Исправить все

      — Марьюшка! — позвал Кощей, привешивая Великого Светлого посреди кабинета. — Зови детей, новости у нас…       — Плохие? — насторожилась женщина.       — Разные, Марьюшка, разные… — вздохнул некромант. — Не думал я, что с этой поганью спустя полсотни лет повстречаюсь…       — Вот даже как, — посуровела Марья, отправившись за истово учившимися детьми.       Постепенно Блокада отпускала сердца и души двоих испытавших многое на себе Маши и Гриши. Они очень бережно относились к еде, постепенно набирая вес. И вот буквально на днях Маша попросила «гурьевской» каши. Она припомнила о том, что говорили девочки о «до войны».       — Лидка, по-моему, рассказывала… — произнесла Маша. — Она так вкусно рассказывала…       — Значит, будет вам, дети, сегодня каша, — кликнув домового, пообещала Марья.       А потом женщина смотрела, как эти двое ели кашу. Сладкая масса заставила робко улыбаться и мальчика, и девочку, даря Марье понимание, что эмоции начинают проявляться. Очень медленно, но начинают. И вот теперь, судя по всему, завеса тайны приоткрывалась. Так что Марья отправилась звать детей.       Дамблдор, осознав, в чьих руках оказался, уже понимал, что выкрутиться не выйдет. Тот, от кого маг успешно бегал больше пятидесяти лет, наконец, презрел все правила, оказавшись в своем праве. Поэтому, собственно, Международная Конфедерация Магов просто сделала вид, что ничего не было. Ни Дамблдора, ни Кощея, ни магической Британии.       — Дамблдор, — констатировал Гриша, увидев, кто висит посреди кабинета. При этом мальчик прижал к себе рукой испугавшуюся девочку. — Спокойно, он не опасен уже.       — Я позвал вас всех, чтобы открыть тайну вашего рождения, — вздохнул Кощей, обнимая Марью. Только что он покарал предателя, которому предстояло очень непростое посмертие. — Говори, — приказал некромант Дамблдору.       — Геля подумал, что через детей можно воздействовать на всю семью, — послушно начал рассказывать Альбус, своей воли уже почти не имевший. — Тогда я заплатил, и мне принесли двоих из сильных родов. Они были еще маленькими, но магии сопротивлялись.       — Двоих малышей мучили, пытаясь так воздействовать на… на нас, — объяснил Кощей, не желая слушать, что и как именно делал Дамблдор. — А когда не вышло — погрузили в стазис.       — Нацисты, — поняла Марья.       — Они самые, — кивнул некромант. — Поэтому Грише дали возможность прожить в своей семье, из которой его украли, а Маша…       — Моя кровь… — задумалась женщина. — Неужели Зина?       — Мама Зина? — встрепенулась Маша.       — Она была твоей настоящей мамой, девонька, — кивнул Кощей.       Пролежавшие в стазисе полвека дети обрели жизнь и все равно вернулись домой. Это, пожалуй, объясняло, почему они оба попали в Ленинград — там их ждали родные. Правда, получалось, что теперь уже и Маша, и Гриша являлись сиротами, но эта мысль не успела оформиться в голове мальчика, когда Марья покачала головой.       — Вы наши дети, — объяснила она. — Значит, так оно и будет.       — Значит, теперь это не Кощей с Марьей, а мама и папа? — голосом с наивными интонациями поинтересовалась Маша.       — Значит, — кивнул Кощей, посмотрев на Дамблдора. — Я потом подумаю, что с ним делать.       — А отправить его туда можно? — спросил Гриша. — Ну вот туда, куда попала Маша?       — Отправить… — проговорил некромант. — Я подумаю.       Маша почувствовала себя какой-то освобожденной после этих новостей, активнее принявшись за учебу. Гриша тоже решил жить, как живется, и не думать о том, что с ним сделали. Ведь он прожил свою жизнь — со своей, как оказалось, семьей. Только получалось, что история Гарри Поттера была какой-то странной, если только он не вернулся своей душой в свое же тело. Впрочем, эту страницу пора было перевернуть.       — К экзаменам мы готовы? — поинтересовался у невесты мальчик.       — Ой… — прошептала опять испугавшаяся Маша, но потом тряхнула головой и улыбнулась. — Готовы мы к экзаменам.       — Ты не боишься, — констатировал Гришка. — Позволь спросить, почему?       — Что нам эти экзамены после ночного артобстрела? — ответила девочка вопросом на вопрос, на что мальчик кивнул.       