казалось. – Сколько? – спросил я наконец, выпрямляя спину и демонстрируя самообладание, достойное истинного вулканца. Т’Ремберел немного помолчала, прежде чем ответить: – Два месяца. Говорить больше было не о чем, и я покинул медкабинет. Никогда я не произносил традиционное вулканское приветствие с такой поспешностью, как в этот раз. Я вошёл в своё временное пристанище, которое в последнее время стало казаться мне тюрьмой. Сквозь маленькое окно – не более 0,2 квадратных метра – можно было увидеть поверхность Нового Вулкана; остальная планета была отгорожена от меня тонкими стенами, сотрясающимися от бьющего в них ветра и песка. Я попытался отключиться от восприятия моих неидеальных бытовых условий, думая о том, как моя каюта на «Энтерпрайз» точно так же содрогалась при перегрузке варп-двигателей, но мой ум оказался слишком логичным для погружения в такие фантазии. Сам факт, что я допустил возможность мечтаний, был первым сигналом того, что мой разум слабеет. Жилище казалось пустым и в то же время давило на меня. Нигде и никогда я не был так одинок, как здесь и в эту минуту. Пусть и непрочное, это было моё единственное убежище, в котором я не чувствовал себя человеком из будущего. Я должен был сохранять вид полной невозмутимости и спокойствия – особенно перед молодым двойником Джима – чтобы подаваемые мною советы воспринимались им с полной серьёзностью. Я больше не мог находиться здесь. Даже медитация не оказала обычного эффекта. Оставаясь в этом месте, я лишь явственнее ощущал бы бег времени, подводящий к неизбежному концу. (ИЛЛЮСТРАЦИЯ 1) Я должен был быть лучше подготовлен к смерти. Мой возраст приближался к той отметке, на которой закончилась жизнь моего отца, и я понимал, что гибридная физиология не позволит мне намного превысить его 202 года. Теперь, когда мои дни были сочтены, я увидел, что на многое закрывал глаза. Однажды мне уже довелось умирать, и по ощущениям это больше всего походило на погружение в сон. У меня сохранилось несколько неясных воспоминаний, как я смотрел на мир глазами Маккоя, но это были скорее смутные грёзы. Тот опыт не пошёл мне на пользу, сделав смерть неотъемлемой частью моего сознания и позволив мне считать себя непобедимым. Во время нашей последней пятилетней миссии моё безрассудство почти сравнялось с безрассудством моего возлюбленного. Мне пришлось вернуться к реальности, когда я сидел у постели Леонарда Маккоя, когда тот, наконец, обрёл покой после более чем 150-летней жизни. Там присутствовали его дочь, внуки и правнуки, а также мистер Скотт. У меня мелькнула мысль, кто же будет у моего ложа смерти, когда настанет моё время уйти, и затем вспомнил, что срок быстро приближается. Я попытался забрать катру Леонарда, чтобы сохранить её тем или иным способом, но он отказался. Он хотел, чтобы его душа получила свободу, чтобы он смог увидеть иной мир. Вулканцы считали нелогичным позволять основе личности просто исчезнуть вместе со всем накопленным опытом, но мне было понятно человеческое стремление не задерживаться на одном уровне, если можно было стремиться к чему-то большому и неизведанному. Итак, я видел, как уходил один из моих самых близких друзей, и оставшееся мне время я мог разделить с очень немногими. Это помогло мне принять решение остаться на Ромуле и распространять учение Сурака. Резкая боль в затылке вернула меня к действительности. Я попытался снять боль, но это становилось с каждым разом всё труднее. Я опёрся на комод, склонившись над ящиком, в который в последнее время заглядывал всё чаще. Я автоматически открыл его и из-под стопки одежды достал потёртую старую фотографию. Она была у меня при себе, когда я нырнул в сингулярность, и как бы это ни было нелогично, это фото придало мне сил, когда я наблюдал за гибелью моей планеты и пришёл к пониманию, что возвращаться мне некуда. На карточке был официальный портрет Джима, сделанный как раз перед заключением мирного договора с клингонами. От моих частых прикосновений краски начали стираться, но меня это не беспокоило. Я протянул два пальца и коснулся лица на изображении. – Я должен был быть с тобой, – прошептал я далеко не в первый раз. Чем дольше я стоял, замерев на одном месте, тем весомее