Самурай и пончики

      Гоэмон покрутился перед зеркалом, насколько это позволяла загипсованная нога, и ткнул себя пальцем в бок. Палец упруго отскочил от мягкой кожи. Гоэмон недовольно поджал губы: гиперопека Люпена и Дзигэна до добра не доведёт — и так уже некогда чёткие кубики пресса слились в один. Нужно собрать всю силу воли в кулак и снова вернуться к тренировкам. Гипс — не такая большая проблема, если уж на то пошло.       Из кухни донёсся шкворчащий звук чего-то, погружаемого в раскалённое масло, и сила воли тут же передумала собираться куда бы то ни было. Она на пару с желудком стала угадывать, что это будет: кусочки курицы в кляре, картофель фри или, ещё лучше, пончики. Золотистые склоны гор из сладких колец, прикрытые снежной шапкой из пудры, заполнили собой его сознание и манили своими неприступными вершинами. Рот Гоэмона моментально наполнился тягучей слюной, будто он уже вонзил зубы в жирную выпечку.       Он мотнул головой, отгоняя манящее его видение, поправил полотенце на бёдрах и проковылял обратно к кровати. В самом начале своего вынужденного больничного он пробовал надевать фундоси, неловко балансируя на одной ноге, — и это уже было не просто. Гипс на руке просто не оставил ему шансов. Люпен сжалился над его чувством собственного достоинства и соорудил ему набедренную повязку из полотенца, подвязав его эластичной лентой, в которой Гоэмон теперь и ходил: надевать кимоно было жарко и неудобно, а он комфортно чувствовал себя и в таком виде.       Самурай аккуратно присел на край кровати и откинулся на прохладную простыню. Мягкий матрас принял его в свои объятия. Гоэмону потребовалась пара минут, чтобы всё-таки собраться и целиком заползти в постель. Он сладко зевнул и поёрзал, пристраивая поудобнее загипсованные конечности. Он лежал, прикрыв глаза, прислушивался к стуку посуды на кухне и в итоге сам не заметил, как снова задремал.       Всё началось несколько недель назад, когда он героически сражался с очередным отрядом ниндзя, позарившихся на его Зантецукен. Гоэмон, естественно, вышел победителем из этого столкновения и покинул поле боя, подволакивая ногу. Пока адреналин не совсем выветрился из его крови, он успел добраться до своего старого и практически забытого горного убежища, удивился, что оно ещё стоит на месте, и залёг там, зализывая раны. Наутро и левая нога, и, неожиданно для него, правая рука опухли, потемнели и отзывались болью на любое движение. Гоэмон вправил переломы, как смог, и наложил на них шины, но выздоровление это никак не ускоряло.       Он планировал, как всегда, просто отлежаться, позволяя телу излечить себя самому. Пустая аптечка ответила, что его планы могут отправляться туда же, куда он дел просроченные лекарства во время последней уборки ещё два года назад. Современная цивилизация опять подвела его. Кривясь и шипя от боли, Гоэмон дотянулся до плетёных корзин на полке под самой крышей, едва не рассыпав их содержимое. Там, в маленьких холщовых мешочках и деревянных коробочках, он хранил травяные сборы и мази, которые делал сам по рецептам своих наставников. Гоэмон провёл быструю инвентаризацию: почти все травы съели жуки и мыши, мази окаменели или заплесневели. Из того, что каким-то чудом уцелело, самым привлекательным был сбор от кашля — он был хотя бы вкусным. Хотя с переломами он мог помочь примерно так же, как и лежащий в соседнем мешочке горький сбор от мигрени.       Гоэмон попытался медитировать, чтобы приглушить постоянную ноющую боль, и ему это первое время удавалось. Громкий вой пустого желудка разрушил и эту иллюзию, и самураю пришлось ещё раз перевернуть всю хижину.       Судя по всему, запасы риса привлекли сюда чуть ли не всех мышей с округи, и даже плотно закрывающийся керамический сосуд не остановил их. Грызуны настолько осатанели, что обгладывали крышку до тех пор, пока она не провалилась внутрь пузатого горшка. Гоэмон задумчиво потрогал неровный край и тут же покачал головой — в отличие от них грызть глину он пока что не готов.       Короба с сушёными овощами можно было даже не проверять — мыши съели и их содержимое, и саму тару, оставив лишь пару щепок и значительные кучки помёта.       