peccata tua tecum in aeternum

«Я же обещала, что вернусь за тобой», — говорила Мака, протягивая ей руку, вызвобождая из плена смоляной сферы, покрывшей Луну. Хрона и не думала, что когда-нибудь вновь услышит её голос. Что Мака и правда за ней вернётся. Даже сейчас в это не верится. Здесь темно. Но не как в черноте её бескрайней клетки, с Асурой в виде единственного сокамерника и не самого приятного собеседника. И не как в маленькой комнате, где та, чья кровь незримым клеймом запятнала её руки, запирала её с Рагнарёком. «Он ведь жив?..» — Лезвие ножа для бумаги оставляет след на запястье, и Хрона отстранённо смотрит, как капли крови медленно стекают на пол из пореза, тут же затвердевая. Чёрная кровь, словно яд, течёт по венам. Хрона знает, что давно отравилась, да только не может понять, какого чёрта этот яд до сих пор её не убил? Но пока кровь остаётся чёрной, словно земля в свежевырытой могиле, она может быть уверена, что Рагнарёк жив. Он всё ещё с ней и это успокаивает. Поднимаясь с пола тюремной камеры Шибусена, Хрона подходит к маленькому окну, закрытому решёткой. В тёмном небе, заволочённом тучами, не видно угольно чёрного круга, что некогда был Луной. Но эта сфера в вышине служит напоминанием о других таких же. Напоминанием о том, что люди называют грехом. Хрона не знает, что такое грех. Но помнит, как болезненно сжималось сердце и становилось трудно дышать, когда она впервые убила. Помнит предсмертный писк зарубленного крольчёнка и первую улыбку, подаренную ей матерью в тот день. «Ты молодец, Хрона,» — хвалила Медуза. Совсем как в последний раз. И улыбалась она так же перед смертью, когда дочь разрубала её на куски. Дверь отворяется, и когда Мака заходит в камеру, Хрона прячет руку за спину. Порез наверняка зажил, и всё же неловкость берёт верх при мысли, что Мака может его увидеть. Она не находит в себе сил взглянуть в глаза Маки. Хрона не знает, что такое грех, и если кто-то спросит: сколько жизней ей довелось отнять, вряд ли она сможет назвать точное число. Хрона не считала, когда по приказам Медузы резала людей на куски, давая Рагнарёку полакомиться их душами или когда растворяла в чёрной крови города. В конце концов было ли хоть что-то ещё, на что она годилась? Мать с детства учила её убивать, значит, это было нормальным, естественным, вне зависимости от того, насколько искажённым стало само понятие «нормы». Хрона не знает, что такое грех. Но что такое предательство ей хорошо известно. Это не то, что можно простить. Это не то, что нужно прощать. Мака была первой, кто понял дыхание её души. И единственной, кто спас её из бесконечного ада. Но именно Маке она принесла столько бед, сколько и её мать не смогла принести миру. Хрона не знает, что такое грех. Но понимает, что ей самой лучше было остаться в той колыбели чёрной крови, вместе с Асурой — таким же источником безумия и смерти, как она сама. — Подожди немного, скоро тебя выпустят из тюрьмы, — оптимистично обещает Мака и крепко сжимает ладонь Хроны в своей руке. — С тех пор уже два года прошло, — она опускает голову, и Хрона замечает тень грусти на её лице. — Многое изменилось, теперь Кид новый Шинигами. И он простил тебя. Ведь за время заточения на Луне ты за всё расплатилась, и без твоей помощи мы бы не смогли одолеть Асуру. Поэтому всё будет хорошо. Мы начнём всё с начала. Мака добра к ней, как и прежде. Но именно в этом и кроется несоответствие. Неправильность. Ошибка. Почему она не злится? Почему не ненавидит? Почему от её доброты захватывает водоворот невыносимой боли, лёгкие сдавливает, и острые лезвия вонзаются в душу? Она падает. Падает бесконечно долго в незримую чёрную бездну, захлёбываясь немым криком. Нет конца этому падению. И не могло быть. — Разве за всё, что я сделала… меня не должны наказать?.. — Ты уже достаточно страдала. Достаточно. — Я предала тебя, — слова сдавленно срываются с губ вместе с рваным дыханием и подступающими слезами, растворяясь в темноте четырёх стен. — Да. Ты предала меня, — глухо отвечает Мака, и Хрона вздрагивает от холода в её голосе. — Если б только ты сразу рассказала мне правду, всё могло сложиться иначе. Я бы не позволила Медузе забрать тебя. Я бы защитила тебя! В травянисто зелёных глазах застыли слёзы, и Хрона пытается вспомнить, доводилось ли ей прежде видеть Маку в слезах? Доводилось ли прежде ощущать мелкую дрожь в её пальцах? — Хрона… какая же ты дура, — отпустив её руку, Мака обхватывает плечи девушки и склоняется к ней. В её взгляде безрассудная решимость, и целует она грубо, отчаянно, оставляя горечь слёз на бледных губах. Этот поцелуй такой внезапный, иррациональный, отчасти пугающий, как и всё, чему трудно найти объяснение. Хрона не знает, почему Мака целует её. Не знает, что делать ей самой в такой ситуации. Лишь нервным движением цепляется за лацканы её блузки, покорно отдаваясь во власть собственной одержимости. Стоит отпустить — и мираж развеется. Стоит отпустить — и прошлое вернётся вместе с безумием, с новой силой разрушая остатки рассудка. Единственная связь, что осталась. Единственно ценная. Единственно существенная. Что даровала ей свет, в то время, как убитая ею мать одарила лишь сумасшествием и бесконечным, затмевающим собою всё, страхом. — Прости меня, — бормочет, снова и снова повторяет такое бессмысленное теперь «прости», пока Мака крепко сжимает её в объятиях, словно боясь потерять вновь.