становилась каждая уходящая секунда. Мне нужно было выйти и заняться чем-нибудь. Чем угодно. Я больше не мог терять время, живя прошлым, которого больше не существовало. Я спрятал фото и вышел. Не позволив себе передумать, я позвонил в дверь кабинета Сарека. – Войдите, – услышал я приглашение. Я вошёл и увидел молодую версию моего отца. Он читал текст с ПАДДа, сидя за столом и держа спину очень прямо. Я чуть было снова не погрузился в бесплодную задумчивость, когда невольно вспомнил о том, как умер мой Сарек, и как я узнал обо всём через слияние разумов с капитаном Пикаром. Первый образ, который пришёл через мелдинг, – мой отец на ложе смерти, выкрикивающий бессмыслицу и побеждённый недугом. Вопреки логике этот образ вселил в меня ужас, и я немедленно заблокировал его. Я понял, что глубже всего он сожалел о том, что никогда не говорил мне и моей матери о том, как он нас любит. Это открытие заставило меня дать волю слезам в присутствии капитана Пикара, но вместо осуждения молодой капитан выразил мне полное сочувствие. Я оплакивал упущенные возможности. Частично вина за них лежала на Сареке, но я и сам искал, на кого переложить ответственность. Пытаясь быть идеальным вулканцем, я стал таким же бесчувственным, каким казался мне отец. Этот вариант Сарека, казалось, нашёл общий язык со Споком, и между ними установилось взаимопонимание. Как ни прискорбно, но такую возможность предоставила гибель Аманды. – Селек? Я поднял глаза на Сарека и увидел, что его пальцы сложились в та’ал. Я повторил его жест и пробормотал традиционное приветствие. – Что вас беспокоит, Селек? – сказал этот ещё не старый вулканец, указывая на свободный стул в своём кабинете. За два года подержанную мебель так и не заменили, что было совсем некстати, так как она была ужасно неудобной для человека, живущего вторую сотню лет. – Сегодня я посетил нашу целительницу, – сказал я, стараясь удержать давшее трещину самообладание. – Она сообщила, что у меня неоперабельная форма рака мозга, которая приведёт к моей смерти в течение двух месяцев. Брови Сарека дрогнули, но другой внешней реакции не последовало. – Я скорблю вместе с вами, – сказал он ровным голосом. – Однако я вынужден настаивать на повторном обследовании. Вулканец не может заболеть раком. Я подавил тяжёлый вздох. Убегающие секунды отсчитывали в моей голове время, вынудив меня ухватиться за эту возможность. – В моём случае это вполне возможно, ведь я наполовину человек. – Наполовину человек, – повторил Сарек. – Если сопоставить наши реальности, в этом времени вам должно быть 28 лет, если вы выжили. Я не знаю других гибридов такого возраста, за исключением… В глазах Сарека вспыхнуло понимание. Он смотрел на меня с вулканским эквивалентом страха. Меня так и подбивало сказать ему все те вещи, которые я не успел сказать своему отцу, но я понимал, что не должен подменять своего двойника. Этот Сарек был совсем другим и вырастил совсем другого Спока. Очевидно, что гибель «Кельвина» изменила цепь событий во всей галактике, а не только на Земле. – Тебя зовут не Селек, – донеслись до меня слова. Казалось, моему отцу не пристало высказывать такие очевидные замечания. – Нет. Как вы уже догадались, я Спок, сын Сарека. Сарек поднялся со своего стула, вышел из-за стола, чтобы рассмотреть моё лицо. Я тоже встал, хотя мне для этого пришлось приложить больше усилий, чем обычно. Сарек протянул ко мне руку, безмолвно спрашивая дозволение на контакт разумов. Это был самый быстрый для нас способ обменяться информацией, и я позволил. Я показал всё, что смог, о моём мире, а также весь свой жизненный путь. Казалось, что наш контакт продлился несколько часов; Сарек тяжело дышал, будто только что завершил восхождение на высочайшую гору Старого Вулкана. Моё горло перехватил спазм, глаза увлажнились. Я знал, что отец должен это заметить, и по привычке ужаснулся этой мысли. – Твой мир… другой, – проговорил Сарек, восстановив дыхание. – Не во всём, – слова давались с трудом. Я не мог ничего прочесть по лицу отца. Во время мелдинга он не открыл мне свои мысли, хотя я ощутил слабые проблески печали, когда он увидел, что мои мать и отец состарились вместе. Также я почувствовал, что он счастлив, узнав