В итоге его улов был невелик: засохший корешок имбиря, пара баночек со специями и несколько упаковок с едой быстрого приготовления. Люпен всунул их ему в узелок с вещами после одного из дел ещё много лет назад, когда они покидали очередное убежище: «Не пропадать же добру, потом съешь». Гоэмона немного настораживало то, что даже вечно голодные мыши на них не покусились. Сбор от кашля выглядел всё более привлекательно.       Гоэмон заварил себе немного трав и привалился к стене, оценивая свои возможности. До ближайшей деревни он мог бы доползти, причём буквально, часов за двенадцать, но обратно бы уже не поднялся — для него сейчас даже поход до ближайшего ручья за водой походил на подвиг. А если его там увидит кто-то, затаивший на него злобу, и завяжется бой, то это точно станет его последним путешествием. Он ещё раз посмотрел на яркие плоские упаковки с непонятным ему содержимым и тяжело вздохнул, смиряясь со своей участью.       Следующий раз он тяжело вздыхал, лёжа на полу, когда мучился от изжоги. Содержимое пакетиков, маскирующееся под извращённое подобие рамена, было слишком пахучим и концентрированным, даже разбавленное в пару раз большим объёмом воды, чем того требовала инструкция. Люпену и Дзигэну это ещё могло прийтись по вкусу, но самурай к такому не привык. И его тело весьма недвусмысленно ему об этом намекнуло. Он потянулся к чайнику с заваренными травами, но там уже было пусто. Больше воды в хижине не осталось — нужно было снова идти к ручью. Гоэмон закрыл глаза, борясь с желанием закричать и застучать руками по полу.       Это были самые долгие дни в его жизни — настолько, что он сбился со счёта. Он даже не сразу поверил в реальность происходящего, когда услышал хриплый голос, проклинающий и эту гору, и эту тропу, и «эти грёбаные самурайские замашки», прерываемый свистящим кашлем. Гоэмон чуть оттолкнулся здоровой ногой и проехал по полу, чтобы посмотреть в щель между досками, кто там покушается на его уединение. В этот момент Дзигэн почти на четвереньках преодолел последние полметра подъёма и, продолжая дымить сигаретой и кашлять, дошёл до хижины.       Гоэмон зажмурился, когда сквозь распахнувшуюся дверь проникло непривычно много света. Дзигэн повис было на дверном косяке, но, не в силах отдышаться, сполз на порог.       — Ты ещё выше залезть не мог? — Он окинул взглядом вначале грязного, заросшего и замученного самурая, а затем и всю покосившуюся хижину. — Господи, что ты в этой помойке забыл? Ты бы хоть… — он снова закашлялся.       Гоэмон, как настоящий гостеприимный хозяин, подтащил к Дзигэну чайник с остатками заваренных трав:       — У меня сбор от кашля есть.       Взгляд Дзигэна ясно дал понять, что ещё хоть слово, — и он использует этот чайник совсем не по его прямому назначению.       Чуть позже Гоэмону в голову пришла мысль, что где-то в хижине спрятан жучок, и именно так его компаньоны узнали, где его искать. Он даже решил как-нибудь пересобрать её, проверяя все доски. Иначе как ещё можно было объяснить, что через полчаса перед хижиной появился слегка запыхавшийся, но как всегда энергичный Люпен.       — О, Дзигэн, и ты тут? Я так и подумал, что это твоя машина внизу. И что тут у нас? — Люпен присел на корточки рядом с самураем. — Ты как?       К тому времени Дзигэн уже успел пару раз сходить за чистой водой и помог Гоэмону умыться и напиться. Он ещё и весьма предусмотрительно захватил с собой на гору свёрток с сэндвичами, и самурай теперь с большим энтузиазмом их поглощал, осыпая крошками кимоно.       Гоэмон прожевал очередной кусок, облизнул уголок рта, испачканный соусом, и посмотрел на своих компаньонов:       — Ничего особенного. Почему вы так всполошились? У меня всё было под контролем.       — Знаешь, он, по-моему, от голода немного тронулся, — слишком громко прошептал Дзигэн, наклоняясь к Люпену. Тот с авторитетным видом кивнул.       Они решили спасти самурая от «его собственной глупости», как дипломатично выразился Люпен. Дзигэн выразился точнее, но грубее, отчего Гоэмон обиженно запыхтел и попытался скрыться в углу хижины. Но у него почти не было на это сил, а желание бороться исчезло вместе с уколом обезболивающего, которое принёс с собой Люпен. Самурай расслабился и вынужденно смирился с тем, что его компаньоны забирают его из убежища.       