Действительно, что им теперь эти экзамены, контрольные, когда самый главный свой экзамен они уже сдали — оставшись людьми в страшное, жуткое время. Поэтому уже было не страшно, вот совсем. Только в кармане по-прежнему лежала дневная норма. Без нее и девочка, и мальчик чувствовали себя в опасности. Еды было уже вдоволь, но Блокада все не отпускала.       Однако надо было жить дальше, поэтому юным Кощеевым грозила новая школа. Правда, сначала нужно было сдать экзамены, что Марья организовала буквально за месяц. Сдавать их надо было в самой школе — в граде Китеже, устоявшем в ту войну. Как фашисты рвались к Москве, также черные орды Гриндевальда желали уничтожить Китеж, но не свезло им. Все также стоял город, полный магов.       Экзаменаторы были, разумеется, предупреждены, но просто увидев вошедших в класс двоих подростков, поднялись на ноги, выражая свое уважение. Этот порыв экзаменаторов смутил Машу, прижавшуюся к своему Грише. Болезненно худые, но уже не истощенные подростки были спокойны. Они совсем не волновались, когда брали билеты, когда отвечали, когда смотрели в глаза экзаменаторам. И символом сияла на их груди медаль за Ленинград.       — А что трудней всего было? — вдруг спросил один из магов.       — Встать утром, — улыбнулась отлично понявшая вопрос Маша. — Холодно же было, а надо было вставать, чтобы идти на завод.       — А когда вернулись? — поинтересовался все тот же экзаменатор.       — Полный стол еды, которую нельзя, — вздохнул Гришка. — Хотелось схватить все и жрать, как свинья…       — А у меня — светомаскировка, — призналась девочка. — Сияющий огнями замок — это так страшно…       — Все закончилось, — произнес выглядевший стариком председатель. — Мы ждем вас в восьмой класс. Добро пожаловать.       Русские маги колдовали совсем не палочками, а какими-то кольцами, посохами и еще чем-то, в чем Гришка не разбирался. Готовясь отправляться в школу, дети улыбались солнцу, хлебу и другим детям, которых так много было на улицах Китежа. Школа Юных Чародеев интернатом не была, в нее приходили утром и уходили вечером. Ну как вечером — часа в четыре-пять.       — Не сравнить со сменой, — улыбнулась Маша. Она стала очень улыбчивой, только иногда ночью плакала во сне, вспоминая прошлое.       А Марья была настоящей мамой — заботливой, когда нужно, строгой, внимательной. Кощей же учил и Гришу, и Машу всяким премудростям, давая возможность себя почувствовать среди родных, близких людей.

***

      Почему-то в этом сне все было иначе, чем в предыдущих.       Маша выскочила из проходной завода, на прощанье поцеловав маму Зину в щеку, и сразу же попала в Гришкины руки. Он сейчас был таким же, как в реальности — мальчишкой, а не доктором Нефедовым. Обняв своего жениха и получив легкий поцелуй, девушка счастливо заулыбалась. На улице было очень тепло, гулявшие вокруг люди улыбались. Также очень тепло улыбался и Гришка.       — Если ты не очень устала, может, погуляем? — предложил ей парень, на что Машка с готовностью кивнула.       — Как все солнечно вокруг, — заулыбалась девушка, прижимаясь к Гришкиному плечу. — Как будто и не было ничего.       — Блокада пала больше года назад, — ответил ей парень, — а сегодня нам обещали сюрприз. У нас довольно хлеба, больше никто не умирает от голода, и не звучит метроном. Мы победили Блокаду, милая.       — Мы победили… — прошептала Маша, и тут прокашлялись репродукторы, заставив остановиться куда-то идущих людей. Привычно захолонуло в груди, но на этот раз вести были действительно хорошие.       Из репродукторов донесся совсем не голос Ленинградского радио. Торжественный голос Левитана нес самую лучшую весть — конец войне. Он говорил о том, что проклятый враг капитулировал, больше не будут падать бомбы и кричать от невыразимой боли люди, больше никого не увезут на Охтенское кладбище и никто не будет падать у станка, чтобы не подняться никогда. Люди слушали этот голос, замерев и почти не дыша. Множество дней и ночей отделяло их от этого дня и вот он, наконец, наступил.       — Великая Отечественная война, которую вёл советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена! — голос звенел над замершими людьми. Победившими не только врага, но и самих себя.       — Гриша… Гриша… Гриша… — Машка расплакалась. — Победа! Гриша! Победа! Родной мой, любимый! Мы победили!       Плачущие от счастья дети заставляли кинувшуюся к ним Марью улыбаться. Не зря она упросила Кощея показать Грише и Маше этот день, не зря. Обнимавшиеся в своей постели, они плакали сейчас, повторяя «Победа!». Им это было действительно нужно, увидеть своими глазами, прочувствовать, понять. И Блокада отступила, потому что они победили! Все они, весь народ!       После такого сна идти в новую школу было совсем не страшно, ведь они победили, а значит, ничего случиться не могло. Разве могла двойка сравниться с фугасной бомбой, а даже выговор учителя с шепотом малыша, просящего Дедушку Мороза вернуть маму? Совсем иначе и Гриша, и Маша воспринимали школу. Правда, и шалить они уже не могли, став взрослыми той зимой.       — Привет, — обрадовались им будущие соученики.       — Привет! — улыбалась девочка. — Меня Маша зовут, а это Гриша, будем дружить?       — Конечно, будем! — крепко сложенный мальчишка подошел к ним поближе, протягивая руку. — Я Ваня, Муромцев, значит. А вы Кощеевичи? Я слышал о вас.       — Да все слышали, — хихикнула девочка, сидевшая за первой партой. — Садитесь, пока Яков Петрович не пришел, а то он страсть какой строгий.       Со звонком в класс вошел мужчина, чем-то похожий на мастера цеха, в котором работала Маша, сразу же настроившаяся на работу, что мужчина заметил. Он принялся рассказывать тему урока, а Гриша и Маша прилежно учились, ни на что не отвлекаясь. Лишь на перемене девочка жалобно посмотрела на своего жениха. Она перенервничала, отчего стало вдруг некомфортно. В какой-то момент даже послышалась сирена воздушной тревоги, но доктор Нефедов уже знал, что такое реакции тела, поэтому положил на стол перед невестой маленький кусочек хлеба.       — Кушай, родная, — очень ласково произнес он. — Кушай…       Все-таки, Блокада еще жила в них. Она уже отмирала, но вот в такие мгновения проявляла себя страшным оскалом голода. Ну и мерзли что Гриша, что Маша, поэтому даже в жаркий полдень были одеты достаточно тепло. Тут могло помочь только время, которого у них теперь было сколько угодно. Они видели самое главное — война закончилась. Так прошла неделя, а вечером седьмого числа к обоим подошел Яков Петрович.       — Маша, Гриша, у меня к вам просьба, — негромко произнес мужчина, помолчав.       — Что мы можем сделать? — переглянувшись с Машей, поинтересовался Гришка.       — Наденьте завтра награду, — вздохнул Яков Петрович. — Завтра у нас особенный день, наденьте ее.       — Хорошо, — кивнул мальчик, отлично понявший, о чем говорит учитель, а девочка просто кивнула.       Всю ночь от детей не отходила Марья, хотя им ничего и не снилось, но женщина просто волновалась. Она сидела у изголовья их кровати, невидящими глазами будто разглядывая далекие года, через полвека немного утратившие свой ужас. Ну а утром Гриша и Маша надели медаль, сразу будто сделавшись старше. Марья обняла обоих, поцеловала, отпуская в школу. Женщина знала, что именно им предстоит.       Одноклассники смотрели на медаль «За оборону Ленинграда» кто с удивлением, а кто и с пониманием. Милиционер на углу рядом со школой козырнул подросткам с явным уважением, а потом они встретились с учителем, пиджак которого был усыпан наградами. Медалями и орденами той войны.       — Полвека назад на нашу землю пришел враг, — прямо от дверей заговорил Яков Петрович. — Он хотел, чтобы нас не было. Очень мы ему мешали, но ничего у него не вышло. Сегодня, восьмого сентября, враг начал душить Ленинград, заблокировав его. Среди нас есть те, кто прожил это время, и мы увидим их воспоминания.       Плакали все. И Гриша с Машей, заново пережившие это, и девчонки, никогда не видевшие взрыв так близко, и даже мальчики — от бессилия. Но над этими страшными картинами зло и устало звенел голос Ольги Берггольц, голос Ленинградского радио. Мерно стучал метроном, шарили по небу лучи прожекторов. Только не было голода внутри. Кусочек хлеба, моментально оказавшийся во рту Маши, позволял девочке чувствовать себя уверенной. Чувствовать, что это больше никогда не повторится. Никогда!