об отношениях, которые сложились у нас с Джимом, хотя не мог понять – почему. Отец из моего времени не одобрял эту связь, во всяком случае, такова была видимость. – Мы должны сделать все приготовления, – сказал Сарек, приобретя деловой вид. Я вздохнул и вернулся к своему стулу, колени подгибались от усталости. – Селек, – тон Сарека смягчился, – я… так понимаю, что у вас здесь нет семьи, но есть то немногое, что я могу предложить для… удобства. – Нелогично искать… комфорт, находясь при смерти. – Спок, – я подскочил, заслышав своё имя. Я почувствовал, что слёзы готовы политься снова, и собрал все силы, чтобы удержать их внутри. – Я стал очень хорошо понимать логику умирающих, с тех пор как всё, что я знал, погибло. Я кивнул, но не ответил. Я чувствовал его боль. Мы оба потеряли свою родину. Я был лишён возможности умереть в доме своих предков, или быть похороненным в земле отцов, или поместить свою катру в Хранилище Воспоминаний. Даже если всё это было бы мне доступно, я бы не хотел воспользоваться тем, что было не моим. Это принадлежало другому Споку, жизнь которого отличалась от моей. Моя жизнь и мои свершения исчезли, уничтоженные сингулярностью и мстительными ромуланцами. Всё, что имело для меня значение, было стёрто, и сейчас я чувствовал, что более не управляю своей жизнью и покорно плыву по течению. – Селек, вы плачете. – Я осведомлён об этом, Сарек. Простите меня. Мой контроль… он… – Не извиняйтесь, – сказал мой отец тоном, полным сострадания. – Вы… говорите в точности, как мой сын. Поймав себя на том, что я избегаю смотреть Сареку в глаза, я понял, как трудно порой избавиться от застарелых привычек. Я не знал, что я хотел сделать, явившись сюда, кроме как поставить в известность главу Высшего Вулканского Совета, что один из его старейшин вскоре окончит свою жизнь. Возможно, я не мог провести последние дни на Новом Вулкане. Было лишь одно место, где я хотел бы оказаться – последнее место, где я был как дома. – Сарек, – проговорил я, – существует ли возможность умереть… на борту «Энтерпрайз»? *** Я материализовался в транспортаторной «Энтерпрайз», и первое лицо, которое я увидел, было единственным желанным. Джим был облачён в золотистую форму капитана, на лице сияла открытая улыбка, рука была сложена в традиционное вулканское приветствие – та’ал. Я знал моего капитана достаточно хорошо, чтобы понимать, когда он что-то скрывает, и за улыбкой я обнаружил печаль – ту самую печаль, которую заметил, когда сообщил ему о своей болезни по коммуникатору две недели назад. Также можно было сказать, что он потрясён тем, в каком состоянии я предстал перед ним. Я сидел в инвалидном кресле, которое катила Т’Рембелэр. В течение последней недели я почти не принимал пищу, и одеяние едва ли удержалось бы на мне, случись мне встать. – Посол, – сказал Джим, подойдя к моему креслу. Прежде чем продолжить, он опустился передо мной на одно колено. – Хотя ситуация причиняет мне боль, я рад, что вы выбрали «Энтерпрайз», чтобы… – капитан немного поколебался, – провести здесь последние дни. – Благодарю вас, капитан, – мой голос стал совсем слабым, я поднял руку и положил ему на плечо. Джим накрыл мою руку своей и сжал. За те два года, что он принял на себя командование звездолётом, наши отношения значительно углубились. Мы старались не вмешивать в них моего двойника или растущую дружбу между молодыми людьми, потому что моё влияние и без того вышло за рамки стороннего наблюдателя. Однако мы отошли от этого правила, когда Джим вызвал меня в панике, чтобы сообщить, что, как ему кажется, он полюбил Спока, и ему нужно было узнать, были ли между нами отношения в моём временном потоке. Я не смог сдержать радость, которую испытал, узнав, что Джим осознал свои чувства к Споку, однако постарался быть сдержанным в их проявлении. В течение недели или около того я ежедневно беседовал с Джимом, пока тот наконец не сообщил, что между ним и Споком произошло объяснение, закончившееся ночью любви. Это случилось месяц назад, и насколько мне было известно, они оказались удачной парой и уже начали обсуждать возможность вступить в брак. Наблюдая за их прекрасными отношениями, я ещё сильнее тосковал по моему собственному