Дорога вниз была намного проще. Дзигэн положил Зантецукен в деревянных ножнах на плечо, как простую палку, и неторопливо шёл впереди, перешагивая корни деревьев, выползшие на тропу. Гоэмон ехал на спине у Люпена, обхватив его здоровой рукой за плечи. Он вначале пытался прислушиваться к их разговору, но вскоре сдался, потеряв его нить. Ещё на вершине Дзигэн с Люпеном затеяли шутливую перепалку, начав с того, что перемыли кости самураю, а потом решали, что делать с ним дальше. Люпен выиграл почётную роль носильщика, и именно поэтому Гоэмон сейчас проваливался в дрёму, устало уткнувшись лицом в пахнущую одеколоном яркую ткань его пиджака. При выборе следующего транспорта безоговорочно победил Дзигэн — в его Мустанге было достаточно места, чтобы с комфортом уложить там самурая, чего не скажешь о маленьком Фиате.       Объявив боевую ничью, они отвезли Гоэмона в маленькую, но чистую подпольную больницу. Там его первым делом накачали лекарствами, усыпляя, и вновь он открыл глаза уже в убежище — на большой кровати и с тяжёлым гипсом, скрывающим ногу по колено и руку от кончиков пальцев и до локтя.       За время его беспамятства Люпен и Дзигэн успели заключить ещё одно пари, подкрепляя азартом желание ухаживать за самураем, пока тот не может это делать сам. Теперь они по очереди колдовали на кухне, изощряясь в кулинарии в меру своих навыков и фантазии, а после в две пары глаз заглядывали в тарелку Гоэмона, проверяя, всё ли он съел.       В первый же день он попытался сопротивляться, повторяя извечные аргументы, что он питается только настоящей японской едой. В ответ Люпен приготовил молочную кашу со специями, курагой и орешками, и желудок Гоэмона устроил маленькую революцию, сместив со своих постов его упёртость и принципиальность в гастрономических вопросах. Сытый самурай снова уснул, едва только вор скормил ему последнюю ложку.       С тех пор его попытки отказываться от еды выглядели всё более вяло и невразумительно. Его компаньоны каждый раз с такой надеждой в глазах спрашивали, понравилось ли ему, чтобы определить победителя в споре, что он просто не мог оскорбить их старания. Поэтому, что бы ни ставили перед Гоэмоном, он съедал это до последней крошки, лишь бы не огорчать их. Сам себе он изо дня в день повторял, что ему приходится героически терпеть всю эту европейскую, американскую и азиатскую кухню только из-за чувства долга. Не может же ему нравиться подобная пища? Обычно подобные размышления прерывались, стоило только ему учуять стейк, запечённый с травами, или сладкие французские блинчики.       Гоэмон почувствовал чьё-то присутствие рядом с собой и приоткрыл один глаз, снова просыпаясь.       — Вставай, Гоэмоша, уже утро! — Люпен улыбался слишком радостно — это было подозрительно. — Пойдём в ванную, приведём тебя в порядок.       Самурай неохотно встал, позволяя вору подхватить себя под здоровую руку и помочь выйти из комнаты. Люпен, чуть просевший под весом Гоэмона, продолжал всё так же жизнерадостно болтать:       — Я привёз тебе твоё кимоно — то самое, лиловое, в котором ты раньше постоянно ходил. Решил, что ты не захочешь быть в таком виде, когда приедет Фудзико, — Люпен слегка ущипнул Гоэмона за бок.       Тот нахмурился:       — Фудзико никогда не появляется просто так.       — Гоэмоша, не ворчи. Она просто по мне соскучилась! Как и я по ней. Так что я сегодня оставлю вас с Дзигэном одних — всё равно его очередь готовить.       По дороге к ванной Гоэмон обратил внимание на то, что квартира буквально сверкала чистотой. Вор и правда так жаждал увидеть свою своенравную красотку, что убирал всё, что могло бы её огорчить, будь то: пыль в углах, носки на люстре и полуголый самурай. Хотя, зная Фудзико, последнее её бы заинтересовало и обрадовало, и тут уже наступала очередь Люпена огорчаться.       Причёсанный, розовощёкий и отмытый до скрипа Гоэмон пытался потуже закутаться в кимоно, полулёжа на диване на кухне. Набедренное полотенце Люпен у него отобрал, и самурай теперь ощущал себя чересчур голым даже несмотря на то, что ткани на нём стало больше.       Дзигэн в чистой выглаженной рубашке и новом зелёном фартуке — Люпен готовился даже слишком тщательно — сосредоточенно выкладывал на тарелку длинные «брёвна» креветок в темпуре. Гоэмон довольно поёрзал — ему нравилось, когда его компаньоны вспоминали и о японской кухне тоже.       Дзигэн пододвинул стол ближе к дивану и Гоэмону и расставил на нём всё, что приготовил на завтрак.       — Сам справишься?       