Джиму и по тому, сколько времени мы потратили впустую. – Спок тоже хотел прийти, – сказал капитан, – но… для него это словно посмотреть судьбе в лицо. Я кивнул. Моё общение с самим собой в молодой версии было гораздо более ограничено, чем с Джимом. Отношение Спока было мне понятно, хотя я бы предпочёл лучше узнать человека с моей ДНК. Мне очень хотелось поведать ему, что его ждёт и чего нельзя упускать. Однако я понимал, что поступить так означало бы совершить ошибку. Я осознавал, что, для того чтобы жить полной жизнью, в этой временной линии ему одинаково нужны и печали, и радости. Джим кивком отпустил Т’Ремберел и покатил меня в отведённое мне помещение. Оказавшись внутри, я увидел себя-молодого, сидящего у маленького столика, накрытого к чаю. Судя по запаху, в чайнике был вулканский чай с болеутоляющими средствами. – Капитан, – произнёс Спок при нашем появлении. – Селек, – сказал он, глядя мне в глаза, хотя по тому, как он держался, было видно, насколько ему это сложно. И до моей болезни между нами чувствовалась неловкость, а теперь она значительно усилилась. Уверен, что ни один член экипажа, оказавшийся неподалёку, не заметил бы этой натянутости, но я знал своего двойника, как никто другой. – Привет, Спок, – сказал я, почувствовав, как интонации моего шелестящего голоса выдают, насколько остро я осознаю, что занимаю чужое место. – Я хотел принести мои поздравления вам обоим. – Спасибо, – ответил Спок, едва заметно улыбнувшись Джиму. – Я ещё не поблагодарил вас за то, что вы сделали наши отношения возможными. – На самом деле не стоит, – успел я произнести, прежде чем моё тело скрутил приступ боли. – Давайте уложим вас, вот сюда, – сказал Джим, обхватив меня руками и переместив на койку. Спок помог ему завернуть меня в вулканский шёлк и поправил подушки так, чтобы мне было легче дышать. Затем он передал мне исходящую паром чашку чая, и я отпил глоток, позволяя аромату ворваться в мои ноздри и прояснить сознание. – Вам ещё что-нибудь нужно? – спросил Джим, низко склонившись надо мной. Я взглядом ощупал черты его лица и почувствовал такой прилив любви, какого не испытывал уже многие годы. Он был так похож на моего Джима, что я на время забыл, где я и с кем говорю. Я поднял дрожащую руку и с нежностью погладил его щёку. Реальность обрушилась на меня с неумолимой силой, когда я увидел его потрясённое выражение лица и в смущении отпрянул. – Не сейчас, – ответил я, уставившись на свои руки. Позже тем же вечером пришёл доктор Маккой, чтобы осмотреть меня, и сообщил моей вулканской целительнице, что её прогноз в части сроков, по всей видимости, был излишне оптимистичным. – Могу я высказаться прямо, посол? – спросил доктор. Я вспомнил тот последний раз, когда на меня смотрели открытые и полные жизни глаза Леонарда, а также то, как часто с тех пор мне вновь хотелось услышать его грубоватые высказывания. – Пожалуйста, будьте честны, – я быстро взглянул на Джима, которого совершенно не напугало то, как я недавно обознался. Он спокойно стоял плечом к плечу со своим лучшим другом. Я не помнил, почему вышел Спок, хотя не мог не предположить, что проявление моей привязанности по отношению к его возлюбленному заставило его испытать дискомфорт. – Селек, я думаю, вы не проживёте и недели, – наконец проговорил доктор. – Опухоль давит на основание мозга и растёт с каждой минутой. Вскоре ваши органы начнут отказывать, и… ну, мы все знаем, что будет дальше. – Понимаю, – сказал я, кивнув. Секунды моей жизни отсчитывались так громко, словно я находился в механизме больших часов на Земле, в Лондоне – мой Джим называл их «Биг Бен». Однако в своём настоящем положении я ни на что не мог потратить оставшееся мне время – лишь думать. – Я хочу остаться с ним, – сказал Джим доктору. Последовал приглушённый разговор; слов я не разобрал из-за внезапного звона в ушах. Когда приступ прошёл, около меня был только Джим, и он держал меня за руку. – Но… Джим… ты капитан. – Технически вы тоже, – ответил Джим, ухмыляясь. – Кроме того, я уже переговорил со Споком. Он примет управление кораблём на то время, пока я буду здесь. Вы не должны оставаться в одиночестве. На глаза мне снова навернулись слёзы, и я понял, что за последний месяц я плакал больше, чем за всю прошедшую жизнь. Устыдившись, я отвернулся от него. Я всё ещё был убеждён, что должен сдерживаться ради него самого, хотя сейчас это вдруг стало неважным. К моему удивлению Джим коснулся пальцами моего лица и повернул к себе. – Мне жаль, что так случилось, – сказал он. – Лучше бы вы были в своём времени, с вашей собственной семьёй. Я было хотел с ним согласиться, как вдруг осознал, что мне не к кому возвращаться в мой временной поток, там у меня никого не осталось. Те, кого я любил, вернулись ко мне в этом мире. – Я там… где должен быть, – проговорил я. – Джим, сейчас мне бы хотелось заснуть, – глаза его широко раскрылись, и я пожал ему руку. – Не навсегда. Джим кивнул и отдал приказ компьютеру выключить освещение. Пока я погружался в дрёму, он так и не выпустил мою руку. *** Прошло два дня, и я не чувствовал никаких изменений, кроме усилившихся головных болей. Лекарства доктора Маккоя помогли мне сохранять ментальный контроль и позволили выдерживать наиболее острые приступы. Джиму пришлось принять участие в разрешении конфликта с планетой – будущим союзником Федерации, так что он был вынужден покинуть меня примерно на два часа. Я был приятно удивлён, когда обнаружил, что его место занял его возлюбленный. Я не порицал своего молодого двойника за то, что он избегал меня. Я мог лишь догадываться, как бы чувствовал себя, встретившись с собой-стариком, находясь в расцвете сил. А теперь, когда я умирал, ситуация оказалась ещё более затруднительной. Спок сидел в кресле около моей кровати, работая на ПАДДе и время от времени поглядывая на переносные мониторы, которые установил доктор Маккой. Я бы сказал, что он боялся смотреть на меня, а мои взгляды несомненно вызывали затруднения в его работе. Я был поражён тем, как свободно он держался, если исключить ту неловкую ситуацию, в которой находился прямо сейчас. И я понял, как довлела надо мной необходимость скрывать романтический интерес к представителям одного со мной пола. В то время как Звёздный Флот включал в свои ряды подобных людей, моя семья – нет. Этот Спок был с капитаном, и не похоже было, что наш клан порицает этот союз – на них не лёг груз тех неприятностей, которые пришлось вынести мне. Я не мог не испытывать зависть. Вскоре я понял, что напряжение стало нестерпимым, и принял решение вступить в разговор. – Спок, – шёпотом позвал я. Молодой человек вздрогнул, как от пощёчины. Я заметил, что ПАДД едва не выпал у него из рук. – Селек, – сказал он, прикрыв глаза, и подхватил устройство так, словно оно могло разбиться, если бы упало. – Я… не знаю, что вам сказать. – Я испытываю те же затруднения, – был мой ответ. – Но это не значит, что ты не хочешь поговорить. – Это… верно. Я надеюсь, вы понимаете, как я напуган, ведь вы знаете меня, как никто другой. – Страх – вполне уместная эмоция, – кивнул я с пониманием. – Нет, – проговорил Спок, – вулканцы не боятся смерти. – Ты говоришь так, как я в твои годы, – ответил я. – Я так стремился быть идеальным вулканцем… доказать, что я достоин быть принятым своей расой. Я не контролировал свои эмоции – я подавлял их. Я пытался делать вид, что их не существует. Мой народ действует иначе, но мне пришлось притворяться… – я был вынужден прерваться: мою грудь сдавило, и затем напал приступ кашля, – явные признаки того, как ослабли мои лёгкие. Спок немедленно очутился подле меня, помогая усесться повыше, после чего прижал кислородную маску к моему лицу. Когда моё дыхание пришло в норму, я заметил, как страх и скорбь моего молодого двойника просачиваются через наш физический контакт. Этот молодой человек прошёл через более тяжёлые испытания, чем выпавшие на мою долю, пусть у меня и был некоторый груз проблем. В один день он утратил и свой народ, и свою мать. Ему пришлось подвергнуть таким проверкам свой контроль над эмоциями, что я и представить себе не мог. Он не замыкался в себе, как я во многих случаях, напротив, он принимал вызов и шёл к победе, задействуя обе свои половины – вулканскую и человеческую. Так он стал человеком, у которого была успешная карьера и спутник жизни. И сколько бы испытаний не выпало на его долю в этом потоке времени, не приходилось