Гоэмон согласно кивнул и уселся поудобнее, чтобы доставать до всех тарелок на столе. Он подвигал палочками, со стуком сводя их вместе, пока решал, с чего бы ему начать. Его выбор пал на маринованные овощи.       Дзигэн поменял масло в сковороде с высокими бортами — пробегавший мимо кухни Люпен тут же забрал его и куда-то унёс с глаз долой — и придвинул к себе миску с тестом. Длинные мозолистые пальцы споро отщипывали кусочки, растягивали их и замыкали в аккуратные кольца. Дзигэн раскладывал будущие пончики на одном полотенце и, когда тесто закончилось, накрыл сверху вторым, оставляя их подходить. Вновь появившийся Люпен хотел по инерции убрать всё это, но получил подзатыльник и был с позором изгнан из кухни.       Гоэмон уже съел большую часть своего завтрака, когда пришла пора печь пончики. Он выпрямился, сидя на диване, и вытянул шею, стараясь заглянуть в сковороду, в которой творится чудо. Он так увлёкся, что чуть было не упал на пол. Самурай тут же поправил на себе кимоно и, сделав вид, что ничего не произошло, подхватил за хвостик последнюю креветку и отправил её в рот.       — Боже, я всегда говорила, что ты красавчик, но сейчас ты покорил все мыслимые вершины милоты. — Внезапно появившаяся на пороге кухни Фудзико уже успела сфотографировать Гоэмона с торчащим изо рта креветочным хвостом и теперь бесцеремонно присела рядом с ним на диван, прижимаясь к его боку.       Люпен дёрнулся было за ней, но места на диване больше не осталось — вторую половину занимала загипсованная нога Гоэмона. Вор недовольно взмахнул руками:       — Фудзико, милашка, до тебя ему всё равно далеко. А ещё Гоэмон сейчас болеет: поест и опять спать завалится. Ему нужен покой. Пойдём лучше отсюда, не будем его тревожить.       Гоэмон в это время старался мысленно отгородиться от ощущения мягкой груди, прижимающейся к его руке. Он призывал всё своё самообладание, застрявшее где-то между дольками запечённого корня лотоса. Выходило не слишком успешно, и он стремительно краснел. Самообладание всё-таки стыдливо показалось из своего убежища, но решило, что созерцание белоснежной сахарной пудры, которой Дзигэн посыпал готовые пончики, было куда важнее. Гоэмон непроизвольно облизнулся.       Фудзико устала препираться с Люпеном и прижалась к Гоэмону ещё сильнее. У самурая помутилось в глазах. Фудзико мягко ткнула его пальцем в щёку:       — Знаешь, а тебе идёт. Такой приятный на ощупь стал, упругий — так и хочется тебя везде трогать. Да и вообще, я люблю в меру пухленьких мужчин. — Она нырнула рукой ему за ворот кимоно и вкрадчиво промурлыкала, щекоча его шею дыханием: — Они всегда так стараются в постели.       Гоэмон сидел ни жив, ни мёртв и уже почти ничего не слышал из-за шума крови в ушах.       — Фудзикексик, я первый раз такое от тебя слышу. Ты же всегда говорила по-другому. И вообще, а как же я?       Фудзико отмахнулась от Люпена свободной рукой:       — А что ты? Велосипед волосатый — только синяки об рёбра набиваю, — она перевела взгляд на Дзигэна. — Да оба вы — велосипеды.       Люпен начал было спорить, как вдруг осознал сказанное. Дзигэн так же недоумённо уставился на него в ответ, но инстинкт самосохранения успел сработать ещё до того, как до него дошло, что его подставили ни за что. Стрелок выскользнул из кухни за мгновение до того, как Люпен схватил его за воротник, успев бросить короткое: «Ничего не было».       Гоэмон в медитативной сосредоточенности уставился на сахарную пудру, успокаиваясь и старательно игнорируя руку Фудзико на своей груди. Пока Люпен гонял Дзигэна по квартире, а тот кричал в ответ: «Она врёт! Я? С ней?! Да ни за что!», самурай поддался искушению и взял с тарелки золотистый пончик. Сладкая пудра осела на губах и нёбе, а жирное тесто нежно разошлось под зубами. Он полностью отдался этим ощущениям и даже прикрыл глаза от удовольствия.       — Вкусно? — Фудзико не стала ждать ответа и, наклонившись к его руке, тоже откусила кусочек пончика. — М, как сладко. — Она быстро придвинулась ещё ближе и поцеловала Гоэмона в испачканный пудрой уголок рта. — А так ещё слаще.       Когда в квартире снова стало тихо, самурай вышел из кататонии и окончательно решил, что пора возвращаться обратно к тренировкам. И желательно уже сегодня. Еда была, конечно, вкусной, но это совсем не стоило того, чтобы так провоцировать Фудзико и других женщин.       Гоэмон взял следующий пончик и грустно вздохнул: уже остыли. И зажмурился, наслаждаясь нежным вкусом.