сомневаться, что он храбро встретит их лицом к лицу. Я снова встретился с ним взглядом, уловив в его глазах отголоски тех же эмоций. Одной рукой он обхватил мою спину, другой придерживал за плечо. Я заметил, что моё состояние сделало меня смелее при близких контактах с другими людьми, и моя костлявая рука скользнула, чтобы сжать его предплечье в попытке выказать этим простым касанием гордость за него. Если бы я был вулканцем, то этого было бы вполне достаточно, но я был также наполовину человек. Поэтому надо было сказать несколько подобающих случаю слов. – Я очень горжусь тобой, Спок. Ты замечательный молодой человек. Мне не нужно знать будущее, чтобы предсказать: твоё будет великим. Я не ожидал, хотя и должен был, что услышу, как он всхлипывает. Контакт с умирающим вулканцем наверняка отрицательно сказался на его эмоциональном контроле, особенно когда его собственные чувства находились в беспорядке по иным причинам. Я предполагал, что он разорвёт контакт и попытается взять себя в руки. Но он, напротив, сгрёб меня в объятия и разрыдался у меня на плече. (ИЛЛЮСТРАЦИЯ 2) – Вы так много для нас сделали, – сказал он, комкая моё одеяние. – Я не могу объяснить, но я люблю вас, как родного отца. Я хотел обнять его в ответ так крепко, насколько хватит сил, но не смог приподняться, чтобы повторить его действия, и мне пришлось ограничиться тем, что я приник лицом к основанию его шеи. – Не пытайся объяснить это, – сказал я, позволяя его слезам впитываться в ткань моей одежды. – Пусть будет как будет. Моё чувство времени мне изменило, и я не мог точно сказать, как долго Спок держал в своих руках моё измождённое тело, но я почувствовал его эмоциональное истощение, когда он отпустил меня. Он осторожно уложил меня на подушки и встал во весь рост, несколько раз глубоко вздохнув, чтобы восстановить свой контроль. – К-кому вы планируете передать вашу катру? – спросил он. Я не обдумывал такую возможность. Однажды я уже передал свою катру Леонарду Маккою, но на этот раз я не намеревался повторять опыт. На самом деле мою душу некуда было бы поместить. Хранилище Воспоминаний было разрушено, и вместе с ним погибли миллиарды душ. На Новом Вулкане место упокоения было в процессе строительства, но скорбь по множеству утраченных катр мешала работам. Поскольку в будущем планировалось сохранить таким образом многих, то мысль, что они могут исчезнуть в мгновение ока, заставляла чувствовать бессмысленность этих усилий. В любом случае, хранить мою катру – это всё равно что заточить её в тюрьму. Кроме того, это означало бы больше никогда не встретиться с моим Джимом. По вулканским обычаям считается нелогичным рисковать потерять весь накопленный катрой опыт. В действительности у каждой души могло быть своё предназначение, но его могло и не быть. В конце концов, я был готов рискнуть и насовсем освободиться от бренной оболочки. Узы, связывавшие меня с Джимом, были оборваны много лет назад, но в глубине сознания я всегда ощущал слабое мерцание, которое означало – его существование длится. Остальные вулканцы считали, что сохранить катру можно лишь в Хранилище Воспоминаний. Однако мой собственный опыт говорил об обратном, и слияние разумов с капитаном Пикаром доказало, что мой отец продолжал чувствовать такое же мерцание после смерти моей матери. Логично было бы объяснить это мерцание чем-то иным, а не продолжающей жить связью, но для меня оно было доказательством, что где-то далеко отсюда мой Джим всё ещё существует – и ждёт меня. Этот слабый свет был единственным указанием, что мой Джим не исчез ни после смерти, ни после изменения породившего его временного потока. Он давал мне надежду, что главный смысл моей жизни сохранял своё значение в любой вселенной. И хотя я не уделял внимания этому мерцанию, пока был здоров, теперь я держался за него изо всех сил. – Я не планирую никому передавать свою катру, – ответил я. Спок широко раскрыл глаза. – Но… тогда вы исчезнете. – Нет, – уверил я его, должно быть, выглядев при этом, как одержимый, – мне нужно отыскать кое-кого. – Нет оснований верить в ваше воссоединение, – настаивал Спок. Я понимал, почему он продолжал уговоры, но всё же мне причиняло боль то, что он не прислушивался к моим желаниям. – Доверить всё, чем вы являетесь, на милость мироздания, особенно в то время, когда так много катр утрачено… Я не могу этого допустить. – Я знаю, – кивнул я, – но я должен попросить тебя принять это. Я устал и желаю… освобождения. Пожалуйста, Спок. Это моя последняя воля. Спок, казалось, снова был готов заплакать, но на этот раз он овладел собой. – Как пожелаете, – сказал он с некоторой досадой, – но я должен напомнить вам, что это будет огромной потерей для нашей вымирающей расы. – Я полагал, ниже твоего достоинства играть на чувствах, Спок, – сказал я, едва заметно улыбнувшись. – Я не делал ничего подобного. – Разумеется, – ответил я, не меняя выражение лица. Помолчав несколько секунд, Спок сказал: – Я не знаю, смогу ли быть рядом с вами в последние минуты. Я поднял бровь и кивнул. На его месте я бы чувствовал то же самое. – Я должен объяснить вам, почему. – В объяснениях нет необходимости, Спок. – Всё же я должен сказать. Я… в последние секунды Джим будет с вами. И… я не могу быть уверенным в том, что не испытаю ревность и гнев в неподобающий момент. – Ревность? – такого я не ожидал. – Джим… изменился, как только узнал, что вы умираете. Я чувствую через нашу связь, что ему психологически необходимо быть с вами, и это очень похоже на тягу одного связанного узами партнёра к другому, когда тот близок к смерти. Я смутился. – Джим из этой вселенной не связан со мной узами. Во время слияния разумов связь не была сформирована. Ты его т’хи’ла – не я. – Я знаю, но факт остаётся фактом. Любое предложенное мной объяснение было бы близко к абстрактным рассуждениям, а это весьма зыбкая почва. Джим – существо эмоциональное. Я не могу предсказать, как он отреагирует на вашу кончину. Я почувствовал, с какой болью мой молодой двойник сделал это признание. Я не видел причин, по которым Джим так на меня реагировал. Между нами действительно не существовало телепатической или подобной ей связи. Я знал, что скорбь Джима так глубока, потому что мы близки, но и предположить не мог, что Спок увидит всё в таком ключе. – Джим любит тебя, а не меня, – наконец проговорил я. – Тебе это прекрасно известно. Если между нами и есть чувство, то совершенно иное, чем существующее между ним и тобой. – Я осознаю, что мои чувства нелогичны, вот почему я умышленно самоустраняюсь. Я не хочу омрачить последние минуты вашей жизни негативными эмоциями. Мне бы хотелось… чтобы вы помнили об этом. Сложно было поверить, что это говорит тот же человек, который плакал на моём плече всего несколько минут назад. – Я глубоко огорчён, что испытываю эти чувства, – продолжил Спок, – потому что мне… будет вас не хватать. Вы очень важны для меня и моего народа, даже для тех, кто не знает, кто вы на самом деле. Благодаря вам мы с Джимом теперь вместе, что принесло мне радость, которую невозможно описать словами. – И не пытайся, – заверил я его, – мне знакомо это чувство. *** На следующий день мои органы начали отказывать. Самую большую боль мне принесло нарушение работы моего разума. Моя речь становилась бессвязной и прерывистой, и я опасался, что в момент перехода превращусь в рыдающего калеку. Мне начало чудиться то, чего не было в действительности, я трепетал в страхе перед ползавшими повсюду ужасными созданиями. До появления на «Энтерпрайз» я узнал, каковы будут симптомы приближения конца при раке мозга, но, должно быть, из-за моей гибридной физиологии ощущения отличались от ожидаемых. Всё время, пока я стенал и корчился, Джим был со мной. Он взял меня за руку и укрыл тёплым одеялом, чтобы облегчить охватившую моё тело лихорадку. Мой рассудок то путался, то прояснялся, и когда я приходил в себя, то вспоминал, как мой Джим удерживал меня, защищая от опасностей. Я старался даже не смотреть в эти моменты на копию связанного со мной узами человека, особенно после ранее сказанных Споком слов. Я пытался быть очень осторожным, но не мог не испытывать безудержное стремление быть рядом с ним. – Прошу… прощения, – проговорил я после очередного приступа бреда. – Всё в порядке, – сказал он, убирая сбившуюся чёлку с моего лица. Нет, ничего не было в порядке. Джим не должен был принимать на свои плечи подобный груз в столь молодом возрасте. Как всякого вулканца, меня должны были провожать дети и внуки, но не этот человек. – Тебе лучше… уйти, – прохрипел я. С каждой ускользающей секундой дышать становилось всё тяжелее. – Я не… – Нет, – сказал он, – я никуда не уйду. После этих слов Джим встал со стула и осторожно улёгся в мою кровать. Он обнял меня и позволил моей голове опуститься на его плечо. Мой разум вопил, что это неправильно, хотя тело не оказало ни малейшего сопротивления. Я понимал, что стремился именно к этому с той секунды, как узнал свой диагноз. На самом деле эта жажда жила во мне с того времени, когда на Дельте Веги я спас жизнь этому человеку. Я устыдился. – Ты Спок, – сказал Джим, будто прочёл мои мысли. – Из какой бы вселенной ты ни был – ты Спок. Мой возлюбленный. Это был не первый раз в тот день, когда я не смог удержать слёзы. У меня уже не было сил, чтобы сжать пальцы, и я просто поместил руку ему на грудь, чтобы чувствовать толчки его сердца. Он в свою очередь приложил свою ладонь к моему боку, туда, где слабо и неровно билось моё сердце. Сознание моё вновь начало ускользать. Я поднял глаза и увидел обращённое ко мне улыбающееся лицо Джима, какое всегда было у него, когда мы лежали рядом, находясь на другой «Энтерпрайз». Я подался навстречу и поцеловал его губы точно так же, как делал это всегда, и почувствовал ответный поцелуй. Прохладная рука легла на мою щёку. Я не хотел возвращаться к действительности. Сейчас я был в раю. Наконец после долгой разлуки я оказался с Джимом. Но затем на меня обрушилось понимание, где я и кто со мной. Я отпрянул так быстро, как позволило предающее меня тело, и закрыл глаза, не в силах взглянуть в лицо человеку, сделавшему мне такой невероятный подарок. – Я… – невозможно было ещё раз попросить прощения, потому что это было бы пустой отговоркой. Я не сожалел. В тот момент я находился со своим возлюбленным. Даже если моя душа рассеется и моё сознание погибнет, я умру счастливым, если мои последние мгновения будут наполнены такими чувствами. – Спок. Я приоткрыл глаза, услышав своё имя, произнесённое с придыханием и призывом, как делал это мой Джим на протяжении многих лет. Помню, как сначала меня раздражала эта манера, но затем это воспоминанием стало моим любимым. Перед моим взором был тот же молодой мужчина, который провёл рядом со мной многие годы, но тем не менее я осознавал, что всё же это другой человек. – Джим, – позвал я, и мои глаза вновь увлажнились. Я коснулся его лица и вытер слёзы, бегущие по щекам моего возлюбленного. Я поцеловал его лоб. – Ты вернулся ко мне. Вместо ответа он поцеловал меня сначала в щёку, а затем в подбородок. Затем он соединил наши пальцы в вулканском поцелуе. Мне показалось, что время остановилось. Я почувствовал, что сердце моё бьётся всё более беспорядочно, и сознание прорезала вспышка, предвещающая неминуемый конец. Час пробил. Я умирал, но не испытывал страха. Ни одно из сожалений, терзавших меня в последние месяцы, не подняло свою голову. Я примирился с собой. Я был готов. Я посмотрел на моего возлюбленного и кратко предупредил: «Время пришло». Губы Джима задрожали, но он смог кивнуть. Он ещё раз поцеловал меня в губы, на этот раз более глубоко. Затем он взял мои руки и тоже поцеловал их. – Я всегда был и буду… твоим, – мои лёгкие уже почти отказали. Я услышал рядом всхлипывания и прижался лбом ко лбу Джима. – Живи долго… и процветай. И последним даром на моём ложе смерти было звучание двух голосов: – Ты бы ещё дольше копался, зеленокровый гоблин. Мы обшарили в твоих поисках два мира. – Боунз, прекрати. Это не его вина. – Ну, а что ещё бывает, если преломляешь хлеб и пьёшь вино с ромуланцами. Если бы я мог вернуться во времени, то так бы прямо ему и сказал. – Вряд ли бы от этого что-то изменилось. С каких это пор Спок прислушивается к твоим дружеским советам? – Да с тех самых, когда я велел ему приподнять свой зад и рассказать тебе о своих чувствах. – Touché. – Так, он уже близко. Ты готов, Джим? – И ты ещё спрашиваешь? – Я выразился фигурально. Идите и будьте счастливы, вы двое. – Клянёмся, Боунз. – Да, доктор. Мы клянёмся. (ИЛЛЮСТРАЦИЯ 3) *** Моё ложе смерти Смог ты согреть. Указал во тьме тропу – Дал дом мой узреть. Конец